«Послевоенное поколение было уникальным»: Древаль о триумфе в Мюнхене, драке с югославами и женитьбе на внучке Шолохова

После Великой Отечественной войны в народе очень сильно чувствовался дух победителей. Об этом в интервью RT заявил ватерполист Александр Древаль, которому в июле исполнилось 80 лет. По его словам, в те времена спорт оставался единственным занятием, которое могло вытянуть людей наверх из бедственного положения. Олимпийский чемпион Мюнхена также объяснил, почему соперники не могли забить через него, вспомнил, из-за чего началась знаменитая драка с югославами, а также рассказал, как познакомился со своей будущей женой — внучкой Михаила Шолохова.

— Мы знакомы почти 50 лет, выступали на одних и тех же чемпионатах, но, к стыду своему, я даже не подозревала что больше всего голов на Играх-1972 забили именно вы, будучи не нападающим, а защитником.

— Возможно, странно прозвучит, но я всегда считал, что забивать — не главное. Главное — очень чётко выполнять в игре свою функцию. Я и выполнял. Начиная с 1971-го абсолютно во всех матчах за сборную играл по четыре периода. Ни разу не сидел на скамейке запасных. В воде же из-под меня не забивали.

— Никогда?

— Никогда.

— Каким образом вы этого добивались?

— У меня были очень чётко поставлены собственные действия. Я всё время играл сзади, с центральным нападающим противника, причём играл либо на мяч, либо на руку — если противник этот мяч успел принять. Никогда не пытался сместиться вперёд, чтобы бороться с нападающими, держать их. У тех же югославов и венгров, а именно они считались нашими главными соперниками, в составе всегда имелись очень здоровые нападающие, под два метра ростом. Они проповедовали в водном поло прежде всего силовую борьбу, игру «на столба». То есть, игроки стояли по периметру и были заняты исключительно тем, чтобы набросить мяч в центр. Поэтому большинство защитников старалось сместиться вперёд, чтобы не позволить сопернику это сделать. Соответственно игра шла по принципу «кто кого перемелет» — нападение или защита. И в этой рубке забывалось основное правило водного поло: нельзя грубо держать игрока без мяча — это только даёт судье возможность тебя удалить.

— То есть столба не следует вообще трогать без необходимости?

— Именно. Чего ты этим добьёшься? Да и тактически бессмысленно, потому что судья в подобной ситуации имеет право принять любое решение. Может дать переход, удаление. А вот если защитник находится сзади и играет чисто, это сразу открывает возможность для контратак, делает игру максимально подвижной. Именно так мы всегда играли в МГУ и довольно часто побеждали, хотя по составу парни из ЦСК ВМФ и «Динамо» были намного сильнее. Называется — коллективная защита или в просторечии — куча. Скажу больше: только сейчас сильнейшие команды мира начинают так играть, как мы играли в 1970-х.

Но югославам их игра была выгодна. На контратаках они работали мало, не любили это дело. С одной стороны, такая игра приносила результат, но представьте всю картину глазами зрителя с трибун: игроки «стоят» на периметре, подплыть ближе никому не дают. Вот так водное поло и стало неинтересным, незрелищным. И виноваты, получается, защитники.

— Но ведь защитники, если вспомнить ту вашу команду, и забивали много.

— Скорее, это происходило потому, что у нас была очень хорошо поставлена техника броска. В том же Мюнхене я отличился 11 раз. Мы выиграли у итальянцев, олимпийских чемпионов 1960 года, два гола из четырёх были моими. Из трёх мячей, забитых венграм, чемпионам Игр-1964, один мой. С чемпионами 1968-го югославами мы сыграли 5:4, на моём счету оказалось два мяча. Столько же положил немцам, которые тогда очень сильно набирали силу. Наверное, я мог бы забивать ещё больше, но на Олимпиаде в большей степени востребован иной опыт. Там прежде всего важно внутреннее спокойствие.

— Сокрушительное поражение вашей команды в Монреале в 1976-м тогдашний главный тренер Анатолий Блюменталь объяснил не слишком удачными экспериментами с фармакологией.

