Сгущёнка (рассказ молодого ополченца)
Сидим мы значит с Михалычем на полянке в лесопосадке и ждём наших из разведки.
Разожгли спиртовку, тихонько варим в котелке банку сгущёнки.
Наши вернутся голодные и усталые, а мы им: «Варёную сгущёнку хотите?», а они такие радостно: «Ну вы, блин, даёте! Конечно хотим!»
Михалыч хорошо умеет сгущёнку варить, он ещё в Советской Армии наловчился.
Сидим, беседуем негромко.
И вдруг на полянку вылетают украинские «хаммер» и «саксон».
Как у них водится – разрисованные всякими белыми полосами, надписями про ПТН-ПНХ и прочей народной наскальной живописью. С «саксона» упитанный чубатый хлопец целится в нас из пулемёта и улыбается золотым зубом. Нехорошо так улыбается.
Мы, конечно, офигели с таких раскладов.
Стали было пятиться назад, а сзади на полянку выбегают ещё трое нарядных украинских военных. Все в натовской «цифре», в канадских разгрузках, с хеклер-и-кохами, а один даже с «джавелином» на плече.
– Шо, ватники? – кричат радостно. – Бачите, яки гарные девайсы нам наши союзники подогнали?
Мы с Михалычем кивнули дружно, мол, бачим. А самими грустно – нет слов.
– Давай, что ли прощаться, Василий, – печально сказал мне Михалыч. – Хороший ты парень, хоть и студент.
– Прощай, Михалыч! – с комком в горле ответил я. – Ты тоже молодец и сгущёнку отлично варишь! То есть варил...
И вот тут она и взорвалась, наша банка сгущёнки. Переварилась, наверное.
Хлопец на «саксоне» заорал: «Засада!» и дал длинную очередь в нашу сторону.
В нас не попал, так как от пулемётной отдачи не самый устойчивый в мире британский броневик опрокинулся на стоящий рядом с ним «хаммер».
Их «хаммера» донёсся вопль: «Твою ж!» и послышался негромкий хруст.
Зато чубатый отличник пулемётной стрельбы успел срубить очередью ёлку.
Ёлка рухнула на тех трёх с «джавелином», но джавелинщик таки успел заджевелинить в нас ракетой и даже крикнуть: «Хероям слава!»
Умная ракета вылетела и, естественно, сразу навелась на самое тёплое, что было на полянке. А так как наша спиртовка уже погасла, то самыми тёплыми на полянке оказались «хаммер» и лежащий на нём «саксон».
Рвануло так, что в Киеве наверняка услышали и подумали: «Кажется, дождь начинается…»
А потом тишина. И лишь поблёскввает из груды металлолома золотой зуб, да тихо падают на полянку клочки натовской «цифры», нашивки «Азов» и прочий мусор.
Мы с Михалычем стоим и молчим ошалело, в сгущёнке по самые брови.
Михалыч безуспешно пытается рот закрыть, а я в ногах дрожь унять.
Тут наши на шум прибежали. Глянули, присвистнули, и поинтересовались, что за мать её «бурю в пустыне» мы тут устроили, если приказ был тихо ждать и не отсвечивать?
А я им такой, дрожащим голосом: «Сгущёнка закончилась, но есть джавелин. Там, под ёлкой лежит. Хотите?»
А они такие радостно: «Ну вы, блин, даёте! Конечно хотим!»
А на сгущёнку я с тех пор даже смотреть не могу. Опасная это для здоровья штука, оказывается.