СКОВАННЫЕ ОДНОЙ ЦЕПЬЮ (31)
Продолжение. Предыдущее здесь.
Позолоченный век
Итак, мы опять в Никарагуа. В эпоху, позже названную историками «Консервативным тридцатилетием», потому что после изгнания флибустьеров у руля более трех десятков лет стояли консерваторы, именовавшие себя «республиканцами». По той простой причине, что либералы, поддержав Уокера, скомпрометировали себя на поколение вперед, и никакие покаяния, никакие заслуги в борьбе с интервентами на последнем этапе, не могли помочь им отмыться. За них просто не голосовали. Разве что, в Леоне, «родном гнезде» либерализма, да и то, не сказать, что поголовно.
Так что, болтались либералы на вторых ролях, а страной правили рулили их оппоненты, все поголовно – герои Национальной войны, без страха и упрека. . И поскольку все эти герои так или иначе были выходцами из старой гранадской «аристократии», понемногу сформировалась уникальная система власти, при которой несколько гранадских фамилий определяли, кому быть главой государства без права переизбрания на второй срок.
И вот знаете, даже не уверен, что есть смысл перечислять десять президентов этого долгого периода, описывая в деталях их самих и их достижения. Длинно получится, монотонно и ни к чему. Достаточно сказать, что все они, - врачи, юристы, военные, плантаторы, - были людьми достойными и глубоко порядочными.Для «гранадской фракции» это, как и принадлежность к «своему» кругу (не семейному, даже не «земляческому», а по взглядам на жизнь), было определяющим критерием, во всем же остальном главам государств предоставлялась полная свобода, кроме права отказаться от должности, - но никто и не отказывался, даже если был не в восторге.
В остальном, повторяю, ограничений не существовало. В рамках общего курса кандидат в президенты мог быть «мартинистом» (сторонником «твердой руки»), - но, впрочем, эти довольно скоро вышли в тираж, - мог быть «церковником» (крайним реакционером), а мог и «прогрессистом» (то есть, почти либералом, но с уважением к церкви), - общая картина не менялась, а в результате «впервые за всю историю независимости в стране был внутренний и внешний мир». В связи с чем, «тридцатилетие» называют еще и Золотым.
Такова оценка наших современников, авторов капитальной «Истории Никарагуа», а если угодно выслушать современников, причем к «гранадцам» отнюдь не благосклонным, то вот вам мнение Энрике Гусмана, одного из самых яростных либеральных критиканов второй половины XIX века:
«Де ла Куадра, несомненно, был образцом благоразумия и строгости. Друзья упрекали его в том, что он слишком жертвует интересами своей партии ради общенациональных интересов. Его противники, которых было много, обвиняли его в скупости, упрямстве и ретроградности, но никогда нечистом и лживом. Впрочем, и все остальные, до него и после него, были таковы. Мы раз за разом восставали против них, не соглашаясь с их видением будущего, но всегда почтительно уважали за личные качества».
В общем, хорошие были люди. Порядочные. Правильные. В высшем смысле слова государственные. И по-человечески тоже соответствовали. Скажем, президент Адан Карденас («Он ушел с поста президента, не став богаче ни на сентаво»), будучи единственным врачом-гинекологом Никарагуа с берлинским дипломом, мог среди ночи сорваться с места и помчаться спасать жену своего лютого политического врага, потому что «Президент я на четыре года, а врачом был и врачом останусь». А помянутый выше де ла Куадра платил из своего кармана за починку мебели и часов в резиденции, чтобы не наносить ущерба бюджету. А…
В общем, поверьте, о каждом из этих сеньоров можно рассказать много хорошего, а плохого сказать нечего. Я, по крайней мере, не нашел. Но я ведь пишу не биографии, тем паче, не агиографии, поэтому давайте к делу. И тут, в общем, писать особо не о чем, потому что «просто жизнь», когда люди «просто живут», всегда тускла.
