Нина Гуляева: «Езжу по Подмосковью и думаю: где-то здесь лежит мой папочка»
У старейшей актрисы МХТ им. Чехова Нины Гуляевой, вдовы Вячеслава Невинного и мамы Невинного-младшего — большой юбилей. Даром, что эпитет «старейшая» — совсем не про нее. Нина Ивановна бодра духом, хорошо выглядит, выходит на сцену, планирует новые работы. И мечтает через три года отметить 65-летие службы в театре.
культура: Юбилеев отчаянно не любите, но коллектив не мог не поздравить Вас — устроил выставку «Бриллиантик Художественного театра».
Гуляева: Да? Еще не видела. Я же просила ничего не делать. Просто ко мне очень трепетно относятся — уходящая натура. Старше только Кира Головко, но она лежит дома... Бриллиантиком, нашей звездочкой меня называла Алла Константиновна Тарасова. Я ведь пришла травести — маленькой, худенькой. Старики меня обожали. И учили. «Ты чего сразу всю фразу выпаливаешь? — наставлял Топорков, когда я играла Майку в «Платоне Кречете». — Намажь пудрой лицо, словно мукой, ты же блинчики печешь. Говори по одному слову. Задыхайся, будто бегаешь...» «Видишь будку суфлера? — спрашивал Грибов. — Если отойти вправо на три шага и отодвинуться на три шага назад — хоть в живот говори, в любом месте зала будет слышно. А вот там ничего не произноси — яма!» Алла Константиновна повторяла: «Не опускай голову — на галерке увидят только твой затылок». Это все ерунда, ремеслуха. Главное — владеть залом. Вот чему учишься годами — кожей чувствовать зрителей и получать кайф. Но этим секретом даже старики не делились. Такое не расскажешь. Как сделаешь паузу — и мертвая тишина! «Эх, душа моя /пауза/, на одну смерть /пауза/ лекарства нет», — говорит моя Марфа в «Дворянском гнезде». И я нервом чую, как доходит не эмоция — мысль. Как увлажняются глаза пожилых в передних рядах, понимающих, о чем речь. Как пробивает даже мужиков. Вот оно сопереживание. Написал же Ванечка Тургенев такую фразу 160 лет назад...
культура: У Вас ведь партнеры были — весь цвет старого МХАТа!
Гуляева: У каждого портрета в нашем фойе могу остановиться и рассказывать. Марк Прудкин. Михаил Болдуман. Леня Харитонов — вот судьба: в 1950-е годы был очень популярным, много снимался. А потом его все забыли. Борис Ливанов. В одном спектакле я должна была прыгать к нему. Но вскоре забеременела, живот рос, скакать стало тяжело. Сколько могла, играла, но потом все-таки ушла в декрет. На мою роль было решено ввести другую актрису. Ливанов сыграл с ней один раз и сказал: «Буду ждать Нину». И через 3–4 месяца после родов я вернулась. Он меня обожал. Замечательный был человек! Добрый-добрый... Все большие мужики добрые, и Славка мой таким был. Зла не помнят.
культура: Сегодня критики называют 50–60-е годы неудачными для МХАТа: мол, и билеты продавали в нагрузку, и ходили туда только командировочные и гости столицы...
Гуляева: Ага!.. Искусства не было, МХАТ — не театр, артисты ужасные. Кто такие Ливанов, Тарасова? И можно ли вообще говорить об актрисе, которую любил Сталин?.. Между тем театр не соглашался на зарубежную поездку, если не было договоренности, что труппу примет президент страны. Трап к самолету, когда мы прилетали, подавали такой же, как сейчас Путину. Встречали с оркестром. А в театре работали 11 режиссеров, и я, например, была занята с утра до вечера... Меня вот сейчас здесь боятся. Знаете, почему? Понимают разницу — что было и что есть. Многие профессионально не тянут. И опасаются, что им об этом скажут.
культура: Но ведь Ефремова позвали как будто спасать ситуацию?
Гуляева: Как будто... Старики предложили его кандидатуру. Любимая Фурцева поддержала. А он заявил: приду только со своим «Современником». Однако сразу за ним никто не пошел — позже подтянулись. Олег начал ставить. Первыми были «Сталевары». Открывается знаменитый занавес с чайкой, на сцене — несколько печей. Ефремов эффектно начал — сталевары в очках, шляпах. Крики. Гул... Словом, был успех. Спустя несколько лет он взялся делать спектакль про Ленина. Хотел пригласить известного актера, не раз игравшего вождя в кино. Но решил попробовать Калягина. Кто только его не отговаривал. Саша ведь мягкий, улыбчивый, теплый такой... дядя Ваня. У него были комедийные, характерные роли. Но чтобы патетика?! К слову, прежде у нас Ленина играл Борис Смирнов, и у него была реплика: «Атаковать надо ночью. Эсеры медлят, мы — не будем...» Что уж с ним случилось, не знаю, только однажды он как заорет со сцены: «АКОТовать надо ночью. Эсеры медлят, мы — не будем...» Зал загудел, зрители стали сползать с кресел... В общем, когда Ефремов спросил про Калягина, кажется, только я его поддержала: «Бери, у него есть нерв». И Саша сыграл так, как никто от него не ожидал.
