Всего лишь Глюк
Самая известная опера великого реформатора Кристофа Виллибальда Глюка «Орфей» вновь появилась на московских подмостках. И опять в камерном формате. Два года назад ее поставили на малой сцене Музтеатра имени Станиславского и Немировича-Данченко, а теперь включил в свой репертуар Камерный музыкальный театр имени Бориса Покровского.
Несмотря на то, что в опере всего три действующих лица, из которых полноценным героем можно назвать лишь Орфея, а вещающий издалека античноподобный хор при желании и вовсе легко спрятать за сценой, «камерность» творения Глюка обманчива. Не для малых пространств ренессансных палаццо писалось это произведение. Мировая премьера прошла в венском «Бургтеатре» — зале весьма внушительном. Да и обе исторические парижские премьеры (вторая редакция самого Глюка и переделка Берлиоза столетие спустя) состоялись в Королевской академии музыки и танца.
Изначально опус задумывался автором как масштабная, продолжительная опера с хором и балетом. Еще в большей степени это относится к версии Берлиоза, которую выбрали постановщики московских премьер. При всем пиетете последнего к гению Глюка, его редакция во многом — плод романтизма. В ней фигура главного героя гипертрофированно преувеличена, предельно высвечена и затмевает собой всех и вся. Поэтому, чтобы вариант Берлиоза прозвучал максимально убедительно, на титульную роль нужна певица экстра-класса и трагедийная актриса с необыкновенной силой воздействия. Ведь не зря в свое время композитор переделывал партию легендарного фракийского певца для женского контральто в расчете на божественное дарование Полины Виардо. И, конечно, эта редакция властно требует большого пространства.
Однако в Театре Покровского уже сложилась своего рода традиция — ставить некамерные оперы на камерной сцене. Больших полотен здесь идет немало, и каждая такая постановка — результат вынужденного компромисса. Что-то выходит более удачным, что-то менее.
Премьеру готовил Геннадий Рождественский, но выпускал уже его молодой ассистент Дмитрий Крюков. Оркестровая партитура звучит намеренно приглушенно, камерно. В этих условиях, когда прослушивается каждый подголосок и каждая линия, требуется качество филигранной вязи, которого, увы, не было. Особенно поначалу — оркестр играл недостаточно слаженно, как-то несобранно, более-менее выправился лишь к середине оперы, но подлинного блеска так и не достиг. Хор, певший за сценой, от первой до последней ноты звучал весьма блекло и не очень стройно.
Три солистки на фоне коллективов предстали более выигрышно, хотя так же не безупречно. Надежда Гулицкая (Амур) оказалась слишком напористой по звуку, резковатой для эфемерного обитателя райских кущ. Наталья Риттер (Эвридика) — напротив, чересчур бесхарактерной и однообразно лиричной. Ирина Курманова, чье сопрано тяготеет к героическим и драматическим образам (бетховенская Леонора, моцартовский Идамант, пуччиниевская Жоржетта) изрядно перестроила свой голос и максимально приспособила его к задачам титульной роли. Наполнив звучание необходимой патетикой и неподдельной выразительностью, она во многом справилась с трудностями. Да и актерски ее решение казалось вполне убедительным — несуетные движения, скульптурные позы, величественность и отрешенность, искреннее страдание и стремление преодолеть преграды — все в масть. Одно только но: несмотря на все старания и вокальные ухищрения, партия ей катастрофически низка, и это здорово чувствовалось.
Постановка Михаила Кислярова опирается прежде всего на визуальные эффекты и стремится связать седой миф с современностью. Две юные подружки коротают досуг на мансарде не то богатого коттеджа, не то фешенебельного отеля. Смотрят фильмы, читают книги, рисуют, обсуждают что-то, фантазируют, мечтают. В какой-то момент навеянное античными сюжетами становится реальностью, а девушки примеряют на себя роли Эвридики и Амура — на первой легкое, развевающееся розовое платье, похожее на тогу, у второй вырастают всамделишные крылышки. А из легендарного далека к ним является закутанный в хитон и с лавровым венком на челе Орфей. Таким образом пространства мифа и реальности XXI века сюрреалистически совмещаются.
Видеографика и голографические эффекты рисуют зрителю и загробный лес, где блуждают герои, и похожих на компьютерных монстров фурий. Миф, опрокинутый в 3D-пространство виртуальности, по-своему эффектен. Хотя и здесь не все продумано и коррелирует с музыкой. Например, девушки резвятся под печальное флейтовое вступление в начале второго акта, что выглядит нарочито и неуместно. А монстры, словно удар грома ошеломляющие в первые секунды, достаточно быстро приедаются — поскольку, подобно компьютерной заставке, ролик с ними оказывается весьма коротким и прокручивается неоднократно. В целом спектакль получился сумрачным и темным, несмотря на, казалось бы, обилие спецэффектов. Свет и воздух не появляются даже в оптимистичном финале, который, вопреки античному оригиналу, предусмотрел гениальный Глюк.