Ну, работали. Строили водопроводы. Ремонтировали дороги. Сумели создать неплохую регулярную армию. Старались не отставать от велений времени, что-то строили, что-то улучшали, поощряли расширение плантаций кофе, но с опаской, боясь резких перемен, по традиции ставя во главу угла привычное скотоводство (ведь кожи всегда и всем нужны), и категорически не расширяя круг допущенных к высшей власти, - и такое медленное черепашье движение долго всех устраивало: цена попыток рывка запомнилась надолго.
Нет, разумеется, полный покой бывает только в морге. Изредка гремело. То засидевшиеся в углу либералы пытались попробовать власть на зуб, то возникали стычки с пальбой между консервативными фракциями, а однажды, когда ради расширения производства кофе по беспределу отняли часть земель у «коренных», случилась даже т. н. «индейская война», но все эксцессы такого рода захлебывались на взлете, без особого кровопролития, и неудачники расходились по домам, зачинщики привычно бежали за кордон, все возвращалось на круги своя и робким зигзагом шло дальше.
Неплохо шло, спокойно, - но хронически не хватало денег, и милое, привычное скотоводство в новых условиях, требующих новых затрат, не «вывозило». Приходилось крутиться, искать богатых партнеров, брать займы, - а значит, увы, лезть в долги, - и зачастившие в Манагуа гости из США готовы были помочь, но к американцам элиты Никарагуа (все, повторюсь, ветераны войны с Уокером) относились более чем настороженно, памятуя золотое правило: бойся данайцев, дары приносящих.
Старались по старинке ориентироваться на Англию, - и Лондон отвечал взаимностью. В ноябре 1861, отказавшись, наконец, от суверенитета над Москитией, которую все равно, по договору с США, не мог колонизировать, передал протекторат над побережьем Никарагуа, оговорив право местных индейцев на автономию и убедив «короля» Джорджа Августа Фредерика II принять новое положение дел в обмен на ежегодную субсидию в 1000 фунтов, а после его смерти Никарагуа отказалось признать нового «монарха», объявив бывшее королевство «автономной резервацией», - что, впрочем, не помешало «кронпринцу» взойти на отчий престол и короноваться.
Таким образом, анклавом, как и прежде, правил сидящий в городке Блуфилдс чернокожий «король», дипломом Кингстонского колледжа (Ямайка), с чернокожей же «палатой пэров» и «краснокожей» (из индейских касиков) «палатой общин», а когда никарагуанцы, подозревая, что друзья из Лондона их обманули, обратились за помощью к Штатам, Штаты, не желая ссориться с Англией, помогли убедить выступить в качестве третейского судьи Франца-Иосифа, императора Австро-Венгрии, и тот решил вопрос в пользу «коренных». Так что, суверенитет Никарагуа над Москитией остался чисто номинальным, - но теперь он, по крайней мере, был официально признан.
И тем не менее, можно было сколько угодно делать вид, что Штатов нет, но Штаты были, и отменить этот факт не получалось. Тем паче, что именно Штаты держали эксклюзивное право на постройку Канала, а о Канале элиты Манагуа мечтали трепетно и страстно, видя в нем единственную возможность получить стабильный источник внушительного дохода. Однако шли годы, а люди из США не делали никаких шагов в этом направлении, при этом зорко следя за тем, чтобы Никарагуа не передала права на строительство компаниям из других стран, в случае чего внятно и строго рыча.
В 1867-м, например, никарагуанцы, опираясь на пункт договора со Штатами, где четко обозначались сроки действия соглашений, передали право строить Канал немцу Зонненштерну, однако американцы вмешались и заставили Манагуа отменить сделку. Чуть позже то же самое повторилось с французами, а в 1872-м, когда Госдеп прознал о переговорах Никарагуа с британскими фирмами, в Манагуа пришел официальный протест против «нарушения фундаментальных принципов американской системы» (то есть доктрины Монро) с намеком на жесткие санкции.
Плюс канализация всей страны
В принципе, солидных людей из Штатов тоже можно понять. Играя роль собаки на сене, они вовсе не стремились кому-то делать плохо, они желали всего лишь сделать себе хорошо. В смысле, выгодно. А потому считали вероятные расходы, сравнивая цифры, и получалось так, что если прокладывать Канал через Никарагуа, то придется строить 20 шлюзов, а через Мексику (был и такой проект) – аж 100 шлюзов, что, во-первых, гораздо дороже, а во-вторых, сильно замедляет движение судов. То есть, «никарагуанский вариант» дешевле, а значит, лучше.
