Тимофей Нижегородцев о долгосрочных контрактах на рынке лекарств
Поручение президента разрабатывать и внедрять в практику долгосрочные контракты касается в числе прочих и рынка лекарств. Тема активно обсуждается в фармацевтическом сообществе. О позиции Федеральной антимонопольной службы «РГ» рассказал начальник управления контроля социальной сферы и торговли Тимофей Нижегородцев.
Тимофей Витальевич, в отношении каких препаратов долгосрочные контракты были бы наиболее выгодными?
Долгосрочные контракты необходимы как минимум в отношении монопольных лекарств — так называемых референтных, у которых нет взаимозаменяемых аналогов. Если конкурентов нет, то какой смысл каждый год проводить торги, нести организационные затраты? Если принято решение, что такой препарат включен в какую-либо государственную программу, то долгосрочный контракт может быть заключен на период патентной защиты, то есть сохранения его эксклюзивности на нашем фармрынке. Но как только патентная защита завершилась или был зарегистрирован воспроизведенный препарат, долгосрочный контракт должен быть прекращен и организованы обычные торги.
А возможны ли такие контракты на поставки прочих препаратов?
Считаю, что долгосрочные контракты можно заключать в отношении любых препаратов — при условии, что производитель гарантирует минимальную цену на весь срок и какие-то дополнительные преференции для системы здравоохранения — передачу технологий, локализацию производства и т.п. Но мы к этому относимся очень осторожно, поскольку у нас подобные обязательства всегда исполняются с трудом. Во-первых, сложно вырабатывать формулу цены на препараты, которые обращаются на конкурентном рынке. Если в ходе торгов она и без того должна быть минимальной, то какой должна быть цена долгосрочного контракта? Второй вопрос — как контролировать все прочие обязательства? У нас нет инструментов, которые позволяли бы это делать. До сих пор не уточнено определение российского препарата. Сегодня таковыми могут считаться препараты, имеющие переупаковку и выпускной контроль, хотя понятно, что на самом деле это не так. В условиях, когда нет надежного инструментария для фиксации и понуждения к выполнению обязательств поставщика, говорить о долгосрочных контрактах на рынках конкурентных лекарств рано. Необходимо, чтобы в этой системе координат появились все инструменты, которые обеспечивали бы исполнение подобных договоренностей.
Есть ли особенности в работе по заключению долгосрочных контрактов?
Она должна быть организована правильно. Если вы уже включили препарат в государственную программу и у вас возникли обязательства перед пациентами, после этого выходить на переговоры с фармкомпанией о заключении долгосрочного контракта бессмысленно. Потому что в этом случае она будет диктовать свои цены. Во всех странах отбор референтных инновационных препаратов в госпрограммы — это всегда очень осторожный процесс, ведущийся параллельно с переговорами о цене. До включения в программу такому препарату присваивается статус кандидата, и переговоры с поставщиком начинаются с условием: если препарат будет включен в госпрограмму, мы ожидаем, что цена будет не выше такой-то. А в обмен на это гарантируем объем и срок закупки.
А у нас по-другому?
У нас процесс включения в госпрограмму оторван от процесса ценообразования — одна рука не до конца понимает, что делает вторая. Минздрав, принимая решения о включении в перечень ЖНВЛП новых молекул, но при этом не фиксируя надежно обязательства по цене, попросту загоняет государство в угол. Сначала включать препарат в закупки, а потом идти договариваться с производителем — это максимально невыгодная переговорная позиция.
Сейчас мы разбираемся с одним таким препаратом. Когда его включали в госпрограмму, была одна цена, но после этого минздрав зарегистрировал цену выше, в результате бюджет закупки вырос.
Кроме того, наша медицинская практика не всегда совпадает с клинической практикой за рубежом. У нас в инструкциях по применению фиксируется максимальнейший объем применения импортного препарата. В результате зачастую мы закупаем лишние объемы лекарств, которые скапливаются и без движения лежат на складах. Один из ярких недавних примеров. Минздрав планировал годовую закупку недешевого препарата, но выяснилось, что на складах уже лежит его годовой запас, а это миллиарды рублей. Потребность в препарате у нас нередко считается механистически: сначала в инструкцию по применению закладывается лишний объем, потом его перемножают на количество больных в регистре. Но за это время число пациентов может меняться: кто-то выходит из программы, кто-то вступает в нее не сразу. И получается, что на складах находится дорогущий препарат, который через какое-то время приходит в негодность, и его списывают.
Не остановят ли долгосрочные контракты на эксклюзивные препараты стремление наших фармкомпаний выводить на рынок их воспроизведенные аналоги?
Думается, что нет. Клиническая практика консервативна. Если этот препарат действительно является блокбастером и имеет большой рынок потребления, даже после истечения срока патентной защиты есть возможность зайти на этот рынок — цена дженерика будет, разумеется, меньше, но потребность будет столь же высокой. Конечно, тут есть предпринимательский риск, потому что за этот срок могут быть введены на рынок более эффективные препараты. Но такое развитие событий маловероятно. На мировом фармрынке наступает определенный кризис. Большая часть новых молекул, которые представляются стартаперами как высокоэффективные, не воспроизводят свои качества в ходе независимых исследований. Поэтому каждая действительно значимая находка — это история уникальная, долгоиграющая. Именно поэтому производители инновационных препаратов стараются всеми способами продлить патенты, потому что более эффективного предложения нет. И у российских производителей есть все возможности для производства препаратов-копий. А иногда, в том числе и у российских компаний, появляется возможность даже обойти международные патенты. Сейчас на регистрации находится такой препарат, который смог обойти мировой патент производителя блокбастера на рынке лекарств для лечения ВИЧ-инфекции. Российская компания сумела получить ту же молекулу другим путем.
Каким, по вашему мнению, должен быть срок длительных контрактов: три, пять, семь лет?
Думаю, что трехлетний срок даже не должен считаться таковым, поскольку у нас трехлетний бюджет. Что касается контрактов на срок в семь и более лет, то они уже используются на других рынках, например при строительстве дорог, сложных объектов и т.п. В здравоохранении у нас также есть госпрограммы, которые приняты на длительный период, на десятилетия. Например, программы по лечению туберкулеза, ВИЧ-инфекции, «7 нозологий» и т.п. И на весь этот период вполне можно было бы заключать долгосрочные контракты.
Требуются ли какие-то дополнительные решения, постановления правительства, чтобы практика заключения долгосрочных контрактов стала легитимной?
Мы считаем, что здесь вполне достаточно ведомственного документа, согласованного в правительстве и заинтересованных ФОИВах. В нем должны содержаться перечень препаратов, предложения по срокам и объемам закупки и прочим условиям. Поскольку в других отраслях эта практика уже существует, значит, все инструменты для этого в законе есть.
А не противоречит ли подобная практика антимонопольному законодательству?
Если речь о монопольных препаратах, то противоречия нет — на этих рынках нет конкуренции. Здесь одна задача — снизить государственные издержки на закупки, в том числе и коррупционные, и организационные. Что касается конкурентных рынков, то там более сложная схема — партнер может отбираться на конкурентных основах. Предложения должны быть проанализированы, выбраны лучшие из них. Это может быть как в форме запроса, так и соответствующих торгов. Возможно, на этих рынках не стоит заключать контракты на слишком долгий срок, поскольку тут условия могут изменяться быстро, но окончательное решение принимает правительство, исходя из отраслевых и бюджетных задач.
Ольга Неверова