Рыцарь театра — верный и бесстрашный
В Онегинском зале Дома-музея К.С. Станиславского прошел показ документального фильма «Станиславский. Рыцарь светлого образа».
Фильм известного режиссера-документалиста Игоря Калядина совсем не похож на старательный и подробный байопик. В нем на фоне хроники смятенного времени реформатор сценического искусства представлен благородным и понятным человеком, который жил театром, «для театра и во имя театра». Картина охватывает последние 17 лет земной жизни великого режиссера Константина Сергеевича Станиславского, которые прошли в старинном доме № 6 по многоголосому и оживленному Леонтьевскому переулку. Свой тихий особняк на Большой Каретной, где семья обитала предыдущие 17 лет, пришлось оставить, и не по собственной воле. На Леонтьевском занимали комнаты второго этажа, а первый напоминал муравейник — переполненные коммуналки, более похожие на общежитие, для тех, кто ринулся на заработки в Первопрестольную после революции.
Чинную, но шумную и хлопотную домашнюю жизнь заполнили уютом и душевным теплом достаточно быстро. Михаил Булгаков в «Театральном романе» описал этот таинственный дом, только перенес его на Сивцев Вражек. С Леонтьевским переулком, который любили старомосковские интеллигентные семьи, Станиславский был связан с юности. Здесь жила его будущая жена — очаровательная начинающая актриса Маша Лилина. В один из роскошных домов он приходил к старшему двоюродному брату Николаю Александровичу Алексееву — человеку могучего телосложения и безупречной репутации. Ему, предпринимателю и Городскому голове, москвичи были благодарны за появление современных систем водопровода и канализации, строительство школ и больниц. Его щедрую благотворительность и талант организатора ценил Петр Ильич Чайковский. Жизнь этого удивительного человека — тема отдельная.
Возникающие на экране картинки создают иллюзию театрального дома, око камеры любуется аутентичными интерьерами, и восторг авторов передается зрителям. Парадная лестница, залы для занятий со студентами Оперной студии и среди них — белоколонный Онегинский и «рыцарский кабинет», сверкающий цветными витражами. Письменный стол хозяина, итальянское инкрустированное кресло, полки с книгами, семейные фотографии и рукописи, сценические костюмы и скульптура Дон Кихота на подоконнике.
На экране — собеседники и проводники зрителей: Алексей Вадимович Бартошевич и Борис Николаевич Любимов — мои дорогие педагоги, выдающиеся ученые, великие знатоки искусства драматической сцены; заведующая Домом-музеем Станиславского Анаит Овчинникова и старший научный сотрудник Наталья Карсова, досконально изучившие жизнь всех обитателей особняка; актеры Михаил Семаков, Владимир Машков и Авангард Леонтьев — наследники принципов системы Станиславского. Каждый их них хранит личную любимую выстраданную историю — и как же интересны их рассказы и комментарии, которыми они делятся с нами.
На Леонтьевский Станиславский переезжает в возрасте почти 60-и лет. Он уже не молодой мечтатель, стеснительный и горячий одновременно, но так же высок, прям, статен, благороден. К финалу киноповествования с экрана щурится, улыбается, печалится прекрасный мудрый старец солидных лет и непреклонных убеждений. Звучит горький рассказ о революции, которая так резко разделила жизнь Станиславского на две части, о власти, ударов которой он не избежал: в застенках ЧК и на Соловках погибли его родной брат и трое племянников. С этим непосильным грузом ему приходилось жить. Но никогда Станиславский не рассматривал путь эмиграции, где забыл бы о голоде и холоде и занимался бы только творчеством — в Америке ему предлагали должность главного педагога Голливуда. Остаться в сталинской Москве — его сознательный выбор. Таково было воспитание: без родной почвы и языка — не выжить. Несмотря на то, что Художественный театр как товарищество на паях принадлежал ему в значительной степени и его гением был создан, он считал, что их с Немировичем-Данченко детище принадлежит России.
Как художник он не сомневался, что у театра есть долг перед народом и публикой, и крепко помнил наказ деда: «Мы должны уметь быть богатыми», что означило: создавать, помогать, делиться, заботиться. В их семье так было всегда: на территории бывшей фабрики купцов Алексеевых по инициативе наследника фамильного дела Константина Алексеева, еще не Станиславского, были открыты любительский театр, хор, читальня — для рабочих.
Воспитание не позволяло бояться, даже если испытываешь страх. Станиславский писал письма во властные структуры в защиту своих родственников и не-родственников, после разгрома Театра Мейерхольда он пригласил гонимого режиссера в свою Оперную студию. Он — верный и бесстрашный рыцарь театра — «чувствовал себя свободным, естественным и радостным» только в стихии сценического искусства (П.А. Марков) и наивно требовал от учеников давать клятвы верности Художественному театру. Ранимый и обидчивый, он плакал, когда сталкивался с предательством актеров.
