Под «Впечатлением»
Ровно 150 лет назад, 15 апреля 1874 года, в Париже открылась первая выставка импрессионистов. На ней, в частности, была продемонстрирована картина «Впечатление. Восход солнца» Клода Моне, которая и дала название всему течению («впечатление» на французском — impression). С тех пор появилось множество новых стилей, жанров и даже видов визуального искусства, но живопись импрессионистов по-прежнему остается самой дорогой и востребованной. Почему?
Вот лишь несколько фактов. На втором и третьем местах в списке самых дорогих картин в мире — полотна Гогена и Сезанна (на первом — приписываемый Леонардо да Винчи «Спаситель мира»; но, надо полагать, появись он снова на торгах, за него не дали бы и половины той рекордной цены, поскольку репутация у произведения сложилась так себе).
Выставку коллекции Сергея Щукина в парижском Фонде Louis Vuitton в 2018 году посетили 1,2 млн зрителей. Основу экспозиции составили работы импрессионистов. Для сравнения, на нашумевшей третьяковской выставке Серова, ставшей символом всего музейного бума 2010-х, побывало 485 тыс. Но Серова, к слову, тоже можно считать импрессионистом.
И последнее, забавное: одна из наиболее часто пародируемых картин в мире — «Звездная ночь» Ван Гога.
Список красноречивых деталей легко продолжить, но едва ли кого-то сегодня нужно убеждать в том, что импрессионизм — одно из важнейших направлений живописи. Интереснее другое: как получилось, что в любви именно к этому стилю объединились коллекционеры, ученые и рядовые зрители?
Вот, скажем, кубист Пикассо: да, рекордные продажи, да, огромный интерес со стороны исследователей. Но можно ли сказать, что его любит (не проявляет любопытство, не иронизирует над ним, а именно любит) обычная публика?
Другой пример — Айвазовский. Народный кумир (правда, не во всем мире), имя, обеспечивающее умеренный, хотя стабильный спрос на аукционах, но отнюдь не фаворит научной среды…
Зато в отношении Моне, Ренуара, Дега, Ван Гога все единодушны. Ими восхищаются в любой среде и компании. И дело не в этикете, а в том, что это искусство действительно умеет нравиться. Довольно редкое на самом деле качество.
Нравилось, конечно, оно не всегда. Та самая выставка, открывшаяся 150 лет назад, была в коммерческом плане совершенно провальной. И должно было пройти время, чтобы публика «распробовала» импрессионистов. Кстати, едва ли не первыми оценили их наши соотечественники — коллекционеры Сергей Щукин и Иван Морозов. Искусство французов они стали скупать, не скупясь, и в конечном счете собрали лучшее из лучшего. Повесили картины в своих московских особняках и с готовностью показывали практически всем желающим, благодаря чему новым стилем увлеклись и наши художники.
Отчасти на этой почве потом вырос русский авангард. Взгляните, например, на раннего Ларионова: чистый импрессионист! Другое следствие щедрой активности купцов-староверов — взлетевшие цены в самом Париже. Стали бы импрессионисты столь востребованными и модными, не покажи русские пример? Мы не знаем. У истории нет сослагательного наклонения.
Так или иначе, но положение импрессионистов в истории действительно особое. Появление их работ можно счесть переломным моментом во всей живописной традиции. Немного упрощая, скажем, что прежде художники разных эпох так или иначе стремились к реализму, пусть и трактуя его по-своему. Моне со товарищи же сознательно отвергли этот подход и поставили своей задачей передать не детали изображаемого пейзажа, архитектурного строения, человека, а свое впечатление от этого (неудивительно, что название картины Моне оказалось столь знаковым для всего стиля).
Правда, тут можно поспорить и вспомнить более раннее творчество Тёрнера (в Англии) и барбизонской школы (во Франции), у которых уже в полной мере появляется характерное импрессионистское размытие контуров, эмоциональное нивелирование деталей, стремление передать атмосферу, а не конкретику. Но, вероятно, для любой революции должно настать правильное время, а ее лидеры — проявить себя по-настоящему радикально, чтобы повести за собой остальных.
И это уже про импрессионистов. Благодаря им художники впервые осознали себя не подражателями реальности (кстати, фотография в 1870-х вовсю развивалась, и порой звучали прогнозы, что она «убьет» живопись), а создателями собственного, субъективного мира, весьма отдаленно похожего на настоящий.
Речь идет о подсознательном ощущении, а не о декларациях. Но тем самым были распахнуты двери невероятной внутренней свободы. И новые, еще более дистанцированные от жизненной правды стили, стали появляться один за другим, созрев именно на базе импрессионизма. Пуантилизм (когда картину пишут точками), кубизм, фовизм, в какой-то мере даже абстракционизм!
В лондонском музее Tate Modern два огромных поздних полотна Моне висят аккурат напротив входа в зал Марка Ротко. И эта на первый взгляд странная параллель оказывается на самом деле удивительно точной. Глядя на расплывающиеся, пульсирующие изображения кувшинок (причем, сами цветы уже практически не видны — ты, скорее, догадываешься, что художник писал реальный пруд), начинаешь иначе воспринимать будто ожившие цветовые плоскости американского авангардиста.
В общем, если до импрессионистов развитие живописи идет по одному пути, то после них — уже по-другому. Точнее, сразу по многим путям: само многообразие «-измов» XX века, пожалуй, тоже эхо импрессионизма. Образно говоря, импрессионизм стал тем камнем перед витязем на распутье: «направо пойдешь…» , и дальше множество дорог. Вот «рыцари красоты» и пошли кто куда.
Раз так, получается, что именно импрессионизм стал последним большим доминирующим направлением в истории искусства, поскольку все дальнейшие веяния существовали уже в условиях полного творческого плюрализма. Например, в 1920-е, когда эра импрессионизма окончательно осталась позади, в арт-среде параллельно трудились кубисты, сюрреалисты, абстракционисты, фовисты. И мы не можем назвать кого-то из них маргиналами.
Но есть и кое-что еще, что отличает импрессионизм от всех прочих, более поздних «-измов». Это непосредственность образа, живая связь с природой. Недаром важнейшим элементом художественной стратегии импрессионистов стала работа на пленэре. У экспериментаторов следующих поколений это было не то чтобы утрачено совсем, но признано необязательным и чуть ли не «ученическим».
Наконец, импрессионисты попросту ищут красоту. Не красоту концепции, красоту формы и так далее, а просто красоту. Пруд с кувшинками радует глаз. И Моне этой радостью с нами делится. Девочки-балерины пленяют своим воздушным изяществом. Дега тут как тут. Ну а Гоген, певец таитянских прелестниц, разве не хочет окунуть зрителя в свою райскую жизнь?
Так, может, в этом и секрет такой всеобщей и неослабевающей любви к импрессионистам? Да, это была революция. Все это понимают. Но революция для людей. И мы по-прежнему под впечатлением.
Автор — кандидат искусствоведения, лауреат Премии имени Курехина
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора