«Donya-e Eqtesad», Иран: «новый князь Горчаков» российской дипломатии
Иранское издание посвятило большую статью истории российской дипломатии и лично главе российского МИД Сергею Лаврову, назвав его «новым князем Горчаковым». Где бы Лавров ни оказался, он одним своим появлением представляет вызов или проблему для США, подчеркивает автор.
«Donya-e Eqtesad», Иран
Дипломат, который бывает очень жесток и требователен на международных переговорах, в то же время чрезвычайно деятелен.
Мухаммад Хоссейн Баки: на днях издание «Foreign Policy» в одной из своих публикаций чрезвычайно подробно охарактеризовало и работу, и жизнь, и личностные особенности человека, который непременно войдет в историю мировой дипломатии. Имя и фамилия его — Сергей Лавров. Упомянутое издание считает его человеком очень жестким и требовательным, но прежде всего он — человек не слова, а дела. Но и это еще не все: все, кто сталкивался с ним в ходе переговоров или же вообще в кулуарах дипломатии, смогли бы сказать, что Сергей Лавров — пламенный патриот России. И именно из-за жесткости Лаврова, категоричности его оценок и выводов среди западных дипломатов за ним закрепилось прозвище «Мистер Нет».
Середину XIX столетия ни для российской дипломатии, ни вообще для российской внешней политики нельзя признать временем успехов и достижений. Тут и поражение в Крымской войне, и укрепление влияния других западных держав у границ Российской империи, да и турки, заручившись поддержкой Запада, решительно препятствовали закреплению позиций России на Черном море. Они особенно выступали против того, чтобы Россия могла держать на акватории моря военный флот. И они добились-таки запрета России держать свой военный флот в водах Черного моря по итогам мирного договора, завершившего Крымскую войну.
Многие тогда считали, что Россия прекратит политику экспансии и с этого момента начнет отступать. Но князь Александр Горчаков, в то время занимавший пост министра иностранных дел Российской империи, понимал эту ситуацию несколько иначе. Он описал ее следующей фразой, которая также вошла в историю: «Некоторые полагают, Россия сердится. Но Россия не сердится. Россия сосредотачивается».
А в конце 90-х гг. уже прошлого века подобный ответ на подобные же поражения и унижения для уже новой, постсоветской России, казалось бы, должен был бы успокоить российских националистов; националистов, полагавших, что их страна находится на пороге краха и самоуничтожения.
Дело в том, что Евгений Примаков (жесткий, несгибаемый и, несмотря на преклонный уже возраст, сохранивший, как в неприступной крепости, ту твердость, которая была присуща «старым кадрам» еще советской дипломатии; во время правления президента Бориса Ельцина возвысившийся на пост министра иностранных дел) словно бы еще раз перечитал старые учебники истории времен царской России. Он назвал Горчакова образцом или эталоном для новой российской дипломатии, которая должна была прийти на смену старой советской школе.
В своих выступлениях он неоднократно ссылался на опыт Горчакова, в своих статьях восхвалял его реализм и практицизм, его ловкие дипломатические маневры и даже распорядился воздвигнуть ему памятник перед входом в здание Министерства иностранных дел России (сталинский небоскреб в стиле неоампира с элементами готики, который сразу после распада СССР оказался наполнен разного рода бюрократами, совершенно случайно попавшими в сферу дипломатии, быстро втянувшими страну в межнациональный кризис, в долговую кабалу перед международными кредиторами и даже в гражданскую войну на южных окраинах страны).
Но все эти беды, постигшие Россию, ничуть не испугали Примакова. Заняв пост министра иностранных дел, он заявил, что Россия еще может и должна вернуть себе роль великой державы (хотя немногие поначалу воспринимали эти слова всерьез) и довольно быстро доказал, что сможет стать новым Бисмарком, но только уже российской выделки.
Сьюзен Б. Глассер, известная американская журналистка и редактор новостей, однажды в аналитическом материале для «Foreign Policy» описала свою встречу и интервью с Сергеем Лавровым, нынешним министром иностранных дел Российской Федерации. В частности, она написала, что ничуть не удивительным является впечатление сходства этого человека с упомянутым знаменитым российским дипломатом XIX столетия, князем Горчаковым.