Но это с одной стороны. А с другой стороны, «панамский вариант» (как раз в это время о нем заговорили) предполагал всего 12 шлюзов, и стало быть, опережал «никарагуанский». При этом стоимость Канала через Никарагуа оценивалась в 100 миллионов баков, а стоимость Канала через Панаму – в полтора раза больше. Далее начиналась бухгалтерия, в которой я ни бэ, ни мэ, так что, кто разбирается, понимайте сами.
Был и еще один нюанс. Главное, чего боялись никарагуанские консерваторы, это потери контроля над зоной Канала, когда (про «если» старались не думать) его наконец построят. А между тем, Штатам нравилась как раз идея полного контроля над таким важным транспортным путем, однако отдавать его в руки Штатам категорически не хотели европейцы, а бодаться со всей Европой в те времена США было еще не по силам. И потому приходилось опасаться еще и ненулевой вероятности того, что зона вокруг Канала станет «нейтральной», перейдя под управление какого-нибудь «международного комитета», после чего Никарагуа и часть территории потеряет, и сколько-нибудь серьезных денег не получит.
В общем, все было сложно, а между тем, время менялось и правила времени, стремительно изменяясь, пугали. Спокойные, уже очень немолодые люди, решавшие судьбы Никарагуа, попросту многого не могли понять, и уж точно, не были готовы к переменам в таком темпе.Они привыкли, что есть Англия и есть Штаты, между которыми нужно лавировать, они знали, что есть Франция, которая иногда помогает, а иногда ставит палки в колеса, они помнили, что есть Испания, с которой можно посоветоваться о том-сем, - но в их мирке внезапно появились новые персонажи, и вели себя они, мягко говоря, не так, как раньше, в привычном, но уже угасающем мире.
Вот, скажем, где Никарагуа, а где II Рейх? А между тем, в 1878-м к берегам страны подошли четыре германских крейсера, расчехлившие орудия и предъявившие претензии. На том основании, что-де нанесен ущерб германскому подданному Хайнцу Айзенштюку, а терпеть этого Германская Империя не может, не хочет и не будет.
Правду сказать, ущерб, в самом деле, имел место. Этот самый германский подданный жил в Леоне уже лет пятнадцать, там похоронил жену, там выросла и вышла замуж его падчерица, - и случилось так, что она, повздорив с мужем, ушла от него в отеческий дом со скандалом. В Германии – обычное дело, но по меркам Никарагуа, - даже либеральнейшего Леона! – это был скандал, и общественность не скрывала эмоций.
Сначала беднягу Хайнца просто материли на улице. Потом у входа в дом подловил бывший зять, потребовал вернуть жену, а услышав, что дочь – взрослая, свободная женщина, сам решающая, что ей делать, трижды выстрелил в бывшего тестя из револьвера, слегка ранив в плечо. И что самое обидное, когда херр Айзенштюк пошел жаловаться в полицию, там его побили и закрыли в кутузке. Правда, поскольку бедолага имел статус «почетного консула», его выпустили, но ни стрелявшего, ни оскорблявших на улице наказывать не стали, пояснив, что уголовной составляющей в деле нет, а речь идет исключительно о «деле чести».
Не зная, что делать, страдалец написал в Берлин, и хотя статус его дипломатическим был только условно, Германия сочла недопустимым терпеть подобное от каких-то швайнехунден из жопы мира, - вот четыре крейсера и возникли в Западном полушарии, а командующий эскадрой предъявил правительству ультиматум: наказать виновных, уволить начальника полиции, отдать салют чести германскому флагу и выплатить херру Айзенштюку 30 тысяч долларов компенсации за моральный ущерб. На все – трое суток.
