«Не созданы мы для легких путей»: вспоминаем Элину Быстрицкую

Материал опубликован в мартовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Ее отличали одновременно монументальность и романтичность, и в этом плане равных Элине Быстрицкой в нашем киноискусстве, пожалуй, не было. Участием в трех фильмах второй половины 1950-х актриса на столетия вписала себя в историю отечественной культуры. Три красавицы из «Неоконченной повести» Фридриха Эрмлера, «Тихого Дона» Сергея Герасимова и «Добровольцев» Юрия Егорова утвердили ни много ни мало новый мифопоэтический канон.

Участковый врач Елизавета Муромцева, донская казачка Аксинья Астахова и комсомолка Леля Теплова парадоксально сочетали в себе эдакую надмирную приподнятость, парение над повседневностью с психологической достоверностью. Эти образы властно манили и в то же время удерживали на известной дистанции своей неприступностью, недосягаемостью. Быстрицкая мгновенно влюбляла в себя, а затем методично осаживала, отстраняла, отрезвляла. Успех ее работ в тот период был фееричен и мало с чем сравним. Стремительно превратившись в легенду, она влилась в труппу Малого театра и... практически прекратила сниматься в кино, если не брать во внимание несколько проходных картин в 1960-е и что-то совершенно необязательное в постсоветский период. Судьба артистки отчасти схожа с историей Татьяны Самойловой, у которой также после трех ослепительных работ раннего периода наступили десятилетия творческого простоя и едва ли не забвения.

Ну а в Малом театре Быстрицкая была примой и «безупречной героиней» почти все отпущенное ей время жизни. В социальном измерении она тоже была на виду, работая в различных общественных организациях, долгое время возглавляя (отнюдь не номинально) всесоюзную Федерацию художественной гимнастики, активно участвуя в работе еще одной федерации — спортивного бильярда. Элина Авраамовна нередко давала интервью, и ее публичные выступления выделялись продуманностью, максимальной ответственностью — в первую очередь перед самой собой. Актриса неукоснительно соблюдала правила хорошего тона, не говорила лишнего, зато аккуратно, грамотно оглашала то, что выгодным образом работало на ее сложившийся в общественном сознании образ суперзвезды (проделывая тем самым огромную работу, которую отечественные знаменитости делать, как правило, ленились).

Смотреть беседы с ней — занятие не только интересное, но и полезное, хотя бы потому, что Элина Авраамовна с завидной методичностью давала уроки этики. Когда ее, к примеру, провоцировали на обсуждение конфликтных ситуаций — в семейной жизни, киносреде, театральном закулисье, — Быстрицкая никогда не шла на поводу у интервьюера, ни с кем не сводила счеты, не выясняла задним числом отношения с коллегами (в особенности с умершими). Кто-то видел в этом соблюдение неписанного кодекса звезды, которая, мол, просто-напросто не собиралась снисходить до коллег, не считала их себе ровней. Однако в основе такого поведения были иные вещи: самоуважение вперемешку с заботой о собственной душе, уважение к праву другого человека на сколь угодно свободное выражение собственных принципов. Ей напоминали про бесконечные телефонные звонки с пожеланиями провала или еще чего-то похуже в ее звездный период на сцене Малого театра. «Но это же не коллеги, — снисходительно и сочувственно вздыхала прима, — то были поклонники коллег».

Она заметно оживлялась, когда напоминали про многолетнее напряжение между нею и легендарным Игорем Ильинским. При этом откровенничала не ради того, чтобы представить себя в выгодном свете, а наоборот, чтобы искренне и принародно повиниться: «Я сделала тогда гадость, меня вообще надо было за это убивать! На худсовете я сказала: «Как можно было дать роль мадам Бовари актрисе с такими данными!» — а ведь этою актрисой была жена Игоря Ильинского». О том, что негоже касаться чужого семейного круга, что это порой является еще более серьезным оскорблением, нежели личное-очное, Быстрицкая знала не понаслышке. В 1960-е, на волне своего кинематографического успеха, в самом расцвете женской красоты, она замечательно играла в Малом одну заглавную роль за другой, пока на пост худрука не пришел Борис Равенских (он, кстати, весьма плодотворно сотрудничал с Ильинским, задействовав того в нескольких эпохальных постановках). Однажды в разговоре Борис Иванович бестактно и грубовато помянул супруга актрисы. «А я очень любила своего мужа! И я не сдержалась, и после этого у меня в театре наступил трудный период», — признавалась годы спустя Элина Авраамовна.

Подобные эпизоды нелишне бывает вспомнить для того, чтобы указать на сложный характер взаимоотношений в любой классной театральной труппе, где по определению собраны яркие индивидуальности. Особого рода понимание Быстрицкая проявляла к работавшему рядом с ней Борису Бабочкину. Одна ее реплика, касающаяся Бориса Андреевича, проясняет нечто весьма существенное во внутренней ситуации самой актрисы: «Он был любим и уважаем множеством наших артистов, но исключение могли составлять высокие дарования, соперничавшие с ним... С ним пытались поступать не очень хорошо, поэтому он так болезненно переживал». Осторожно, взвешенно, деликатно формулируя, именитая актриса мысленно анализировала, надо полагать, еще и личное прошлое.

Бабочкин тоже ей симпатизировал. В Малом он поставил «Дачников» Горького (1964), где сыграл сам и пригласил на роль супруги своего персонажа как раз Быстрицкую, находившуюся в расцвете творческих сил. Спектакль стал их совместным триумфом, имел оглушительный успех и уже в 1966-м был запечатлен на пленке. Пожалуй, это ее последняя полновесная работа, которая дает возможность в полной мере оценить мастерство и притягательность исполнительницы.

