Культурный фокус недели: Неоманьеризм и остеклованные платьица

Дмитрий Шорин

23 января, в четверг, в Фонде Екатерина на Кузнецком мосту, была презентация каталога выставки “Прибытие в место значения”, где выставлены десятки работ Дмитрия Шорина и Ирины Дрозд, что своевременно осветили здесь. Каталог для выставки и художника — это чрезвычайно важная веха и для художника, и для галереи. Любой художник становится серёзным деятелем искусств только после того, как его творчество систематизируется, описывается, комментируется искусствоведами, каталогизируется, поступает в библиотеки на вечное хранение. Художники считаются состоявшимися после выхода первого каталога, и это фиксация во времени самого факта бытия этого художника и его вхождения в систему искусства. Людям, далёким от этих сфер, кажется это несущественным, ведь вроде бы картины говорят сами за себя, и у Рафаэля или Джотто не было каталогов. Это не так. Их работы писались под заказ и были все наперечёт. Действительно, были художники, у которых в силу отсутствия книгопечатания не было каталогов, но всё равно нам известен провенанс любого произведения искусства — кем и когда создан, кто были владельцы, при каких условиях картина переходила из рук в руки, и какова была уплаченная цена. Ценообразование в искусстве идёт не от вольного, как Бог на душу положит, а есть определённые правила, и, если эти правила соблюдаются, то цены на работы художника не падают, а только растут. И в мире серьёзных деятелей искусств, будь то художники, кураторы, галеристы, аукционы и музеи, ценовая история картин и скульптур прозрачна. Потому что это инвестиции и они должны расти в цене. Ценность работы также определяется теми выставками и институциями, где она побывала, в каких галереях, пространствах и — высший пилотаж — в музеях. Про лучшие работы художника говорят — это вещь музейного качества, то есть одна из знаковых работ данного мастера, и что её место уже в анналах истории как одного из знаков и символов своего времени. После каталогов есть только одна вершина — это книжные альбомы, хрестоматии, где собраны все работы художника, которые составителям удаётся собрать. И каталоги, и альбомы — чрезвычайно дорогостоящие вещи, они требуют двух совершенно особенных вещей — специальной фотографии и специальной печати. Есть фотографы, очень недешевые, которые специализируются на съемках картин. Нужен особый свет, и нужен особый глаз фотографа, который может отличать все цветовые нюансы, ведь задача — передать цветовую палитру максимально точно. Второе, что требуется — особое качество печати, которого в России долго не было, и потому подобные вещи печатались за границей, в Финляндии, Италии и Германии. Но сейчас качество российской печати не уступает мировым лучшим стандартам. То есть каталог — это не просто буклетик картинками, а серьёзное, многотрудное и многозатратное мероприятие, и которое очень ценится знатоками и любителями искусства, и выход каталога — это всегда событие и для публики, и для художников.

Соответственно, публики пришло немало, и сам каталог “Прибытия в место значения” — это тоже произведение дизайнерского деконструктивистского искусства, созданный человеком с удивительным именем Андрей Тараканов-Негодяев. Это запоминающееся имя, и оно подлинное, ибо Негодяев — это фамилия по материнской линии. Фамилия есть фамилия, и редкие фамилии — это чудо и награда. В моей жизни, при том, что я как журналист встречался с тысячами людей, подобная редкость встречается мне лишь в третий раз. До этого было только два случая, и они не могли не врезаться в память — это Жабов-Роттердамский и Сусликов-Рокоссовский.

Дмитрий Шорин

Что касается самих художников, то у меня сложилось своё мнение. Я долго ждал появление нового стиля, ещё четверть века назад докапывался до всех творцов и спрашивал — как ты думаешь, когда появится новый стиль, имея в виду такой же как барокко, ампир, ар-нуво и ар-деко. И никто не знал. Дело в том, что новый Большой стиль появляется везде и сразу, в полном объёме. Как, например, появился ар-нуво, который у нас называют русским модерном. Эталонные картины модерна — это работы Альфонса Мухи или Ивана Билибина. На смену модерну пришёл стиль ар-деко, который слегка модифицировался в СССР и получил название “сталинский ампир”. Это не значит, что стили умирают. Хотя с 1925 года наступила эпоха ар-деко, многие сохранили любовь к ар-нуво, и творили в нём. Советские мультфильмы про Маугли конца 1960-х — начала 1970-х выполнены в стилистике ар-нуво, русского модерна.

Ирина Дрозд

Художники всегда опираются на наследие, потому что без этого невозможно — хотим или не хотим, мы видим рисунки и живопись, и они входят в подкорку. Иногда художники сознательно обращаются к какой-то давно ушедшей эпохе, как, например, британские прерафаэлиты. Это художники середины 19-го века, которым опостылел царивший тогда академизм, и они обратились к наследию тех мастеров, которые творили до Рафаэля, поэтому они и получили название прерафаэлитов.