А когда власти проигнорировали ультиматум, ибо с Германией отродясь никаких дел не вели, калибры эскадры дали залп по порту Коринто, целясь выше домов, и командующий эскадры сообщил, что через два дня, если никарагуанцы продолжат в том же духе, у них станет одним портом меньше. На сей раз аргумент услышали, 30 тысяч херру Айзенштюку выплатили, начальника полиции уволили, ругателям выписали штрафы по 500 долларов с носа, а мужу ничего не сделали, потому что к тому времени жена вернулась к нему и попросила не вмешиваться в семейные дела.
Мелкий, казалось бы, инцидент, но более понятно объяснить людям в Манагуа, что правила кончились и теперь мир понимает только язык силы, не смог бы и Цицерон. Вывод напрашивался: странам Перешейка нужно объединяться, - что аккурат в то время и предлагал дон Хусто из Гватемалы, но объединяться с доном Хусто никарагуанские «республиканцы» не могли по причинам как идеологическим, так и меркантильным, - все из-за того же Канала, барышами от которого Манагуа надеялся озолотиться если не сейчас, так хотя бы когда-нибудь, и не желал ни с кем делиться.
Об этом, впрочем, речь у нас уже шла, - и как, надеюсь, все помнят, именно Никарагуа в 1885-м сыграла ключевую роль в провале «проекта Барриоса», мобилизовавшись и поддержав оружием и людьми вышедший из «проекта» Сальвадор. Да и вообще, в какой-то момент «республиканцы» из Манагуа превратились в своего рода «сторожевого пса», готового срывать любые попытки объединения, что очень нравилось Штатам, взамен кормившим никарагуанцев посулами, что Канал вот-вот начнется.
Все это, и многое другое, рассказывать о чем долго и не к месту, неумолимо говорило о том, что «гранадская система», тридцать лет обеспечивавшая стране покой, исчерпала внутренний ресурс. Её столпы и гаранты, герои Национальной войны, состарившись, перестали ловить мышей, их раздоры с ровесниками-либералами ушли в историю, да и ровесники-либералы тоже один за другим сходили со сцены, а ведь молодое поколение «республиканцев» тоже считало «предков» заскорузлыми троглодитами.
До поры-времени система, отлаженная до идеала, держалась именно за счет отлаженности, но необходимость каких-то перемен (хотя бы на уровне персоналий) висела в воздухе предчувствием грозы, реформ требовали даже «прогрессисты», что вызывало возмущение «церковников», а новое поколение либералов, далекое от идей Века Просвещения, но, поучившись в Европе, усвоившее идеи Века Разума, не чувствуя себя ответственным за прегрешения дедушек и пап, уже вовсю собиралось побороться за право порулить.
Кончилось ваше время!
Ничего нового. Извечная проблема «отцов и детей», но до какого-то момента ситуацию смягчала, скажем так, война амбиций. «Новым либералам», каждый из которых, пройдя курс европейских наук, мнил себя пупом земли, не хватало «точки сбора», к которой потянулись бы все, попытки как-то договориться завершались ссорами, а то и дуэлями, но ведь известно же: когда «верхи» не могут, а «низы» не хотят, рано или поздно искомое появляется, а если еще и «верхи» в раздрае, так и тем паче…
И вот, позвольте представить: Хосе Сантос (или просто «Сантос», как сам он себя называл, почему-то не любя «Хосе», - как, кстати, в свое время и Морасан) Селайя. Сын одного из первых «кофейных баронов», более чем зажиточного, из достойной семьи, но в список допущенных к власти «фамилий» не вписанного. Стало быть, потомственный либерал. По происхождению и по необходимости.
Учился в лучших школах Никарагуа, потом в Париже, в престижном военном училище, выпустившись в чине лейтенанта, потом доучивался в Брюсселе, Лондоне, Берлине. Очень способный, много читал, о многом думал. Еще в Париже, проявив задатки харизматического лидера, собрал кружок ровесников, в кафешках Монмартра и Елисейских страдавших за Отечество и мечтавших превратить Никарагуа в «американскую Европу».
Спорили до крика, перемежая споры шампанским, устрицами и прочими утехами парижской юности эпохи развитого канкана. Кто-то скажет: смешно, - но если вспомнить, сколько совсем не смешных дел начинались в парижских кафешках, как-то уже не до смеха, даже если речь идет о Никарагуа.