В фильме представлено немало крошечных фрагментов из спектаклей Художественного театра 20-х годов прошлого столетия: масляничного «Горячего сердца», трагических «Дней Турбиных», праздничной «Женитьбы Фигаро». Мелькают прекрасные вдохновенные лица Аллы Тарасовой, Алексея Грибова, Михаила Яншина, Виктора Станицына, показаны фрагмент веселого капустника с искрометной игрой Василия Качалова, Ивана Москвина и самого Константина Сергеевича и одна из последних репетиций «Тартюфа». Рассуждения о мятежной судьбе Михаила Булгакова и его непростых и неспокойных отношениях со Станиславским и Художественном театром, о статье в «Правде», направленной против «убогого содержания» булгаковской пьесы «Мольер» («Кабала святош») — горькая тема фильма.
В 1928 году весело отпраздновали 30-летие Художественного театра, Станиславский вышел на сцену в роли полковника Вершинина, за кулисами потерял сознание — инфаркт. До конца земного пути еще десять лет — они стали годами затворничества: он крайне редко появляется в театре, но работу как нравственную основу жизни не оставляет — обложенный подушками пишет свой главный труд «Работа актера над собой», дома проводит репетиции и перед учениками появляется в крахмальной выглаженной рубашке и костюме без единой складочки, с галстуком-бабочкой. Постаревший, усталый, измученный и необыкновенно красивый. «Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь!» Эта чеховская цитата — последняя фраза фильма…
По окончании просмотра «Культура» поговорила с автором фильма Игорем Калядиным — режиссером, сценаристом, заслуженным деятелем искусств РФ.
— Как появилась идея фильма?
— Для меня — это долг памяти перед учителями. В Школе-студии МХАТ я учился на курсе Софьи Станиславовны Пилявской, которая немало времени провела в этом доме, а позже активно участвовала в его восстановлении. Она любила вспоминать, как юной студенткой приходила сюда на репетиции Оперной студии, о встречах со Станиславским, о своих первых ролях на сцене Онегинского зала, где сейчас мы разговариваем. Этим фильмом я благодарю одного из любимых педагогов Виталия Яковлевича Виленкина. Он — человек-легенда, личный секретарь Немировича-Данченко и Качалова, один из создателей Школы-студии МХАТ, который с самого начала и более 50 лет возглавлял кафедру искусствоведения. Он, исследователь наследия Станиславского, много о нем рассказывал и не только на занятиях. Преодолевая трепет, я входил в его квартиру с мебелью пушкинских времен, с фамильным сервизом Леонида Мироновича Леонидова, а когда хозяин говорил: «Ты на кресле, где любил сидеть Пастернак», то казалось, что у меня вырастают крылья… Сделать фильм о доме в Леонтьевском просили многие.
— Вы отказывались?
— Напротив, соглашался, но уговаривал потерпеть — в этот дом надо вживаться, прежде чем взяться за фильм. Приходить сюда часто, в этих стенах стоит думать и вспоминать. Поверьте, я знаю много музеев России и мира, это — один из лучших музейных домов: здесь сохранилась атмосфера, и кажется, что хозяин только что вышел и вот-вот вернется. Тут потрясающе скрипят половицы, каждая дверь имеет свой голос. Этот старинный особняк удивительно сохранился — возникает ощущение, что ты попадаешь в допожарную Москву, и действительно, подвал и часть низкого первого этажа остались нетронутыми с XVII века. До реконструкции переулка вдоль него висели фонари на перетяжках. Когда дул ветер и начинали качаться ветви деревьев, по дому гуляли тени, оживала симфония света. Счастье, что я успел заснять тот загадочный дом с тенями. В нем жив Станиславский, здесь наши истоки, корневая система психологического режиссерского театра.
— Без малого десять лет вы служили актером в «Современнике» и творческая биография складывалась благополучно. Как состоялся поворот в сторону документального кино? Ведь сцену актерам не так легко оставить.
— Я отрицательно отношусь к самому определению «документальное кино». Считаю, что есть авторские фильмы и художественное неигровое кино. К сожалению, сейчас и ряд игровых картин трудно назвать художественными. Все годы работы актером в «Современнике» меня тянуло в режиссуру. Мудрые ребята, видевшие мои внутренние терзания, сказали, что есть «слабое звено в цепи империализма», и посоветовали сотрудничать с Иновещанием: «В творческое объединение «Экран» ты вряд ли попадешь без связей». Так я и поступил — делал радиоспектакли по русской классике для слушателей Индии, встретился с прекрасными восточными актерами, которые работали в Москве в советское время, но это отдельная история.