культура: Вы с Ефремовым были на дружеской ноге, раз он у Вас совета спрашивал?
Гуляева: Скорее, моя мама. Мы жили на одном стояке: он на третьем этаже, мы — на пятом. Мама дружила с его отцом, два старика, они вместе ходили на улицу, и чтобы не упасть, поддерживали друг друга. Гуляли в скверике, молились в нашей церкви на Неждановой. Олег же по утрам частенько захаживал к нам: «Евдокия, налей-ка...» — мама делала чудесный клюквенный морс. Он молча выпивал пол-литра, а то и литр. Она молча сидела рядом. После чего он шел в театр. А вечером мог позвать к себе — у нас еще не было цветного телевизора.
культура: Вы ведь не сразу попали в этот дом на Тверской? И, кажется, должны были въехать именно в ефремовскую квартиру, но уступили ее худруку...
Гуляева: Да, Наташа Селезнева подсобила. И Олег сразу позвонил: давайте, ребятки, я вашу квартиру занял, а наверху вон освободилась. Так, через полгода мы стали соседями. В этом доме многие актеры жили. И все дружили. В Новый год идешь по подъезду — народ в тапочках, в халатах, все хо-ро-шие... Правильная тогда политика была — селить актеров поближе к театру. Если освобождалась квартира, Моссовет давал ее кому-то из наших. Чтобы не опаздывали. Не тратили время на дорогу. Утром приходим на работу — и сразу в буфет. Завтракать. Дома никто не готовил. А в театре нас ждала замечательная Фаина: «Ой, у меня сегодня такая рыбка (ветчинка) хорошая. Сейчас бутербродики сделаю...»
культура: Вашего мужа Вячеслава Невинного больше знали по киноролям, хотя он тоже служил во МХАТе. А у Вас роман с экраном не сложился?
Гуляева: Поначалу снималась. Но вообще-то я и в артистки пошла, чтобы рано не вставать. Сова! В кино ведь надо в шесть утра проснуться, чтобы ухватить режим. Приехали — не успели, солнце ушло... Все ложатся спать, в пять вечера — снова грим, опять пытаемся что-то ухватить. Зато я работала на радио, озвучивала мультфильмы.
культура: А также Анастасию Вертинскую в «Человеке-амфибии» и «Алых парусах»...
Гуляева: Она была очень красивая, но немного шепелявила. А потом все писали: появилась замечательная актриса — красоты необыкновенной. А какой голос у нее, как говорит! Такая богатая натура! Сразу посыпались предложения. Театр Пушкина тут же схватил ее, хотя она еще нигде не училась... «Нина, ты открыла мне путь», — признавалась Настя. У нее и гримерка во МХАТе была рядом с моей. И диван она мне свой отдала, уходя из театра...
культура: У Вас могло быть в кино много ярких ролей.
Гуляева: Нет. Интересно было только с Райзманом. От театра же я получала физическое удовольствие. Мне нравилось перевоплощаться: утром кукла Суок, вечером — старуха. Помню, репетируем с Валей Дементьевой «Последний срок». Я говорю: «Какие-то мы с тобой городские получаемся. Надо что-то придумать». В Литературном институте мне сделали копию записи диалектов, распространенных на Байкале, принесла в театр — все отказались учиться. А мы с Валей ставили магнитофончик и вслушивались.
— Ой, так они поехали тогда на лодке-то... Дак такая была пурга... Пурга-то началася, началася... Так они-то и перевернулися...
— И что же, погибли?
— Так все и погибли... Никого...
Перед выпуском спектакля собрались все на сцене. Рабочие ставят свет. А мы с Валькой беседуем «по-байкальски», хохочем. Я говорю:
— Вот Валя-то Распутин приедет, скажет: «Вы что тут лопочете-то?» И даст нам хороших пи...лей! (Так старуха на пленке говорила).
Вдруг откуда-то голос:
— Я тут — слышу! Хорошо, Нина! Хорошо, Валечка! Ничего я вам не дам...
– Ой, Валюша приехал!
Чтобы нас не смущать, он тихонько забрался на самый верх и смотрел, как мы репетируем.
— Дак как мы говорим-то?
— Да нормально говорите...
— Ну, в буфет-то пойдем?
— Пойдем!
Когда сыграли спектакль, Смоктуновский подбежал к сцене, повернулся и как закричит: «Ура! Гуляева — гениальная артистка! Нинка, дай я тебя поцелую!» И все поддержали: «Нина, ура! Победа!» А мне потом вручили Госпремию РСФСР имени Станиславского... Последний раз мы виделись с Распутиным в августе 2013-го. Он смотрел у нас «Дворянское гнездо» и плакал. А если мужики становятся слезливыми, значит, скоро умрут... Спрашиваю: «Что Вы так расстраиваетесь?» — «Ниночка, я ухожу. А у нас больше никого нет. Ко мне приводят девочек, мальчиков. Они читают свои стихи, повести... Это ужас! Талантов нет...» Как жаль, что он не узнал Наташу Ключареву, автора спектакля «Деревня дураков». У нее такой текст! Совсем молоденькая, но так же болеет за Россию, как когда-то Валентин Григорьевич...
