«Костик»: от К. С. до К. Ю. Постановка «Чайки» Дмитрия Крымова

Сенсацией сезона 2021 года стала постановка «Чайки» в Театре им. А. С. Пушкина. Одна из главных пьес русского классического репертуара идет здесь под названием «Костик», а от канонического текста осталось немного. Однако, по мнению театрального обозревателя «Сноба» Нины Агишевой, сегодня это самый чеховский спектакль на российской сцене

«Чайка» с Верой Комиссаржевской в Петербурге с треском провалилась, и Чехов в ту же ночь уехал в Москву. В дороге он не спал, его мучил кашель. Аркадины и Тригорины победили, не в первый и не в последний раз. Он думал: правильно ли, что Костя Треплев убивает себя? Так уж прямо и сдаться?

Прошло сто двадцать пять лет. В Москве на сцене Театра имени Пушкина идет его пьеса, где Треплев — инвалид, у него нет рук. Спектакль Дмитрия Крымова называется «Костик». Интимно-ласково? Иронически-пренебрежительно? Или с жалостью и состраданием? У Александра Дмитриева, играющего эту роль, зеленого цвета волосы и растерянное выражение лица. Он знает, что сейчас будет, но не может не ждать Нину и не показать этим «захватившим власть» то, на что он способен. Он умирает от страха и неуверенности в себе. Текст пьесы режиссером полностью переписан, отчего К. С. (Станиславский) пришел бы в ужас и что К. Ю. (Богомолов) воспринял бы как должное и еще подумал: ого, как я повлиял на современную сцену. Даже на Крымова. Прошло сто двадцать пять лет.

Нина

Она, с розовыми волосами, в коротком платье и смешной курточке, слетает, почти вываливается откуда-то сверху, с колосников, опаздывает — не чайка, а измазанный краской воробей. Она и чирикает как он: сейчас надену эти розовые колготки, они счастливые, жалко, что в вашей пьесе нет любви, ну и так далее. Мария Смольникова в этой роли сразу заполняет сцену и зал своим тремоло, дрожанием — от восторга и ужаса жизни. Оно звенит, оно разлито в воздухе, сопротивляться ему бесполезно. Костик и Тригорин не сопротивляются. В уста этой глупой девочки (у другой исполнительницы роли, Анастасии Мытражик, еще и говорящей на суржике) автор вкладывает… речь Егора Жукова на суде. Мы все тогда его яростно защищали, этого умного и красивого юношу, попавшего в мясорубку власти, — и при чем здесь львы, орлы и куропатки? Нина решительно ничего в этом не понимает, но ее жажда самовыражения столь сильна, что, несмотря ни на что, в том числе на спущенные колготки и расстегнутое сзади платье, она не кажется смешной. Провал, Костик падает в озеро лицом вниз.

Аркадина

Ее всегда легче играть, чем Нину, она цыпочка в свои сорок три, блистает, ее принимают в Харькове. У Крымова она исполняет попсу — от патриотического «Москва, золотые купола» до чего-то женски-жалостливого а-ля Аллегрова, Кадышева и Ваенга. Ваенгу, кстати, запоет и Нина в финале, только ей не поможет. С таким родиться надо — тогда и вольешься в это все заполонившее, вылезающее с утра до вечера из всех щелей море пошлости, одурманивающее, отвлекающее и имитирующее жизнь. Напрягаться-то никто не хочет, а тех, кто помогает не напрягаться, ждет слава и народное признание. 

У Виктории Исаковой Аркадина груба и вульгарна, на грани фола — другой сегодня не выжить. Она сама толкает Нину к Тригорину — пусть поиграет, она не стыдясь отвешивает оплеухи и сыну, и любовнику. Ей все тяжело дается — после сцены знаменитого объяснения с Тригориным, когда она дергает его как за веревочку своей неприкрытой лестью, на которую так падки все пишущие люди, Аркадина снимает мокрые трусы и полощет их в озере. Зал замирает.

Она идеально воплощает собой ту Россию, о которой в самом начале постановки долго говорит Шамраев. Не Восток и не Запад, особый путь, великая культура, главная задача — не допустить девальвации общепринятых ценностей. Почти фрагмент телеэфира с Соловьевым или Киселевым — вы, сидящие в зале, вряд ли это смотрите, так вот послушайте, поймите, среди чего живете. В середине своего страстного монолога Шамраев, отставник с наградным пистолетом, стреляет по бродячим собакам. Для таких, как он, все выбивающиеся из нормы (его нормы, узаконенной государством) — тоже бродячие собаки, с которыми не стоит церемониться. Ему, правда, жалко Костика — тот просто заблуждается, к тому же у него нет ни рук, ни хорошего пальто.

Аркадина у Исаковой смертельно устала — и если все-таки любит кого-то, то не Тригорина, а сына.

Вечная любовь

Стоит подробно описать одну сцену, потому что тень великих родителей Дмитрия Крымова (Анатолия Эфроса, театрального режиссера, и Натальи Крымовой, театрального критика. — Прим. ред.) витает над ним в этот момент. И над нами. 

