Михаил Жванецкий

Есть два пути: смеяться и не вспоминать или молчать и помнить

Живу хорошо, как и обещал.

При внешней неподвижности тела — вопиющая работа организма.

В пятницу вечером — клизма от всего. Клизма настоящая, самогонная.

От этих путаных новостей несварение всюду: в мозгах, в желудке, в кастрюле.

Ты не можешь не включить его. Чтоб не пропустить. Вынужден слушать плохое, чтоб не пропустить ужасное.

Понять есть что, но как это понять?! Как к этому привыкнуть?! Как участвовать?

Ты любил свою родину — СССР. Ты не понимал, что это за строй, но ты отвлекался, ты увлекался специальностью, техникой, чертежной доской. Ты отвлекался и увлекался людьми в пальто из шинелей.

Ты понимал: если бы твой отец войну проиграл, было бы еще хуже. Ты даже понимал, как после врага воюют со своими.

Тебе было тяжело, но ясно. Так ясно, так четко ясно и почему воевали, и почему сидели за то, что воевали, и почему ты за кульманом.

Вокруг тебя были свои.

Чужие начинались выше, гораздо выше. Они не выходили из машин, из зданий с колоннами, из какой-то секции ГУМа, из своих санаториев. Они не выходили и не смешивались с нами.

Там были они. Здесь были мы — те, кто понимал и любил друг друга.

Потому так искренни советские фильмы, песни. Они сочинены для себя, для нас. Их пели и смотрели и ради них, то есть нас. Жили ради тех, кто был рядом — внизу.

И было понятно то, что было дальше, в 90-х, когда надо было что-то есть и что-то надевать, что-то говорить и что-то смотреть.

И заполнились прилавки, и покатились автомобили, и зазвонили мобильные телефоны...

И, переполнив магазины, на экраны вылезла еда, одежда, красивые тела...

Мы стали говорить со всем миром. И нас стали понимать. Наши книги стали переводимы.

В современных фильмах о войне у солдат холеные лица.

Это все было понятно до сегодняшнего дня. Точка!

Я не могу понять свою родственницу, говорящую претензиями. Я не могу понять свой экран, поющий и шутящий...

У меня другой характер. Больше всего в жизни я не люблю в людях категоричность!

Людей можно понять.

Но я не могу понять, что происходит сейчас.

Долги, угрозы, оскорбления своими — своих. Несчастные оскорбляют несчастных.

Все мы идем в Европу (туда идти нечего, Европа у нас давно). Не надо топтать друг друга по дороге!

Украина ясно сказала, куда она хочет, и Россия ее отпустила, прикрыв себе брюхо. Была бы кровь, большая кровь. Ну теперь-то — пусть каждый разбирается сам со своими несчастьями.

Мама говорила: "Да, твой дядя туповат, но он свой. Но он свой".

А тупость — большая сила. Это она сеет вражду. Она делает непонятными все слова и все действия другой стороны.

И куда мы денем тупых, когда захотим жить в мире? Они все равно окажутся во главе процесса.

Ибо каждый, кто выдвигается куда-то и хочет понравиться всем,— перестает быть нормальным.

А я взял и потерял своих любимых персонажей: мужчин и женщин в стадии любовного томления, во взаимоотношениях которых только начал разбираться.

***

Это была такая любовь.

Она висела на нем как фартук.

А он ее терпел только во время еды.

***

Мадам, мне понадобится слишком много ума,

чтоб преодолеть эту разницу в возрасте.

Из разговоров с отцом

Если кто-то очень болен, Миша,

И ты очень переживаешь,

Не стесняйся в стороне,

Поговори с ним.

Тебе станет легче.

Только он облегчит душу твою.

У его постели и ты успокоишься.

И этим поможешь ему.

* * *

Много плохого в характере женщины от красоты.

Красота закончилась, а характер продолжается.

Бывшие красавицы долго не могут себя забыть и портят всем настроение, а близким жизнь.

Казалось бы, глянь в зеркало и прекрати...

— А олимпийские чемпионки? — подумает она.

— Но это же не за красоту,— подумаю я.

А во-вторых, о них обязательно сообщают: "Чемпион Олимпийских игр 1980 года"...

Тогда она и была красавицей.

И он был чемпионом.

Сегодня он зубной техник.

И ей бы чему-нибудь научиться.

На острие

Господи, спасибо! — говорю я себе.

Ты живешь у самого моря.

Ты счастлив, невзирая на муки.

Муки твои объяснить можно.

Счастье объяснить нельзя.

Ты перестань быть писателем.

Это не профессия.

Ты перестань быть кавалером.

Заговорят — ответишь.

Перестань ждать от себя ...

Ты отдохни, отец.

Пусть сын вместо тебя живет в толпе.

Ты наслаждайся чужими жизнями.

Они у тебя есть.

И еще Чехов и Фитцджеральд, и Хемингуэй дают тебе незнакомую жизнь в прекрасных сюжетах и словах.

Ты живешь этими жизнями, где хочешь.

Ты возишь их с собой.

Как запасные.

С одним в степи, с другим в Африке,

С третьим в Монте-Карло.

Тебе не нужно описывать свою жизнь, соревнуясь с ними.

Тебя обставит любой, кто наблюдателен и памятлив.

Ты просто счастлив перед морем и перед людьми.

Ты делаешь что хочешь.

Сам себя оценить не можешь.

А добиться большего — проблема.

Это зависит от жизни.

Может быть, ты еще что-то приготовишь внутри себя.

А пока знакомься с Монте-Карло и Парижем 20-х годов. Это было счастливое время для гениальных людей.

Какую-то сущность имеешь и ты.

Тебе не нужно держать сумку с книгами, чтоб что-то сказать.

Ты это скажешь, когда встретишь такого же.

Если ты молчишь, значит, ты его не встретил.

Ты не можешь вспомнить — ты не вспоминаешь.

Оно всплывает само.

Ты можешь записать другое, если вспомнишь.

Не вспомнишь — всплывет третье.

Пока с тобой Он.

Пока Он в тебе.

Пока Он перед тобой — ты на острие.

А наблюдательность — это ум, а не глаз.

Глаз тоже отдыхает, когда встретишь такого же.