Она рассказала, что спрашивала у Лаврова, известного своей якобы «воинствующей» риторикой на любых переговорах, о том, какие изменения произошли в российской внешней политике с 2012 года. То есть, с момента, когда президентом России повторно, после 4-хлетнего перерыва, был избран Владимир Путин, получивший тогда на выборах около 63% голосов российских избирателей.
Она отметила, что, задавая этот вопрос, ожидала следующих ответов. Либо речь должна была пойти о новом этапе российско-американского противостояния, которому теперь снова должны были быть посвящены все первые полосы ведущих мировых СМИ, либо о новых конфронтационных законах, принятых в обеих странах, в частности, о запрете отдельным российским чиновникам и политикам, подозреваемым в нарушениях прав человека, въезжать на территорию США, и, напротив, о запрете американским гражданам усыновлять российских детей. Или же можно было бы услышать в ответ о новых российско-американских переговорах по проблемам Ближнего Востока — и прежде всего по Сирии, — которые не увенчались успехом из-за диаметрально противоположных позиций сторон. Прежде всего из-за того, что Россия в разразившейся в Сирии кровавой гражданской войне «безоговорочно» поддержала президента страны Башара Асада. Или можно было ожидать, что в ответ последуют возмущенные реплики относительно противостояния сторон по таким вопросам, как противоракетная оборона или арест «оппозиционного» «антипутинского» музыкального ансамбля Pussy Riot.
Но Лавров, как дипломат, начинавший трудиться еще в брежневскую эпоху, привыкший всю жизнь строить и вести сложные переговоры (сложность которых заключалась подчас в том, что приходилось выступать от имени «полусвергнутых» российских правительств, или откровенных временщиков, или проходных фигур, на короткое время оказавшихся на самой вершине российского политического Олимпа), отвечать на угрозы и замечания — предпочел говорить совсем о другом.
Прежде всего Лавров стал приводить примеры из российской истории и говорить о тех российских дипломатах, которые откровенно демонстрировали политическую линию государства, являвшегося великой державой, но — безо всякой воинствующей риторики или обвинительного тона. Это, по словам Лаврова, является также одной из причин, в силу которых Россия не намерена бросать вызов гегемонии США на Ближнем Востоке, в арабском мире или в какой-либо иной точке Земного шара, — но при этом все равно должна будет выйти на первые роли. В частности, Лавров с гордостью заговорил о князе Горчакове, который вывел Россию после поражения в Крымской войне на первые роли в европейской дипломатии, но сделал это, не прибегая к оружию и развязав ни одной войны. «Россия выходила на первые роли в мировой политике исключительно путем дипломатии» — буквально так говорил Лавров, отвечая на данный вопрос.
Когда Лавров дошел до ответа на вопрос о том, какова сущность внешней политики России во времена В. Путина, он стал рассуждать, как новый «владыка Кремля» смог повторно превратить Россию в великую державу после всех унижений 90-х гг. Он более всего подчеркивал то, как сильная и могучая Россия снова начала проводить «решительную» или наступательную внешнюю политику. Говоря о том, что именно изменилось во внешней политике, он подчеркивал, что нельзя никак обойти вниманием внутренние изменения или что Россия смогла задействовать свои внутренние силы.
Да, говорил он, Россия стала сильнее экономически, она смогла преодолеть раскол в обществе, несколько выровнять то огромное социальное расслоение, появившееся после распада СССР, и сделать выше стандарты жизни всего населения. Было сделано очень многое, но главное, — что эти изменения были ощутимы, и люди чувствовали их. Благодаря всему этому Россия снова приобрела чувство уверенности. Россия, говорил Лавров, начинала с той ситуации, когда в первой половине 90-х годов, после распада СССР и формирования Российской Федерации, порой даже не имела определенного бюджета и определенной государственной границы: её пересекали в обе стороны все, кому не лень. Постепенно удалось преодолеть все трудности, которые отмечались буквально на каждом шагу, начиная с нехватки продовольствия. При этом Лавров подчеркивал, что он больше имеет в виду не отсутствие товаров в продовольственных магазинах, а отсутствие так называемой продовольственной безопасности, без чего тоже нельзя быть великой державой.
Теперь Россия стала другой страной, она может более уверено реализовывать те свои законные интересы, о которых даже стеснялась говорить в первые годы после распада СССР.
(…) Если посмотреть на решительную, если угодно, даже агрессивную внешнюю политику советской эпохи, то можно ощутить ясный посыл этой решительности или агрессивности: Россия не действовала ожесточенно, а действовала именно уверенно, именно в этом смыл агрессивности внешней политики. А господин Лавров, которому уже исполнилось 70 лет, стал одним из самых могущественных министров иностранных дел России, которых сменилось уже довольно много с момента распада СССР и так называемого «окончания холодной войны».
Как, с одной стороны, непревзойденный обвинитель, безжалостный, жесткий, но при этом проницательный переговорщик, в последние годы рассердивший и одновременно впечатливший многих своих коллег из других стран, он более чем кто-либо другой (кроме, возможно, самого Путина) сделал для возвращения России уважения на мировой арене.
Каково бы ни было ваше личное впечатление о Лаврове (к примеру, один из высокопоставленных представителей администрации президента США Джорджа Буша-младшего сказал журналисту упомянутого здесь издания, что «Лавров — глупец во всех смыслах этого слова»), в любом случае вы должны будете заметить, что где бы Лавров ни оказался, он одним своим появлением представляет вызов или проблему для США, хотя никогда, как настоящий дипломат, не бросает Соединенным Штатам перчатку открыто. Но это он заставил США относиться к России, как к великой державе, с которой нельзя не считаться, и мнение которой нельзя игнорировать. (…) Все это вызывало одновременно восхищение и в то же время некий священный трепет у его всегда вежливых, не обладающих его жесткостью коллег, с кем ему доводилось пересекаться на мировой арене. По словам одного из них, представлявшего дипломатическое ведомство одной из довольно значительных держав так называемого Третьего мира, сегодня Лавров является «одним из самых влиятельных министров иностранных дел в мире».
(…) Многим американским коллегам, с кем Лаврову доводилось сталкиваться, он напоминает дипломата советских времен, этакого жесткого, но при этом галантного, в шикарном итальянском костюме, современного «Мистера Нет». Напомним, что все же первым советским дипломатом в истории, получившим прозвище «Мистер Нет», был Андрей Громыко, министр иностранных дел СССР, прозванный так коллегами за его привычку использовать отведенное Советскому Союзу как постоянному государству-члену Совбеза ООН право «вето» и в 50-х, и в 60-х, и в 70-х, и еще в 80-х годах. Русское слово, отрицательная частица «нет» соответствует английскому no. Именно такое прозвище дали советскому министру иностранных дел Андрею Андреевичу Громыко, занимавшему этот пост без малого 30 лет, с 1957-го по 1985 год, американские, а потом и все западные коллеги. И, похоже, Лавров — это «второй Громыко», уже в современной России. Именно такую характеристику дал Лаврову Дэвид Крамер, бывший помощник госсекретаря США в администрации Джорджа Буша-младшего: «Лавров — это второе издание Мистера Нет, или новая версия Андрея Громыко в наши дни». (,,,)
После того, как Россию во время очередной президентской кампании в США в 2012 году назвали «врагом США номер один», Лавров в открытую высмеял эти идеи или «черно-белое представление о мире» времен холодной войны. Несмотря на это, Россия, благодаря новой внешнеполитической концепции Путина, отводящей ей «ключевую» роль, но при этом придерживающейся курса «балансирования», не дала США аналогичной характеристики (что Америка — «враг номер один» для России, прим. перев.). Когда журналист «Foreign Policy» задал Лаврову вопрос о том, против чего же осуществляется балансирование, если здесь не имеются в виду США, Лавров ушел от прямого ответа.
Слова, которые можно отчасти признать ответом Лаврова на этот вопрос, были следующими: «Я не следую в международных отношениях идеологии. Как вы знаете, я начал работу дипломатом еще в советскую эпоху, и несмотря на то, что идеология всегда занимала важнейшее место в повестке дня Коммунистической партии СССР, заверяю вас, что я всегда старался оставаться прагматиком и подходить к решению проблем, исходя из условий реальной жизни. И так это остается и сейчас».