В 1875-м Селайя, уже не такой юный, вернулся в Манагуа, где о нем уже (из писем своих «парижан») были наслышаны многие, и достаточно скоро, ибо характер, воля и манера общения предрасполагали, продвинулся в либеральной (какой же еще?) среде, на тот момент раздробленной, заработав прозвище «наш Барриос» и став сперва неформальным лидером молодежи, затем (официально) одной из фракций, а в 1881-м, после смерти великого лузера Максимо Хереса, означавшей уход старого поколения, центром притяжения всей новой генерации либералов.
«Коренастый, светлокожий, с русыми волосами и густыми усами, медлительный и немногословный, но всегда готовый словом и кулаками постоять за себя и друзей» (это характеристика сеньора Федерико Гамбоа, мексиканского дипломата, ставшего потом его близким другом), Селайя, активно возникая везде и всюду, достаточно скоро обрел в Манагуа широчайшую популярность, - до такой степени, что в 1883-м, ни с кем из «гранадцев» не согласованный, сумел победить «кандидата власти» на выборах мэра столицы, да так, что объявить выборы несостоявшимися не оставалось никакой возможности.
Затем, приняв дела, рьяно взялся наводить порядок, как сам его понимал, ломая устоявшиеся схемы, заработал на этом и поклонников, и врагов, однако, переоценив свои силы, вписался в какой-то мелкий, заранее обреченный заговор, в связи с чем, был выслан за границу, осев, разумеется, в Гватемале, при Барриосе, на которого разве что не молился.
Разумеется, участвовал в «Войне за Союз», накануне которой получил от дона Хусто чин генерала, рыдал над телом кумира, ходил в Сальвадор мстить предателю Сальдивару, затем, сидя в Сьюдад-Гватемала, пытался организовать «эмигрантскую армию», но неудачно, - не собрал ни денег, ни людей, - а в 1886-м, воспользовавшись амнистией, вернулся домой, и спустя год, когда две фракции Либеральной партии объединились (во многом благодаря его усилиям), стал вождем всех либералов.
Включился в легальную политику, завел добрые знакомства в кругу влиятельных лиц, стал частым гостем в представительстве США, которые (как и дон Хусто) считал «эталоном прогресса и либерализма», нашел общий язык с президентом Эваристо Карасо, консерватором-«прогрессистом», всерьез готовился к выборам в конгресс и депутатской карьере, но человек, как известно, предполагает, располагает же только судьба…
В августе 1889 президент Карасо, еще совсем не старый и полный сил, внезапно скончался. В поезде, возвращаясь с побережья из отпуска. Что ж, печально, но бывает, - и пару недоработанных усопшим лет его каденции «добивал» вице-президент Роберто Сакаса, убежденный «церковник» из политиков третьего эшелона, собственного веса в политике не имевший. Руководил средне, не хорошо и не плохо, ни с кем не конфликтуя, однако власть ему очень понравилась, а вот тот факт, что права самому становиться своим преемником закон не давал, наоборот, не нравился вовсе.
Поэтому к предстоящим выборам «президент по случаю» готовился очень тщательно, а в 1891-м, когда пришло время, подал в отставку, сдав пост удобному, во всем от него зависевшему человечку, после чего с полным правом вновь выдвинул свою кандидатуру на пост главы государства, и выиграл выборы. Или не выиграл, но, во всяком случае, конгресс так или иначе избрал именно его, Верховный суд, всех членов которого незадолго до того сеньор Сакаса назначил лично, решил, что все чисто.
Исполнен «грязный трюк», - именно так назвали случившееся СМИ, выглядело предельно грубо, а что еще хуже, такой «трюк» никак не входил в планы «партии власти»: список кандидатов в главы государства был расписан до 1910, и Роберто Сакаса там не значился, как не значился и приход к власти группировки «церковников», на которых он опирался, не советуясь со старшими из Гранады, и что еще интереснее, ходили упорные слухи, что и перед следующими выборами дон Роберто намерен повторить рокировку, однажды им успешно опробованную.
Естественно, позволять подобное было недопустимо, и 28 апреля, убедившись, что уговорить президента не нарушать конвенцию не выйдет, Гранада объявила «революцию против узурпатора», и большинство столичных консерваторов вышли на улицы с оружием в руках.
