Александр Щипков: «Россия уходит от идеологических крайностей»

Прошедший в столетнюю годовщину возобновления патриаршества на Руси Архиерейский Собор Русской православной церкви стал событием знаковым. О значении и общественном смысле Собора «Культура» поговорила с политическим философом и общественным деятелем, советником председателя Государственной думы, членом Общественной палаты РФ, доктором политических наук, профессором философского факультета МГУ Александром Щипковым.

Прошедший в столетнюю годовщину возобновления патриаршества на Руси Архиерейский Собор Русской православной церкви стал событием знаковым. Главная его сенсация — письмо с предложением  примирения от бывшего митрополита Филарета, ныне лишенного сана и преданного анафеме гражданина Украины Денисенко. В СМИ документ слишком поспешно окрестили «покаянным». Но не только о внутрицерковных делах шла речь. О значении и общественном смысле Собора «Культура» поговорила с политическим философом и общественным деятелем, советником председателя Государственной думы, членом Общественной палаты РФ, доктором политических наук, профессором философского факультета МГУ Александром Щипковым.

культура: Насколько был важен для Собора исторический контекст?

Щипков: Конечно, его нельзя оценивать вне столетнего юбилея трагических революционных событий. Поместный Собор 1917 года, напомню, проходил под аккомпанемент выстрелов и взрывов за окнами — начиналась смута. Тем более важным выглядит тот факт, что Церковь тогда вновь обрела своего патриарха. Увы, ненадолго. Конечно, Собор почтил память патриарха Тихона. Вообще, тема новомучеников, в том числе судьба убитой царской семьи, сейчас очень актуальна. И патриарх Кирилл в январе 2017 года, в рамках доклада на Рождественских чтениях, первым начал разговор на эту тему.

культура: Кстати, в СМИ прозвучали определения — «подведение столетних итогов» и «церковно-государственный вектор». Как Вы к ним относитесь?

Щипков: В чем для нас заключаются «столетние итоги»? Я думаю, в том, что Церковь сто лет назад не смогла уберечь народ от раскола, от скатывания в кровавый хаос — это отдельный аспект трагедии. Она никогда не снимала с себя ответственности за то, что произошло. Но были для этого и внешние причины: долгий синодальный период лишил Церковь многих возможностей, она была связана и ограничена в действии. Царская власть бесцеремонно нарушала церковный строй: она спровоцировала раскол, потом уничтожила институт патриаршества. В этом смысле «обретение себя» и восстановление патриаршества были долгожданными, но вместе с тем и запоздавшими: смуту уже было не остановить. Урок столетия заключается в том, что эта ситуация не должна повториться. И в этом смысле «церковно-государственный вектор» внушает надежду на равноправный диалог и сотрудничество. Тогда как огосударствление и бюрократизация Церкви разрушительны и для нее, и в конечном счете для самого государства.

культура: Как Вы оцениваете приезд Владимира Путина на Архиерейский Собор и его речь?

Щипков: Очень позитивно — и именно в указанном ранее контексте. Президент говорил о церковно-государственных отношениях. В ответном слове патриарх Кирилл сказал о том, что сегодня положение Церкви уникально — она свободна. Ведь раньше, и в советский период, и в XVIII–XIX веках, она находилась в жестком подчинении. За последние два месяца это уже второй публичный диалог президента и патриарха на тему русской истории. Первый состоялся на открытии мемориала «Стена скорби».

культура: Можно ли в связи с этим рассуждать о возможности возрождения в России современного извода византийского принципа «симфонии властей»?

Щипков: Это не извод, а культурно-историческая реальность, которая существует независимо от того, признаем мы ее или нет. Хотя и меняет исторические формы и одежды. Такие вещи никуда не уходят из коллективной памяти — это же архетипы исторического самосознания нации. Именно поэтому борьба с ними — борьба с традицией в широком смысле — всегда разрушительна и для народа, и для Церкви, и для государства. Дело не только в традиции: принцип симфонии вообще наиболее разумный, он помогает избегать крайностей, которые возникли в результате секуляризации. Была утрачена способность к универсализму — доминировало мышление в духе «или — или». Надеюсь, Россия уходит от идеологических крайностей, от нигилизма и фундаментализма. Впрочем, эти два явления очень близки, даже родственны по своей природе.

культура: Какова итоговая позиция Церкви по отношению к проблеме царских останков?

Щипков: Решение еще не принято, поэтому точнее говорить — «екатеринбургские останки», а не «царские». Самое главное заключается в том, что Церковь сумела перевести разговор из политической плоскости в пространство исторического самосознания, восприятия национальных святынь. Ряд значимых для нас событий и фигур важнее и весомее, чем сиюминутные политические позиции. В этом ряду — Ипатьевский дом, развалины Херсонеса, Бородинское поле, Мамаев курган... Это глубинный уровень национальной истории, он вне политики. Это уже элементы нашей общей идентичности, а не той или иной политической платформы или концепции. Эти вещи сакральны как для светских, так и для религиозных людей, как священны для них могилы предков. Вот что важно. Как было навеки сказано Пушкиным: 

Два чувства дивно близки нам

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу

Любовь к отеческим гробам. 

На них основано от века

По воле Бога самого

Самостоянье человека,

Залог величия его.

Эти строки применимы к данному случаю, поскольку народ, когда он не разделен политическими соблазнами, по сути, тоже большая семья. А то, что к царям у людей отношение разное — нормально, но ничего не меняет. Родители и прародители наши не безгрешны, но мы от этого только больше, сильнее их любим. К чему ведет обратное, мы знаем, да и библейский сюжет о Хаме и Ное о многом говорит.