Крымов — замечательный художник, и он нарисовал настоящую картину. Вся сцена усыпана осенними листьями — желтыми, красными и зелеными. Сбоку веранда, где оранжевый абажур, уют и покой. На заднем плане сушится на веревке белое белье. Мать и сын: 

— Ублюдок!

— Сука!

…Она закуривает и вставляет ему в рот сигарету, потому что он не может сам, ведь у него нет рук, он вообще мало что без нее может, хоть и презирает ее, и бросает в лицо страшные обвинения. Они сидят, курят. Подходят остальные обитатели дачи, включая огромного черного ньюфаундленда. Все молча смотрят в зал, и в оглушающей тишине возникают голоса Мирей Матье и Шарля Азнавура, которые поют о вечной любви. Вы думаете, что вас переполняет ненависть? Вовсе нет. Любовь — она повсюду, и на этой даче, на этом озере, и среди этих людей, которые так далеки друг от друга.

В спектаклях Анатолия Эфроса были такие моменты, которые помнишь всю жизнь. Они всегда связаны с чем-то очень личным, касающимся только тебя и, кажется, никого больше. Потом выясняется, что все испытывали более-менее похожие чувства. А тогда ты просто выходил из театра и шел в никуда, просто шел, такое тебя переполняло счастье. Как после «Лета и дыма» с Ольгой Яковлевой, например.

Думаю, Дмитрий еще и потому стал сначала художником, что невозможно было ставить что-либо после такого отца. Но когда в его спектакле «Все тут» в Театре современной пьесы оба родителя вышли на сцену — молодые, красивые, мама в красном берете, а папа в какой-то неотразимо элегантной шляпе — он будто получил разрешение. Началась его Болдинская осень. То есть отличные спектакли были и раньше — из недавних «Муму» и «Сережа» — но сейчас-то Крымов стал самым востребованным режиссером на столичной сцене. На его «Дон Жуана» и «Костика» не попасть, билеты самые дорогие в Москве. Но дело не в этом, конечно, — это прежде всего великолепные, ни на какие другие не похожие спектакли. Эфросу не всегда говорили, давайте Крымову скажем. Хотя своего театра у него нет, как, в сущности, не было никогда и у его отца. 

И снова Нина

У Тригорина в спектакле два опознавательных знака — «Осенние листья» Превера и Косма в исполнении Ива Монтана и рыба, которую он выловил в озере. Мелодией «Листьев» он легко завоевывает Нину. На сцене только один раз кричит чайка: это Тригорин, популярный поэт-песенник, ищет в карманах своей куртки, надетой на Нину, бумажки со своими виршами, а она каждый раз счастливо и мучительно вскрикивает — как чайка. Совсем скоро эти красивые листья засыплет на сцене снег. А вот рыба будет еще долго трепыхаться, пугая зрителей первого ряда (неужели настоящая?), пока Тригорин не наступит на нее, чтобы не дергалась. Александр Матросов в этой роли комикует и больше играет на публику. Александр Кубанин, на мой взгляд, сложнее и интереснее.

Финал Крымов отдал не Костику, а Нине. Она появляется в драных черных колготках и чем-то блестящем и снова очень коротком, с огромной клетчатой — как у челночников — сумкой в руках. Там ее реквизит. Да, Нина не ездит в Елец выступать на сцене и к ней не пристают образованные купцы — к ней пристают бомжи и алкоголики, потому что со своими номерами она выступает в электричках. Воздействует, так сказать, на нижние чакры. Если понравилось — можете перевести деньги на карту.

Встреча Нины и Костика спустя два года происходит в зале, они еле балансируют на спинках зрительских кресел. Хрупкое отчаянное объятие, после которого остается только упасть в бездну.

Четыре ее номера — от «пропадаю я, пропадаю» и «снова стою одна» до танца в белой балетной пачке и трюка с мыльной пеной — идут под восторженные аплодисменты уже разогретого и принявшего правила игры зала. Но самое ценное здесь — опять момент тишины, молчания, когда она просто сидит на корточках, курит и смотрит на освещенную веранду, где тепло, музыка, где Тригорин танцует с Аркадиной. Просто смотрит — Смольникова в этот долгий момент проживает всю ее жизнь с номерами в «Славянском базаре», бесконечным ожиданием и даже смертью ребенка. Музыка и актриса, больше ничего. Ее чувства настолько подлинны, что даже Аркадина преобразится — споет пугачевские «Три счастливых дня», ответит ей как женщина женщине, вступит в диалог. Будто напомнит, что она тоже умеет быть другой, настоящей.

Цунами торжествующего казенного искусства опрокинуло их, Нину и Костика. Ее унесет на спине огромный волк. Куда? В сказочное наркотическое забвение или в непроходимую чащу, где крупные звери поедают мелких? Костик весь финал на удивление спокоен — он уже с протезами, купленными мамой на гонорары, и под амитриптилином. Он не торопясь выстрелит в себя из ружья, которое не висело на стене — было спрятано в колдовском озере. Остолбеневший Шамраев начнет судорожно звонить по сотовому, на веранде замечется Тригорин. Все точно по Чехову. И абсолютная трагическая безнадежность для нынешних Нин и Костиков — им уготовано стать жертвами.