Традиция
И еще одно наблюдение: как жалко, неприкаянно выглядят на еврейском кладбище отрезанные от Традиции иммигранты из бывшего СССР. В офисах фирм хай-тека и университетах они куда как уместны, вальяжны и победительны. На кладбище, у раскрытой могилы, на них страшно смотреть, сжимается сердце. Интеллигентные «русские» не понимают, что происходит, что там бубнят члены похоронного братства, а невежественные (незнакомые с Чеховым и Толстым) марокканцы — понимают.
Эдуард Бормашенко
У Витгенштейна читаем: «традиция не то, чему можно научиться, не нить, которую можно уловить, если она ускользнула; это столь же невозможно, как подобрать для себя своих собственных предков; человек, не следующий традиции, но жаждущий это делать, похож на несчастного влюбленного» (Культура и ценность, 427).
Это не вполне верно, я видел немало людей, подхвативших ускользнувшую в советские годы нить и проживающих традиционную, органичную еврейскую жизнь. Для этого им пришлось порвать тянущиеся из имперского прошлого привязанности; я на это не решился, не дав традиции себя поглотить, и согласился с тем, что положение несчастного влюбленного не так уж и плохо, у него есть шанс на взаимность, и, возможно, все впереди.
Но традицию я люблю. Будучи человеком пошлым, я люблю чистеньких детей в белых рубашечках в субботней синагоге, вкус мацы и запах этрога; я – не бунтарь.
Носитель традиции может быть пошляком, но традиция — не пошла.
Непошлой традицию делают тысячелетняя правота и обезумевший мир вокруг нас.
Но научить традиции нельзя, это – верно. В традицию можно вступить. Можно дать традиции себя переварить, но научить – нельзя. Здесь Витгенштейн – прав.
***
Рав Адин Штейнзальц писал о том, что если христиане полагают, что Б-г наиболее полно воплощен в любви, то евреи думают, что Б-г – в Законе. Я уточню, евреи верят в то, что Б-г наиболее близок человеку в Традиции, в образе жизни.
Еврейская ортодоксия – не в приверженности определенной доктрине, но в преданности определенному образу жизни, высоко структурированному, формализованному порядку действий. Всему предшествует действие. Люди обычно думают: вот я выдрессирую свой разум, научусь правильно мыслить, а уж затем буду правильно поступать. Традиция говорит иное: будем правильно действовать, а уж это и приведет к добротному мышлению. В точности так рассуждал, совершенно не нужный Традиции Кант.
***
Старые адвокаты говорят, что умереть без завещания можно, а вот жить – нельзя. С Традицией – в точности наоборот. Жить без нее кое-как можно, а помереть без нее не получится. На кладбище без нее – никуда. И вот что я заметил: чужая традиция и вообще раздражает, но на кладбище она попросту непереносима, хуже запаха антисептика, которым в больницах моют пол. Хочется сбежать и выдраить шкуру лавандовым мылом.
И еще одно наблюдение: как жалко, неприкаянно выглядят на еврейском кладбище отрезанные от Традиции иммигранты из бывшего СССР. В офисах фирм хай-тека и университетах они куда как уместны, вальяжны и победительны. На кладбище, у раскрытой могилы, на них страшно смотреть, сжимается сердце. Интеллигентные «русские» не понимают, что происходит, что там бубнят члены похоронного братства, а невежественные (незнакомые с Чеховым и Толстым) марокканцы — понимают. Нить традиции от них никогда не ускользала.
***
Традиции, как и государству, совершенно не интересна моя неповторимая личность, мое драгоценное «Я», в традиции «все заменимо, особенно тело» (И. Бродский); она требует преданности и смирения, качеств отнюдь не худших, но их-то рядовой интеллигент начисто лишен. Любая традиция причесывает индивидуальность и подтаптывает «Я». Кажется, единственное исключение – европейский гуманизм, вроде бы трепетно пестующий личность. Но вот поразительно, – марксизм, провозглашая себя истинным гуманизмом, охотно разглагольствовал об освобождении человека, а на деле создал невиданную систему подавления личности. Либерализм вроде бы тоже освящает индивидуальность, но на самом деле прогрессивные овцы блеют поразительно однотонно и слаженно и дружно травят инакомыслящих.
И грызет диссидентов, не верящих в бога глобального потепления, либеральная общественность вполне традиционно, с полоумным блеском в просветленных интеллигентностью очах. Обычаи и навыки этой травли вековые, проверенные, ведь и у «ада есть традиция», как говорил охальник Сент-Эвремон.