Потом поступил на курсы повышения квалификации, где попал к замечательному человеку и талантливому режиссеру Сергею Сергеевичу Евлахишвили — в середине 80-х он выпустил популярный телеспектакль «Тевье-молочник» с Михаилом Ульяновым и Галиной Волчек.
Потом случился 1991 год, и «под танки» я пришел на российское телевидение, где на «Студии общественно-политических и публицистических программ» сделал свой стартовый фильм «Вадим Сидур. Реквием», который принес мне первые призы и первые поездки. Игровое кино переживало тогда не лучшие времена, оно сдавало свои позиции.
— И вы обратились к документалистике?
— Точнее к человеческим судьбам. Согласитесь, фильмы Алексея Германа сделаны как бы «под документ», потому что ему интересны в первую очередь живые люди, невыдуманные характеры. С этого начался и итальянский неореализм. Я резко, одним днем, ушел с телеканала «Культура», где работал 13 лет и снимал неигровые авторские сюжеты и фильмы, решив, что буду делать то, что сам считаю нужным, как мне совесть подсказывает. Стал знакомиться с людьми, изучать их судьбы, вглядываться в повороты их реальной, а не сочиненной жизни. Объездил много стран и понял, что мир-то един и его так интересно постигать.
— Сегодня в вашем творческом багаже десятки фильмов, по которым заметно ваше стремление к «самостоятельности». «Станиславский. Рыцарь светлого образа» сняли своей рукой, сами написали сценарий и смонтировали материал. Операторское дело как освоили?
— Был в моей судьбе один человек, за которым я больше десяти лет штатив таскал, с ним я объездил мир, мы попадали во многие экстремальные ситуации, снимали осажденные и разрушенные города на Святой земле. Через общение с ним много понял про себя и после Мишки Федорова я ни с кем уже не захотел работать. Он научил меня многому, к тому же в технических наворотах и эффектах потребности я не испытывал, мне больше нравится прямая склейка.
Стал сам «раскапывать» человеческие биографии и отражать их в своих фильмах. Нас этому по системе Станиславского учили в Школе-студии МХАТ: понять человека, которого играешь, изнутри, не формально, вдуматься, в чем его логика поведения, где — сильные стороны, а в чем он слаб. А потом, уже в спектакле, высказать, что у тебя болит, но через героя.
— Что выстраивает маршруты ваших дальних путешествий? Их география впечатляет: Соловки, Ферапонтово, Старый и Новый Валаам, Израиль, Иордания, Эфиопия, гора Афон, вся Европа.
— Путешествиями руководит выбранная тема фильма. Снимаю только то, что важно для меня, и то, что я хочу сохранить для будущих поколений. Несколько фильмов снял в Сирии: «Здесь был рай», «Через минное поле к пророкам» и «Халед аль Асаад. Наисчастливейший» о директоре античного комплекса Пальмиры, тело которого публично обезглавили.
— Ваши фильмы побеждали на многих престижных кинофестивалях. За какие работы получены две премии ТЭФИ и «Золотой Витязь»?
— ТЭФИ принесли фильмы «Симонов и Гроссман. Сын и пасынок» и «Покаяние Тенгиза Абуладзе». «Золотого Витязя» получил за картину «Осовец. Непобежденный гарнизон». Я попытался вернуть из небытия героическую страницу российской истории — в годы Первой мировой русские войска доблестно отразили газовый штурм при обороне крепости Осовец.
— У вас немало фильмов о людях культуры. Какие наиболее дороги?
— Дороги — все, я свободен в выборе своих героев и приглашаю в попутчики только тех, перед которыми преклоняюсь и хочу спасти от забвения. Их много — всех не перечислить. Вадим Шверубович — сын Качалова, педагог, руководитель постановочной службы Художественного театра — его жизнь была невероятно богата событиями и испытаниями. «Мир искусства Зинаиды Серебряковой» посвящен замечательной художнице, имя которой вернула Родине ее дочь Татьяна Борисовна Серебрякова, тоже художница, работавшая почти четыре десятилетия в Художественном театре — о ней я сделал отдельную картину. Благодаря актрисе Елене Миллиоти, с которой мы дружим еще со времен нашей работы в «Современнике», Россия вновь обрела наследие ее деда, умершего в нищете в Париже. Фильм, посвященный художнику объединения «Голубая роза», называется «Неизвестный Николай Миллиоти». Одну из последних работ — о невероятной личности Леопольда Сулержицкого, его идеях студийности и «душевного реализма», показывали в Москве, Владикавказе, Ясной Поляне. Все — достойнейшие люди и яркие личности.
Фото: предоставлены Игорем Калядиным