Значительная часть офицеров гарнизона, обильно прикормленная, осталась, однако верна Сакасе, и кто знает, чем бы все кончилось, но тут в игру вписалась фигура со стороны. Сбегав в посольство США и выяснив, что Штаты во внутренние дела дружественной страны не вмешиваются, «наш Барриос» призвал к оружию актив либералов (где-то восемь сотен) и беженцев из Гондураса, которых в Никарагуа обитало очень много (набралось еще сотен семь), ударил защитникам «узурпатора» в тыл, и уже имея в активе серьезные успехи, на равных объединился с лидером рассерженных консерваторов генералом Хоакином Савалой.
20 мая восставшие создали консервативно-либеральную Временную Революционную Хунту, а 6 июля, официально заключив договор о «коалиции», отправили признавшего поражение «узурпатора» в отставку, назначив «временным президентом» пожилого, всеми уважаемого сенатора Мачадо, уроженца Леона и «прогрессиста», поручив ему провести честные выборы.
И на том бы всему делу венец, но «старые» леонские либералы, обиженные на тридцать лет без власти, учуяв единственный и неповторимый шанс, решили по-своему: 11 июля, заручившись поддержкой гарнизона и арестовав «временного по версии Манагуа» президента Мачадо, а также командующего правительственной армией и нескольких министров, они объявили, что время консерваторов хоть прошло. Навсегда, бесповоротно и никаким договоренностям с ними не бывать.
В столице, где после отречения «узурпатора» все уже думали, что эксцесс исчерпан, такому повороту событий удивились, но как-то решать вопрос было необходимо, и поскольку речь шла о Леоне, с консерваторами говорить не желавшем, решить вопрос попросили Селайю. Он выехал в «гнездо либералов», был встречен с уважением, начал переговоры, - а 16 июля пришла телеграмма: в Манагуа консерваторы создали правительство, назначив временным президентом вместо арестованного сеньора Мачадо генерала Хоакина Савалу, и на этом «миссию Селайи» можно было считать исчерпанной. А далее… Впрочем, давайте послушаем очевидца:
«Сразу по получении телеграммы диссиденты, отказавшись признать решение Манагуа, собрались, чтобы сформировать свое правительство, прежде всего поставив вопрос о том, кто его возглавит. Звучали разные имена, потом наступило молчание, а затем из-за отдельного, определенного для гостей стола медленный, уверенный и доминирующий голос произнес: "Хосе Сантос Селайя", и это прозвучало так веско, что спорить никто из leoneros не посмел».
Спустя несколько часов, когда «хунта диссидентов» стала фактом и посты распределили, определившийся глава «революции» побеседовал с задержанными и убедил изрядно перенервничавшего старика Мачало «добровольно и без принуждения» уступить ему пост главы государства с правом изменения конституции.
Ничего подобного ни в Гранаде, ни в Манагуа не ожидали, но допустить полный переход власти в руки либералов, - то есть, очередной «узурпации», - да еще и с изменением конституции никто, естественно, не собирался, в связи с чем генералу Хоакину Савале единогласно предоставили чрезвычайные полномочия для «подавления мятежа». Это означало, что в Никарагуа, за тридцать с лишним лет уже забывшей, что такое гражданская война, кровь польется всерьез, - и кровь полилась всерьез, - но ненадолго.
Либералы, как показала жизнь, готовились долго, и не зря. 21 июля войска двух «законных временных президентов» сошлись около городка Матеаре, и консерваторы проиграли, утром 25 июля у деревеньки Ла-Куэста, на самых подступах к столице, проиграли еще раз, в тот же день, поздно вечером победители (у каждого в руках факел) под радостные вопли празднично разодетого народа вошла в отныне либеральный Манагуа, а 31 июля, понимая, что Гранаду не удержать, консерваторы подписали «Акт в Масайе», полностью и безоговорочно признав поражение. «Золотое тридцатилетие» завершилось, страна вступала в новую эпоху, совершенно справедливо вошедшую в историю, как «эра Селайи»…
Продолжение следует.