***
Традиционная община равно переваривает и доброе, и дурное. В ней непременно заведется ревностно отправляющий обряды сплетник (сплетница, будем политкорректны, никакого сексизма), ядовитый, как скорпион, клюющий нелепых, беззащитных, грешных прихожан. Умная, охлажденная, отцеженная душа ада травли и не заметит, а чувствительная сиганет под поезд.
***
Мераб Константинович Мамардашвили заметил, что плакальщицы, профессионально разрывающие души воплями на грузинских похоронах, сами ровно ничего не испытывают. А потом добавил: но так и должно быть, их плач всхлестывает механизмы народной, родовой памяти. Ничего личного здесь не предусмотрено. О смерти евреи говорят: «и приобщился к народу своему».
***
Критиковать традицию бессмысленно. Она пойдет мимо и не заметит твоего визга. Против Традиции можно бунтовать. Но здесь – западня: систематический, перманентный бунт быстро опошляется и приедается. Из традиции вывалишься, а бунтовать надоест; начнешь лепить новую традицию. Она окажется непременно хуже предыдущей, человек, даже гениальный, традицию не создаст. Тому пример – судьба толстовства.
У Александра Моисеевича Пятигорского въедливый журналист допытывался: «как же получилось, что вы не поехали на похороны Вашего лучшего друга, Мераба Мамардашвили?» Пятигорский, демонстрируя отменные религиозные интуицию и чуткость, ответил: «Ну что там могло быть на этих похоронах и поминках? Еще одни интеллигентские посиделки. Если бы там меня ждал ритуал — я бы поехал. Ритуал ведь не я выдумал».
***
Омерзительна традиция, рядящаяся под современность. Реформистский иудаизм и прогрессивная католическая церковь, оказывается, не имеют ничего против абортов, однополых браков и социализма. Подмигивающая либерализму и постмодернизму церковь не только гадка, но и никому не нужна. Своей пастве она ускоренно постылеет, как приедается всякий суррогат. Картонный, нетребовательный бог обновленцев ни жизнерадостен жовиальной веселостью языческих Афин и Афродит, ни библейски грозен; он мертв – не потому, что его убили, а потому что никогда не был жив.
***
Таинственная власть традиции основана на триаде: привычное – понятное – смиряющее. Традиция не познает мир, но упорядочивает, создает привычный, размеренный в пространстве и времени Космос. А привычное и понятное – родственники. С понятным смиряешься и примиряешься.
***
Традиция обожает порядок, но человечность очень часто обнаруживается в его нарушении.
***
Витгенштейн писал о том, что некоторые чувства возникают только у «человека говорящего», они могут быть проявлены лишь в языке, «после языка». Это же верно и в отношении традиции. Вне Традиции не прочувствуешь разрушение Храма, разрушенного две тысячи лет назад.
***
Культура невозможна вне традиции. А. Воронель как-то сказал мне: общаясь с Андреем Синявским, я на каком-то этапе ощутил, что его культура глубже моей, ибо укоренена в христианстве. Воронель, как все порядочные еврейские диссиденты, был либералом и космополитом. Но Традиция – акультурна, культура, как самоцель, ей безразлична.
***
Сегодняшний религиозный ренессанс, во многом, – бегство от свободы. Человеку уютно живется, когда ему предписывают, как жить, как молиться, какие читать книги. И он легко отряхивает прах ответственности со своих ног. Часто его жизнь при этом становится лучше, полнее, мысли глубже, ведь за него думает тысячелетняя традиция. А она умнее и органичнее самого умного индивидуума. Но мне растительный рай традиции скучен, как скучен всякий рай. Б-г не сводим и к традиции.
***
Ничто так не спасает слабую душу от распада и ничто так ее не стирает, не обезличивает, как традиция.
***
Что остается кроме Традиции? Остается Вера, невозможная без Традиции, но к традиции не сводящаяся. Остается Истина, не имеющая никакого другого дома, кроме Традиции, но к Традиции не редуцируемая. Остается Жизнь, немыслимая без традиции, но вечно разрывающая эту традицию. Остается Вина, о существовании которой без традиции мы бы и не знали, но из Традиции автоматически не следующая. Остается Свобода, бессмысленная вне традиции, и Традицию попирающая. Остается тайна бытия, несводимая ни к словам, ни к парадоксам, ни к знанию. А так хочется, чтобы сводилась; подстерегает лукавый соблазн простоты, низводящий живую человеческую мысль до проповеди .