культура: Позволят ли изменения в уставе РПЦ, принятые на Архиерейском Соборе, укрепить позицию Украинской православной церкви Московского патриархата — снизить «накат» со стороны националистов на ее священников и прихожан, как на «агентов Москвы»?

Щипков: Мы очень надеемся на это. Как подчеркнул митрополит Онуфрий, говоря о захватах храмов и репрессиях, «некоторые общественно-политические силы, которые предпринимают попытки дискредитировать Украинскую православную церковь в глазах общества, спекулируя ее, как они утверждают, «несамостоятельным» статусом, игнорируют ее особый статус, обусловленный Определением Архиерейского Собора Русской православной церкви 1990 года». Новая глава принятого устава толкует определение УПЦ как «самоуправляемой с правами широкой автономии» с центром в Киеве. Очень хотелось бы, чтобы это помогло снизить остроту ситуации.

культура: Как бы Вы охарактеризовали письмо Филарета (Денисенко) к Святейшему патриарху Кириллу и епископату РПЦ с учетом последующих публичных высказываний этого человека, например, о том, что «анафема его не беспокоит» и его «не так поняли в Москве»?

Щипков: Филарет не в первый раз ведет себя таким образом. Когда патриарх в 2009 году вступил в свои обязанности, он искал контакта с ним, в частности, намекал на это в интервью на радио «Свобода». Любой человек может покаяться. Нет той силы, которая отнимет у христианина эту возможность. Надо быть готовым оценить и поддержать покаяние — это нормальный церковный подход. Ибо, как сказано в Евангелии, «не здоровые имеют нужду во враче, но больные». Вполне естественно, что Филарет не хочет войти в историю в качестве раскольника, имя которого будет фигурировать в учебниках в негативном контексте. В нем борются религиозный долг, мысли о спасении и политические взгляды. Можно предположить, какое давление на него сейчас оказывается со стороны светских властей Украины. Но в его возрасте мысли о душе порой перевешивают даже такие «аргументы». Все это очень напоминает положение, в котором оказался Лев Толстой. Окружение писателя силой помешало ему покаяться и уйти в мир иной со спокойной душой, примирившись с Матерью Церковью. Я думаю, что сейчас Филарет стоит перед самым трудным решением в своей жизни.

культура: В последние пару лет заметно усилилась медийная активность Русской православной старообрядческой церкви. Насколько велики, на Ваш взгляд, перспективы окончательного преодоления древнего раскола — через институт единоверчества?

Щипков: Я с большой симпатией отношусь к староверию и его представителям, но есть две проблемы. Первая: это явление, к сожалению, приобретает сегодня некоторые качества субкультуры. Для тех, кто приходит туда, слишком важны кушаки и кафтаны. В 1960–1970-е никакого игрового элемента в староверии еще не было, а сейчас порой возникает ощущение, что сюда заглянули реконструкторы. Вторая: вопрос апостольской преемственности. Сразу скажу, он неоднозначен и простого решения не имеет. Это наши братья, но вопрос об апостольской преемственности, к сожалению, пока не может быть решен. А он — главный.

культура: Как Вы оцениваете духовно-нравственное состояние российского общества сегодня? Некоторые западные христиане и просто люди нравственные с надеждой смотрят именно на Россию, как на «удерживающую» мир от окончательного падения.

Щипков: Полагаю, необходимо прояснить ситуацию и расставить все точки над «i». Ни о каком «провиденциальном задании» речи нет.

Роль России и русских определяется только и исключительно тем, что западный мир стремится отбросить христианскую традицию и христианскую мораль как некий «токсичный актив истории» — ради трансгуманизма и тому подобных вещей. Происходит стремительная дехристианизация. А мы не имеем желания разбрасываться тем, что нам дано Богом, историей, традицией и всем опытом нашей культуры. Катехон, удерживание, сохранение традиций вполне может быть и коллективным, я бы даже очень этого хотел. Например, сербы, вне всякого сомнения, брали на себя эту роль. Быть может, рано или поздно найдут в себе силы не сворачивать с этого пути греки и болгары. Избранности нет, каждый сам выбирает свой путь. Это предельно рациональная мысль — настолько, что даже для абсолютно секулярного, нерелигиозного человека все здесь прозрачно. «Делай, что должно, и будь что будет» — вот и вся история.

культура: Все чаще мы слышим о случаях нравственного нездоровья среди православных мирян и даже клира. Можем ли мы в таком состоянии быть «удерживающим»?

Щипков: Здесь в вопросе переставлены причина и следствие. Эти вещи находятся в обратной зависимости. Именно в той мере, в какой нам навязываются ценности социал-дарвинизма, глобализма, трансгуманизма, мы и ведем себя не лучшим образом, ибо слаб человек и грешен. И наоборот: как раз отстаивание нравственных позиций может помочь моральному исцелению людей.

культура: Почему так усилились в последние годы нападки на Церковь и ее служителей?

Щипков: Причины во многом социально-политические. Нападки лишний раз подтверждают, что православие даже его оппоненты воспринимают как важный компонент русской идентичности. И борьба с ней идет по всем направлениям одновременно. Она направлена на «Бессмертный полк» и на память о войне, на справедливую критику неонацизма и на «крымский консенсус», примиривший «белых» и «красных». Словом, на главные опоры нашего национального самосознания и общественного единства. Поэтому когда атакуют Церковь, — якобы с реформистских или с атеистических позиций, — подлинная причина не в атеизме и не в доктрине секулярной реформации. Проблема в нашей идентичности. Не играй православные архетипы и их светские аналоги такую роль в национальном самосознании — никого бы из наших противников они не волновали.

Фото на анонсе: Сергей Пятаков/РИА Новости