Ирина Дрозд

Я бы назвал стиль Дмитрия Шорина и Ирины Дрозд сюрреалистическим неоманьеризмом. Маньеризм — это особый стиль, у которого нет точных определений, но он характеризуется рядом общих черт, прослеживаемых у художников 16-го века, попавших в эпоху между Высоким Возрождением и барокко. Это фигуративная живопись со сложной композицией, зачастую змеевидной, с отходом от витрувианских или поликлетовских пропорций, и, самое главное, очень необычной цветовой палитрой, многие цвета были маньеристами использованы впервые, равно как и их сочетания. Они выглядели как бы неестественно, синтетически, их практически не встретишь в природе. Названия многих цветов обычному человеку ничего не говорят. Кто, например, сразу может представить себе жёлтый кверцитрон? Или кто может пояснить на словах разницу между двумя разновидностями красного — массака и мов? Дело в том, что массака — это красный с отливом в синеву, а мов — с отливом в пурпур и фиолетовый, хотя фиолетовый — это продукт смешения красного с синим. А есть ещё переливающийся с красного в синий цвет шанжан, всё зависит от угла освещения, они обычно создается в тканях, но есть и такие краски, например, автомобильные, и машина то зелёная, то баклажанная. То, что глазу видно сразу, на словах не передать, это также, как с музыкой. Художниками обычно становятся специфические люди с особыми глазами, различающие гораздо больше цветовых оттенков, чем обычные человеческие глаза, тем более нетренированные на чтение цвета и его нюансов. Большие художники создают свои цвета, которые не встречаются у других художников, и работают в приятной им палитре. Мы уже писали о том, что Ирина Дрозд создала свой особый красный цвет. У Дмитрия Шорина свой особый зелёный, который я бы назвал изумрудным кобальтом, глубокий зелёный, уходящий в синеву.

Ирина Дрозд

У Шорина прослеживается особый мотив, свойственный знаковым сюрреалистам, вроде Рене Магритта и Макса Эрнста — это двери. Дверь — это символ лиминальности, порогового состояния, за дверью может ждать неизвестно что. Это очень хорошо было показано в фильме “Матрица” — открываешь дверь, а там каждый раз непредсказуемость: то можешь выйти в горы, то на морской берег, то на городскую улицу. Во всех фильмах ужасов, во всех боевиках дверям отведена особая роль. В кошмариках она открывается со скрипом, нагоняющим саспенса, в боевиках и детективах двери либо выламывают, либо бесшумно открывает крадущийся киллер или прячущаяся жертва. Такой чудесной вещи, как дверь, больше нет — пол же и потолок, люстра и унитаз не могут играть роль действующего актора, меняющего сцену, декорации и эмоциональный фон. Дверь — полноценный участник драмы, потому что дверью можно хлопнуть, уходя, а можно демонстративно оставить открытой. Из всех предметов обиходы только дверь обладает возможностью высказывания — хлопая ею, выражаешь гнев и обиду, распахивая и не закрывая — презрение и пренебежение. Вот тихо входя в неё, приоткрыв и согнувшись — демонстрируешь неуверенность и робость, а мягко прикрывая за собой — умиротворённость и покой. У Шорина за дверью неожиданные вещи — то взлетающая ракета, то целая планета, то ещё что-то совсем не вяжущееся с тем, что поддаётся логике и здравому смыслу. Это как раз вещи из других реальностей, но не бред, как у Дали, и не глюки, как у де Кирико. Для тех, кто читает семантику и семиотику шоринские картины — это рассказ без перегруженности деталями, это, собственно, сценарий, который в России именуют “американкой” — то есть диалоги и минимум описания действия, никаких дурацких кружавчиков, действие разворачивается через диалог человека со стихией или через саспенс, напряжённое ожидание, которое по накалу страстей даёт фору действиям. Как у Хичкока — многие шоринские картины построены на неопределенности ожидания: вот-вот что-то случится, это ясно, но что именно — неизвестно, да что угодно. Сверхзвуковой “Конкорд” заблудится в стратосфере по дороге из Лондона в Нью-Йорк и сядет в белорусских болотах.

Дмитрий Шорин

Сюрреализм Ирины Дрозд проявляется тоже не как у мэтров жанра, а, скорее, как у гениального Ганса Гигера, создавшего Чужого. И Гигера, и Дрозд объединяет редчайшее понимание, на уровне инстинкта, биомеханики. То есть что ксеноморфы Гигера, что мутанты и нежить (в позитивном смысле) Ирины абсолютно биологически выверены, совершенны, производят впечатление полной достоверности, естественности происхождения — просто такая форма жизни, как рыба-удильщик или водяной паук. Это художество уровня высших стандартов Голливуда. Мне десять лет назад в Америке попалось издание, посвящённое созданию фильма “Аватар” Джеймса Кэмерона, а именно мира чужой экзопланеты, где живут эти синие пятиметровые обитатели во всей своей флоре и фауне. Над созданием образов работала огромная команда, а Дрозд, русская женщина, своими руками, одна, сделала добрую треть того объёма, над которым трудились студии аниматоров. И она селит этих необычных существ в свой неоманьеристский мир, где люди, вроде бы телесного цвета, но настолько хрупки, что у них буквально просвечивают жилки, буквально видно человеческую душу, соприкасающуюся с этим ненашим миром и его обитателями. Картины Шорина и Дрозд разойдутся по хорошим приобретателям, но это мимолётное соприкосновение с публикой теперь зафиксировано в каталоге и останется навсегда в истории искусства.