— Не буду ничего говорить об этом — просто не знаю. Хотя сам постоянно врачей отгонял с их укольчиками-витаминчиками. На самом деле, думаю, дело было в другом. Мы тогда приехали в Канаду за две недели до Игр в статусе действующих чемпионов Европы и мира. Посольские работники обхаживали нас со всех сторон, возили по каким-то интересным местам, на водопады, куда душа пожелает. Все игроки на тот момент были в потрясающей форме. Возможно, как раз поэтому мы просто потеряли бдительность.

Сам я на тот момент жутким режимщиком был. В самую адскую жару летом даже в голову не приходило выпить воды или молока из холодильника — доставал и грел до комнатной температуры, чтобы ненароком не застудить горло. А вот в Монреале мы как-то совсем расслабились в этом плане. За три дня до начала Игр поехали в посольство СССР — играть с сотрудниками прощальный товарищеский матч в футбол. Хотя, казалось бы, какой вообще может быть футбол, когда главный старт на носу?

Шишку на шее видите? Это с того самого мероприятия. Пошёл дождик, мяч намок, я не слишком удачно отбил его головой, и услышал, как в шее что-то хрустнуло. Утром встал, голова вообще не поворачивается — играл на обезболивающих блокадах, сама Зоя Сергеевна Миронова мне уколы делала. А у Алексея Баркалова, с которым мы в основном и забивали, температура до 39 подскочила. Блюменталь его поставил бить пенальти, а он ворот не видит — всё перед глазами плывёт.

— Неужели другого игрока не нашлось?

— Надо было понимать природу отношений между Баркаловым и Блюменталем. Анатолий Самойлович из первой лиги Лёху вытащил. Возился с ним, как с никаким другим игроком, родная кровь, считай. Был уверен, что тот в любом состоянии выйдет и всё сделает. Я сказал вам, что из-под меня не забивали? Соврал. Первый и единственный гол из-под меня на той Олимпиаде румын забил. Смешной такой, с огромной головой. Мы его Головастиком звали. Это уже в самом конце игры произошло, блокада, видимо, перестала действовать, шею снова заклинило, соответственно я уже еле двигался.

Помню, уже много лет спустя оказался в Генуе, захожу в бассейн, а там Головастик инструктором работает. Меня увидел: «А-а-а! Помнишь, как из-под тебя забил?»

Я так и не простил Александру Долгушину, царство ему небесное — игру с голландцами на той Олимпиаде. Нам надо было всего один мяч забить. Считаные секунды до конца, Иваныч стоит на штанге, ему отдают пас, ничего придумывать не надо — возьми и положи мяч в ворота. А он взял и откинул его в сторону. Дальше идёт пас мне с того же края, уже не остаётся времени о чём-то подумать, только вратарь перед глазами. Здоровый, злой, во-о-от такая башка у него. Я бью — и мяч попадает прямо в руки. На той Олимпиаде голландцы стали третьими, кстати. Сильная команда у них была.

— Не думали о том, чтобы попробовать продержаться в сборной ещё четыре года, а не уходить в 1978-м?

— Уже сложно было. На смену Блюменталю пришёл Володя Семёнов, классный игрок. В 1972-м он был у нас вторым тренером на Олимпиаде. Тогда же пошла тенденция: мол, надо поднимать плавательную подготовку. Мы-то плавали не слишком быстро, брали другим — техникой, работой с мячом. А здесь стали плавать по пять-шесть километров в тренировку. Ну а какая работа над техникой может быть после того, как ты два часа плавал? Всё водное поло, если разобраться, это чисто спринтерская работа в воде, короткие отрезки по 25, максимум — 50 метров, плюс техника. Помню, в полную силу начинал контратаку, и над водой неслось: «Древаль идёт, Древаль идёт!». А, главное, я тащил за собой всех чужих игроков, включая столба: заставлял их работать в непривычном для себя режиме, выматывал.

Наверное, тогда во мне просто что-то сломалось. Уехал в Болгарию. Помните знаменитую фразу Николая Островского: «Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы»? Моё пребывание в Болгарии было именно что бесцельно прожитыми годами.

— Вспоминаю ваше поколение, когда сама только начала выступать за сборную, все были такие великие, что страшно было даже посмотреть. Потом, уже став журналистом, часто пыталась понять: что до такой степени всех мотивировало? Или это в принципе было свойственно большинству детей послевоенного поколения?

— Вполне возможно, что и это тоже. Мы ведь имели не так много возможностей куда-то пробиться. Да и не так много возможностей было чем-то себя занять. Правильно говорят, что после той войны в народе очень сильно чувствовался дух победителей. Он как бы накрывал всех нас одним общим колпаком. Не сказать, что жизнь была простой: у кого-то отцы погибли, у кого-то совсем бедственное материальное положение. Единственное, что могло как-то вытянуть людей наверх — это спорт. Мы очень много работали и очень, как мне кажется, правильно — сейчас не делают и половины тех упражнений, что делали мы. Фактически не имели слабых мест.

Послевоенное поколение тренеров тоже было уникальным. В войну, кстати, многие из них были в эвакуации в Грузии, и получилось, что именно они стали родоначальниками грузинской ватерпольной школы. Полноразмерных бассейнов тогда толком не было, поэтому все игроки очень много работали над техникой. Я свою ударную технику броска отрабатывал именно таким образом — бросал по воротам по 30, по 40 раз за тренировку.

Недавно видел фильм про Коби Брайанта, которому принадлежит рекорд НБА по количеству набранных за одну игру очков (на самом деле защитник «Лейкерс» с 81-м занимает второе место после Уилта Чемберлена, выбившего 100). Так он по минимум 200 бросков совершал ежедневно, не считая другой работы, в том числе с завязанными глазами.

— Вы вспомнили о баскетболе, а ведь именно этот вид спорта сильно смазал ваш олимпийский триумф в Мюнхене.

— Да, было такое дело. Дней пять мы на той Олимпиаде абсолютными героями себя чувствовали. А в последний день Игр случился тот самый знаменитый матч СССР — США с победным броском Александра Белова на последней секунде матча, и по возвращении вся страна чествовала уже только баскетболистов. Про нас вроде и не особо вспоминали.

Но если уж говорить о каких-то моментах, которые реально ударили по виду спорта, это, конечно же, 1964 год.

— Олимпиада в Токио?

— Не сами Игры, а то, что произошло за несколько месяцев до них, когда почти всю сборную дисквалифицировали на четыре года за инцидент на таможне. Потом говорили, вроде бы кто-то из венгерской команды написал донос, чтобы убрать конкурента. В итоге всю команду повели с багажом на досмотр, почти всех за контрабанду и замели.

Золотая сборная была, в прямом смысле слова: держались, как единый кулак, тренировались все до изнеможения, никаких поблажек себе не позволяли. До сих пор думаю, что на тех Играх никто не смог бы нашей команде конкуренцию составить. А так пришлось экстренно набирать новых, совсем молодых игроков, и они, считай, совершили подвиг — сразу стали на тех Играх третьими.

— Когда олимпийский чемпион Сеула американский пловец Мэтт Бионди решил попробовать себя в водном поло, все почему-то были уверены, что своими спринтерскими скоростями он будет создавать команде колоссальное преимущество. Но из этого ничего не получилось.

— Самая эффективная скорость была у Мануэля Эстиарте. Он маленький, 170 см ростом, но голова у него была уникальная. Нам не довелось играть в одно время, но я всегда восхищался не только тем, как испанец видит площадку, но и его умением вложить в кисть всю энергию тела.

— А кто был самым талантливым из вашего поколения игроков?

— Александр Шидловский, тот же Баркалов. Наверное, Толя Акимов, хотя с ним у меня поначалу были сложности.

— Почему?

— Не знаю. Нас постоянно сталкивал между собой Блюменталь. Меня он всегда как бы «воспитывал», с пристрастием относился. Я начитанный, в школе учился хорошо, потом в Бауманский поступил, потом в МГУ — на факультет журналистики. Блюменталь же пришёл в сборную из «Трудовых резервов» с позицией, что водное поло — это «игра для хулиганов».

— Теперь по крайней мере становится понятно, почему ватерполистов МГУ не слишком любили.

— Об этом и говорю. Что до сборной, внутри команды всегда существовала некая внутренняя иерархия. И Блюменталь, знаю, дал Акимову установку меня поприжать.

Жили мы после смерти отца не слишком богато, как и вся страна. Мама в 40 лет выучилась на медсестру, пошла работать, чтобы было чем кормить троих детей, отношение к еде было почти благоговейным. А тут на сборе Толя оказался в столовой напротив меня, дождался, когда принесут еду и полез в мою тарелку рукой. Я, не вставая с места, ему прямым в голову и зарядил.

Уже потом у нас отношения наладились, и я понял, что не от Акимова весь этот негатив в мой адрес шёл. А вообще, если говорить о той нашей команде в целом, не в таланте было дело. А в том, что все работали, как проклятые. Пахали, не жалея себя. Да и вольностей никаких не позволяли. 

Я в 15 лет параллельно с тренировками ещё и вагоны по ночам разгружал, так вся бригада знала: «Этому не наливать, он — спортсмен». Потом, когда у меня появились какие-то первые достижения, стали говорить по-другому: «Этому не наливать, он — мастер спорта».

Потом газеты в переходе продавал по утрам. Платили медяками, так я их не считал — на весах взвешивал: копейка — один грамм, пятак — пять.

— Если до сих пор в ходу истории о том, что любой ватерполист способен вывести соперника из строя лишь пальцами ног, ставка Блюменталя на хулиганов должна была вполне оправдывать себя.

— Уцепиться за плавки и что-то там порвать? Да ладно, глупость же! Не было такого никогда. Если у человека плавки правильно завязаны, ничем ты их не сорвёшь, ни руками, ни ногами. В этом плане водное поло — малотравматичный вид спорта. За все годы, что помню, всего один глаз выбили — вратарю. И то не в сборной дело было. Даже знаю, кто именно выбил.

— И кто же?

— Володя Кузнецов — сын Владимира Андреевича Кузнецова, из великой ватерпольной династии. Сам он был чемпионом Европы, параллельно закончил мехмат, возглавлял кафедру в Бауманке, но потом куда-то пропал, никак выйти на связь не можем. У него на одном из пальцев руки отсутствовала крайняя фаланга, не знаю уж, где он её потерял, этим пальцем он в глаз вратарю и попал нечаянно, когда шёл на добивание. А вот так, чтобы случались какие-то совсем серьёзные травмы, такого и не вспомню.

— А знаменитую драку с югославами в 1968-м помните?

— Она из-за меня, кстати, началась. Мы играли в Белграде с «Партизаном», тогда были очень популярны матчевые встречи, и Блюменталь отправил меня в ту поездку чтобы посмотреть, чего я вообще стою, как игрок. Главной звездой у югов был Мирко Сандич, который очень бесился, что никак забить из-под меня не может. В какой-то момент он задел меня рукой по лицу, зацепил губу, а там же сосуды близко, сразу брызнула кровь. Меня вытащили на бортик, и все наши тут же прыгнули в воду за меня мстить.

— Каким образом при том образе жизни и постоянных сборах вам удалось пересечься с внучкой Михаила Шолохова и убедить её стать вашей женой?

— Ну, не в бассейне, разумеется. На учёбе в университете. От кафедры журналистики до Ленинской библиотеки было рукой подать, там мы впервые с Машей и встретились. Можно сказать, Карл Маркс свёл. У нас обоих, как выяснилось, были «хвосты» по экономике, вот и ходили их подчищать после того, как зачёты провалили. 26 лет вместе прожили, до самой Машиной смерти. Шолохов тогда жил на Арбате, я к нему свататься ходил, всё, как у донских казаков положено. Михаил Александрович удивительным человеком был, страшно переживал за страну, когда она стала разваливаться. Очень многим людям он по жизни помог.

Потом мы часто момент знакомства вспоминали. Все Шолоховы небольшого росточка по мужской линии. Помню, я в квартиру зашёл, Михаил Александрович на меня посмотрел и говорит: «О, порода пришла к нам в семью!». Вот так сразу меня и приняли.