Антагонизм полов: вопиющие примеры мужских манипуляций
Алексей Алексенко продолжает публикацию цикла «Зачем живые любят друг друга» о загадках размножения и других парадоксах биологии. В этой заметке речь пойдет о том, так ли уж нужно биологам описывать природу в терминах семейного скандала.
Предыдущую главу читайте здесь: о понятии «родительского вклада»: это те ресурсы, которые отец и мать вкладывают в одного потомка. Материнских и отцовских генов в потомка вложено поровну, а вот затраченных сил и убитых нервных клеток — не обязательно. Если отец сможет на этих потомках немного сэкономить, то останется еще и на других потомков — от другой самки. Его генам такое выгодно, и они, конечно, подталкивают бедолагу к тому, чтобы начать ловчить. При этом его генам желательно, чтобы мать не следовала такому дурному примеру, а полностью вложилась в потомство именно этого самца — тогда отцу удастся наэкономить больше. То есть надо как-то заставить мать быть добродетельной. А у матери, как вы понимаете, все наоборот: в идеале хорошо бы выжать этого самца как тряпочку, а потом пожить для себя. Вот и фундамент конфликта.
Как пришлось убедиться Ричарду Докинзу, когда описываешь гены в антропоморфных категориях — будто бы им «выгодно» то-то и они эгоистично «стремятся» к тому-то, — тебя наверняка поймут неправильно. Можно описывать и по-другому: мудрые законы эволюционной генетики выстраивают баланс давлений отбора так, чтобы ансамбли генов наилучшим образом служили пользе вида, а у родителей было побольше веселых детенышей. А можно сказать, что гены — просто молекулы, которые не враждуют и не сотрудничают, ничего не хотят и никуда не стремятся, так что давайте остынем и засунем свои моральные оценки в самый дальний карман. Природа показывает нам ровно то, что мы хотим в ней увидеть. В какой-то момент всем захотелось увидеть в ней непримиримый антагонизм полов. И он, конечно, сразу обнаружился.
У природы и правда есть такая манера — решать проблемы жестко. Если у вас две бригады плотников строят два крыла дома, и вам хочется, чтобы дом был симметричным, можно, конечно, заставить тех и других следовать проекту, а каждое утро перед работой обсуждать свои планы на общем собрании двух бригад. А можно раздать бригадам автоматы Калашникова, и пусть они мочат друг друга, чтобы симметрия дома возникла как следствие обретенного в борьбе равновесия. Для нас второй способ выглядит глуповато и неэкономно, но у природы часто в распоряжении есть только такой вариант.
Но ближе к делу: в 1980-х Уильям Райс из университета Санта-Крус в Калифорнии провел интересные опыты с плодовыми мушками. Эти опыты обеспечили Райсу упоминание в книгах Роберта Сапольски и Мэтта Ридли — больших любителей усматривать в природе нечто, апеллирующее к эмоциональной сфере читателя (не наезд: популяризатору действовать иначе и нельзя). Речь о том, что в сперме самца плодовой мушки есть много веществ — белков и пептидов, призванных обеспечить верность самки. Часть из них убивают сперму прочих самцов, другие снижают у самки охоту спариваться. Интересы самки, естественно, в расчет не принимаются — это эгоистичная мужская манипуляция в чистом виде. Подобные вещества, видимо, есть в сперме самых разных существ, включая и нас с вами. Но у дрозофилы все настолько жестко, что для некоторых самок сперма может оказаться смертельно токсичной. Им приходится эволюционировать, вырабатывая в себе устойчивость к этим факторам спермы, то есть способность сопротивляться манипуляции.
В самом наглядном варианте своего опыта Райс заставил одну линию мух много поколений размножаться в условиях строгой моногамности: один самец, одна самка. В результате необходимость в самцовых манипуляциях отпала, и сперма этих самцов подрастеряла свои волшебные свойства, а у самок, соответственно, снизилась сопротивляемость ей. Другую линию растили в условиях веселого промискуитета, и здесь наращивание арсеналов шло полным ходом. Когда затем самки из первой линии встретились с самцами второй, это закончилось катастрофой: некоторые из них просто отдали концы после контакта с токсичной спермой. В своей .
У популяризаторов принято говорить, что «в этой теме еще очень много непонятного», так вот, в геномном импринтинге скорее еще очень мало понятного. Например, выяснилось, что материнские гены управляют развитием мозга у зародыша, что гипотеза Хейга никак не объясняет. Нас же тут скорее может удивить тот факт, что геномный импринтинг вообще приводится в качестве примера антагонизма полов. На мой взгляд, это скорее пример удивительного сотрудничества: вместо того чтобы работать наперебой, соперничая и мешая друг другу, материнские и отцовские гены в ряде случаев разделяют между собой роли. Что касается плаценты, тут тоже есть объяснение, не связанное с гендерной тематикой: дело в том, что в матке млекопитающего вполне могут встретиться дети от разных отцов. Они будут соревноваться друг с другом за материнские ресурсы, и тут соперничество отцовских генов за то, у кого плацента будет больше, вполне оправданно. Матери имеет смысл вообще в это не встревать — собственный ген на всякий случай отключить, а произведенный в результате драки разгром устранить своими средствами. Однако все такие объяснения — это скорее слова вокруг да около и расплывчатые движения руками в воздухе, а разумную и строгую теорию, объясняющую возникновение и смысл геномного импринтинга, биологам еще только предстоит придумать.
В общем, идея гендерного антагонизма, при всей ее наглядности и идеологической броскости, не кажется лично мне очень уж плодотворной. Глупо, конечно, судить о научных концепциях по тому, нравятся они нам или нет. Но сперва надо убедиться, что это и правда научная концепция, а не антропоморфизм, который если что-то и объясняет, то лишь до некоторого предела, а дальше начинает все путать. Как бы то ни было, мой долг выполнен — я про это написал. Хотя, возможно, был неоправданно краток. Это от предвзятости.