Ирина Дрозд

Другое событие, которое я посетил 24 января, это в галерее “Марс” и ходил я посмотреть на работы Ольги Бояриновой. Бояринова, также как Ирина Дрозд и Дмитрий Шорин, выпускница питерской Мухи, ныне снова переименованной в честь основателя барона Штиглица. Она вообще-то кутюрье, много лет проработавшая в Париже, и создающая артобъекты как из платьев, так и из остатков текстильного производства вроде обрезков кожи, искусственного меха и прочих уместных для выражения её замысла материалов. Она строит ловушки для душ, скрутив шкурки в капкан или спасательный круг, потому что в центре ловушки — дыра, скозь которую можно улизнуть или свалиться в неизвестное, как Алиса в кроличью нору. У Бояриновой в “Марсе” сейчас два пространства, и одно сюрреалистичнее другого. В комнате с чёрными стенами, помимо её ловушек, из занимательного есть две вещицы художественной группы MUJO. Одна — это всамделишний считыватель эмоций. Садишься в кресло, на голову надевают обруч, и перед тобой на белом экране начинают клубиться твои эмоции четырёх цветов, из которых я только разглядел красный, жёлтый и сине-зелёный. Они на экране появляются так, как будто кто-то выливает разноцветные чернила в аквариум. Вроде бы обруч в самом деле считывает какие-то магнитные импульсы, фоном звучит какая-то загробная или потусторонняя музыка для атмосферности. Вторая вещица — это вожжи-поводки для взрослых, прикреплённые к потолку, к ним прилагаются очки дополненной реальности. Одеваешь очки и оказываешься в виртуальном мире, придуманным этими художниками. Мир предстаёт психоделической фантазией, причём спереди, снизу, с боков миры разные, как-то очень друг в друга переходящие. То стоишь на берегу какого-то инопланетного океана, а слева лес с окном, а под ногами вообще неизвестно что, но можно дрыгать руками, они видны как какие-то полупрозрачные. Мне всё это напомнило фильм “Газонокосильщик” 1992 года, где подобные забавы сделали из безобидного дебила сверхумного и опасного монстра. Правда, ему ещё кололи в мозг сыворотку для поумнения обезьян, а мне приходится обходиться традиционными игристым и беленькой. Вот с мозгами и беда.

Дмитрий Шорин

В комнате с белыми стенами парят шифоновые платьица, только они остеклованные. Ольга Бояринова использует особую технику обработки своих текстильных артобъектов, покрывая их эпоксидной смолой. Платья все сшиты из шёлкового шифона, хотя я думал, что это муслин-тарлатан, не знаю, насколько это существенно. Но впечатление интересное — они выглядят, с одной стороны, как отлитые из стекла. С другой стороны, видно, что это платья, что они надеты на какой-то объём, на какое-то тело, и развиваются на ветру, как будто девочки-невидимки в них куда-то летят. Зрелище несколько обескураживающее — одежда есть, движение есть, а тела в ней нет. Для профессионального художника это была непростая задача — создать такую скульптуру из ткани — если просто намазать платье эпоксидкой, оно слипнется, и будет как пиджак, облитый цементом, что мы видели в фильме “Джентльмены удачи”, который в плоском виде можно носить под мышкой. То есть Бояринова придумала технику показа кутюрных одеяний без манекенов и сделать их вечными. Браво.

Ирина Дрозд

Дмитрий Шорин

Дмитрий Шорин

Фрагмент работы Ирины Дрозд

Сидят: Андрей Тараканов-Негодяев, Ирина Дрозд, Дмитрий Шорин

Каталог выставки Ирины Дрозд и Дмитрия Шорина «Прибытие в место значения»

Публика на презентации каталога

Ольга Бояринова

Август Котляр в обруче для улавливания мыслей и чувств

Ольга Бояринова

Ольга Бояринова

Ольга Бояринова

Красно-синие облако — это уловленные грязные мысли Августа Котляра

Ольга Бояринова

Ольга Бояринова

Ольга Бояринова

Группа товарищей не даёт упасть Дмитрию Шорину (в очках) в виртуальную реальность: Ирина Дрозд, Дмитрий Шорин, Август и Наталия Котляр, Ольга Бояринова, Элла Шорина

Маньеризм

Маньеризм

Биомеханика Ганса Гигера

Сюрреализм Сальвадора Дали

Биомеханика Ганса Гигера