А с Бабочкиным они были «близко родственны», как ни с кем иным. Ведь тот по молодости также умудрился отыграть роль («Чапаев»), которую в принципе нельзя было в чем-либо превзойти. У Быстрицкой нечто похожее произошло с «Тихим Доном». Вот и «встретились два одиночества», два мастера культуры с практически одинаковым опытом. Всю оставшуюся жизнь им пришлось убеждать достопочтенную публику, что воплощением знаковых образов советской классики творческие судьбы блистательных актеров вовсе не ограничиваются. Конкуренты, не говоря уж про завистников, настойчиво стремились доказать обратное.

Отказываясь от многочисленных предложений сниматься, Быстрицкая, по-видимому, берегла тот заветный образ, который сложился в умах и сердцах миллионов поклонников. Вправе ли мы корить ее за подобную «скупость»? Едва ли. Да, иные артистки соразмерного дарования «рисковали репутацией» вплоть до глубокой старости, но они были, как правило, актрисами характерными либо очень успешно это новое для себя амплуа осваивали. Романтичная Быстрицкая с ее вызывающей, царственной красотой вряд ли сумела бы перестроиться без художественных и имиджевых потерь. Всенародно любимая Татьяна Доронина тоже в определенный момент ограничила себя театром, тогда как Нонна Мордюкова продолжала плодотворно экспериментировать на экране вплоть до самых преклонных лет.

Что же касается последней, то было бы неправильно обойти стороной их давний конфликт с Быстрицкой. В свое время они отчаянно боролись за роль Аксиньи, которую Нонна Викторовна заведомо считала своей. Причем она-то как раз являлась дончанкой, по сути, казачкой — в отличие от соперницы, родившейся в Киеве еврейки. Как бы то ни было, трансформация эпического романа в трехсерийный кинофильм задавала особые правила. Всегда мощная, неукротимая, «нутряная» Мордюкова в одном из своих лучших кинообразов снисходительно пеняла герою Михаила Ульянова: хороший ты, дескать, мужик, но не орел. Игравшая в «Добровольцах» верную жену ульяновского героя Быстрицкая была с «мужиком» абсолютно соразмерна, ни в чем не доминировала, а главное, в своих заветных ролях могла передать романтическое томление невероятной силы и при этом психологически не мельчить. Воплотила в итоге обобщенный образ, с которым легко отождествляли себя миллионы советских женщин.

Повальное увлечение советских девочек и девушек профессией врача после «Неоконченной повести» тоже было не случайным. Отец актрисы служил военврачом, а мать работала в той же санчасти, что и ее супруг. Желание родителей направить старшую дочь по своим стопам было вполне естественным. Этому даже поспособствовала Великая Отечественная. Элина совсем еще девочкой попросилась в военный госпиталь, и ее туда взяли в качестве помощницы для тяжело раненых красноармейцев: прочитать газету, написать письмо. Впоследствии она никогда не преувеличивала свой вклад в победу над смертельным врагом, говорила лишь о том, что действительно пережила, испытала. Война была долгой, и быстро взрослевшая девушка окончила курсы санитарок, затем пошла работать лаборанткой. Именно в госпитале будущая артистка впервые услышала за спиной восхищенные реплики раненых бойцов: «Гляди, гляди, какая красивая девушка!» А позже не без кокетства (совершенно невинного) вспоминала: «Я тоже огляделась по сторонам — о ком они? Но больше никаких девушек не было». Возможно, именно тогда нескладный подросток быстро превращался в прекрасную актрису (в те же годы она подорвала свое здоровье настолько, что впоследствии не могла иметь детей).

Отучившись после войны в акушерско-фельдшерской школе, какое-то время обучалась по настоянию отца в педагогическом, однако в конце концов наперекор родительской воле поступила в Киевский институт театрального искусства имени И.К. Карпенко-Карого и окончила его в 1953-м.

Чувство вины перед родными людьми долго не давало покоя, и только сыграв на сцене Вильнюсского русского театра роль врача в знаменитой пьесе Алексея Арбузова «Таня», а затем получив отцовское одобрение (родитель признал, что упрямая дочь определенно нашла свое место), Элина Быстрицкая успокоилась и полностью сосредоточилась на профессии. Этот, возможно, главный экзамен ее жизни — премьерный показ, на котором родители побывали втайне от дочери, — состоялся 14 ноября 1953 года. В дальнейшем на подобные роли она соглашалась автоматически. «Для меня было очень важно играть врачей столько, сколько можно. Я считала, что хорошо это все знаю и что так должна отдать папе с мамой долги», — признавалась талантливая актриса, человек долга, человек старой закалки.

На сохранившихся кадрах хроники она со своими студентами выразительно поет удивительную песню Марка Фрадкина и Евгения Долматовского из «Добровольцев»:

Не созданы мы для легких путей,

И эта повадка у наших детей.

Мы с ними выходим навстречу ветрам,

навстречу ветрам,

Вовек не состариться нам...

Несмотря на то что своих детей у нее не было, в упомянутом эпизоде нет ни грамма фальши. Наоборот, когда видишь подобные кадры, возникает стойкое ощущение: все мы в той или иной степени, на символическом уровне, ее дети. И это лестно, потому что в своих «вечных» ролях она честна, горяча, упорна, ответственна и заботлива. Великую значимость тех трудных времен сегодня зачастую ставят под сомнение, но ведь при этом приходится «девальвировать» и героинь Быстрицкой — их пафос, волю, веру, любовь. А способен ли кто-то оспорить все это?

И радости встреч, и горечь разлук —

Мы все испытали, товарищ и друг.

А там, где когда-то влюбленными шли,

Деревья теперь подросли.

Элина Быстрицкая — возможно, до конца этого не осознавая — воздвигла грандиозный памятник и своим родителям, и всем нашим предкам.