Эх, пропала связь времен. Очень упало искусство, актерское ремесло. Вот у Станиславского был ученик — Вахтангов. А сейчас где ученики? Не то что гениев — профессионалов нет. Когда-то преподаватели Школы-студии МХАТ выезжали в провинцию: «Алло, мы ищем таланты». Ваня Тарханов ездил, Владимир Богомолов... А какие спектакли были! Мне довелось играть в «Трех сестрах», сделанных руками Немировича. У Тани Дорониной до сих пор идет «Синяя птица» Станиславского. Приезжают его родственники из-за границы — их ведут в наш театр. И никто не говорит им про другой МХАТ, где можно посмотреть гениальную постановку их предка.
культура: Вы сами-то почему пошли в Школу-студию МХАТ?
Гуляева: А я родилась, и все уже знали, что я актриса. Мне было года три, мы с мамой и тетей шли к метро. А впереди брел пьяный. Он подходил к краю тротуара, заносил ногу, качал ею, не опускаясь на проезжую часть... Разворачивался — его несло к стенке дома. Он облокачивался на нее руками, дышал... И его зигзаг повторялся заново. Так вот, я шла за ним и все повторяла. Точь-в-точь. Тетя тогда спросила маму: «Как ты думаешь, что из нее вырастет?» — «Не знаю. Обезьяна какая-то...» Когда я уже стала школьницей, они продолжали обсуждать мое будущее — куда девать Нинку. Тетя советовала: «Хорошо бы в «Москвошвей». Я действительно хорошо шила. Но, кажется, сама про себя все решила гораздо раньше. Дома у нас был альков с кроватью. С одной стороны я поднималась на нее, с другой — раздвигалась штора, и сестра объявляла: «Выступает народная артистка СССР Нина Гуляева». Высшее звание я, правда, не успела получить — документы отправили, а Союз развалился...
Летом 1941-го родители отправили меня к бабушке в Рязанскую область. Вернулась домой только весной 1942-го. Мама работала на заводе. А отец уже погиб в битве под Москвой. Теперь езжу по области и думаю: где-то ведь лежит мой папочка. Так и числится пропавшим без вести...
Помню, сидим в школе на корточках возле стенки. Идет женщина с копной волос красного цвета. Высокая. С длинным носом. Подходит и спрашивает низким голосом: «У вас есть девочки, которые любят выступать?» Подружка показывает на меня: «Вот ее не стащишь со сцены». — «Стишок знаешь? Песню споешь? Тогда вот тебе адрес...» На бумажке письменными буквами было написано: «Улица Кирова, 42. Театр санитарного просвещения». Читала я Некрасова:
На эту картину так солнце светило,
Ребенок был так уморительно мал,
Как будто все это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал!
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег, до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь —
Все, все настоящее русское было...
И вдруг зарыдала: «У мальчика руки замерзли». Педагоги бросились утешать: «Ну, что ты, у него наверняка варежки есть»... Потом я спела «Калинку», меня приняли в детское отделение. И мы выступали на фронте.
культура: Дети?
Гуляева: Да, нас вывозили далеко от Москвы, в прифронтовую полосу, мы даже ночевали там. С собой брали кисеты, варежки, шерстяные носки. Писали за солдат письма. Пели. И ждали, когда позовут есть. К тому времени мы уже научились отличать «мессершмитты» от наших самолетов, и когда начиналась бомбежка, быстренько спускались в подвал. Никогда не забуду лица солдат. «Идите, идите, — говорили те, кто не мог ходить. — Мы-то — ладно...» В театре мне выдали иждивенческую карточку, платили сорок рублей. Это была настоящая работа. Так что в Школу-студию я пришла уже артисткой. Другого выбора и не было.
культура: Не устали играть?
Гуляева: Что вы! Я на сцене молодею, кайф получаю.
культура: Для Вас МХАТ — не только единственная запись в трудовой, но и любовь на всю жизнь. Даром, что брак с Вячеславом Михайловичем был не первый...
Гуляева: Да, десять лет с Мишкой Горюновым прожила. Но со Славкой-то — почти 45!
культура: Грустите?
Гуляева: Уже успокоилась, все-таки семь лет прошло. Теперь со мной сестра. Да и сын часто заходит.
культура: Довольны тем, как сложилась его карьера?
Гуляева: Карьера? Это что, когда все тебя знают? «Где-то я вас видел», — говорили Невинному. «В бане», — отвечал он... Сегодня в основном не актеры — самоделки, но при этом все звезды. Не хочу, чтобы мой сын был среди них. Мы со Славой очень много в него вложили. Он хороший артист. Заслуженный. Уходя, Слава говорил, что не беспокоится за сына. Он нашей крови. Мхатовец. Жаль только, МХАТ уже не тот. Больно за культуру, за духовность. Ну, ничего, ничего. Надо заниматься своим делом. Служить. Как сказал один мой товарищ, чем ниже опустимся — тем выше будет отскок. Уже поднимаемся. Уже не на коленях.