Несомненно, быть прагматиком означает прежде всего не смотреть на реальный, окружающий мир через розовые очки. Вы никогда не услышите от Лаврова мечтательных речей, и он уж точно ни о чем не пишет стихов (…). Понятно, он убежден в том, что американцы — отчаянные идеалисты, полагающие, что весь мир разделяет именно их представления о демократии, и ему нравится наблюдать крушение надежд, которые они возлагали на «арабскую весну» в той или иной ближневосточной стране, как провалом оканчивается и дает совершенно обратный эффект их вмешательство везде — от Ирака до Ливии, как поворот событий в той или иной стране становится для них ударом.
Но главное для Лаврова — все же не нанесение удара по США, а продвижение вперед и укрепление позиций России в мире. Автор этого интервью с Лавровым, которое здесь приводится, пишет, что один из его бывших коллег сказал о нем так: «Американцы его знают, как очередного Мистера «Нет» в истории российской дипломатии. Но он — не «второе издание» Громыко или Примакова. Это ошибка — думать подобным образом. Его жесткость и упорство проистекает от его чрезвычайного патриотизма и стремления именно возвысить Россию, а не нанести удар по Америке. Его антиамериканизм — это, скорее, тактика, но не стратегия… Он считает, что его миссия — в том, что необходимо помочь России наверстать все то, что она упустила за время своего «Великого унижения 90-х гг.», вернуть России то, что она утратила за это время. Для него все завязано именно на России, но не на соперничестве с США…»
За несколько прошедших лет Лаврову удалось стремительно укрепить свои позиции на мировой арене, как одному из лидеров мировой политики и международной дипломатии. Он сделал это практически в одиночку, бросив вызов усилиям Запада в Сирии, но вызов этот заключался не в том, что Россия тоже вступила во внутренний конфликт в этой арабской стране, а в том, что она предприняла некоторые шаги, чтобы помочь ей (Сирии) как раз выйти из смертоносной гражданской войны. Шаги, которые являются пока односторонними.
Американцам и европейцам, которые очень часто повторяли тезисы о массовых убийствах в ходе сирийского конфликта (обвиняя в них правящий режим страны во главе с президентом Башаром Асадом) Сергей Лавров представлялся не просто защитником Асада на международной арене, но, скорее, своего рода мощным заградительным щитом для сирийского правящего режима, благодаря чему, во многом, последний смог в итоге устоять во главе страны.
Напомним, что, по некоторым оценкам, гражданская война в Сирии унесла более 500 тысяч жизней, а свыше 5 миллионов гражданских лиц остались без крыши над головой. При этом Сирия являлась одним из самых крупных покупателей советского и российского вооружения и военной техники, а также долгое время оставалась последним оплотом советского влияния в ближневосточном регионе, уже даже после того, как сам СССР перестал существовать.
Лавров, несомненно, учитывал все это при формировании российского внешнеполитического курса — ведь если бы он полагал, что сохранение режима Асада не было бы в интересах России, он наверняка перестал оказывать ему свою поддержку. Очень многие россияне, с кем пришлось беседовать автору упомянутой статьи для ее подготовки: начиная от самого Лаврова и его окружения до самых ярых противников режима Путина — давали деятельности главы МИД России самую разную оценку, но все сходились в одном. Противодействие Лаврова вмешательству Запада во внутренние дела в Сирии являлось не беспокойством за судьбу самой Сирии, а озабоченностью за судьбу России и велось в защиту ее собственных интересов. Россия и влияние ее в современном мире были самыми главными проблемами для Лаврова, как и для его непосредственного начальника в Кремле. Они готовы были пойти на все ради сохранения и защиты в мире сферы российских интересов. По мнению Запада, они ради этого были готовы даже на массовые убийства сирийских оппозиционеров и безжалостное подавление мятежей и недовольства в стране.
Автор интервью также задал Лаврову вопрос, в чем он видит причину того, что Запад очень долго и настойчиво делал попытки повлиять на позицию России (а значит, и самого Лаврова) по сирийскому конфликту, словно он (Запад) был на 100% убежден, что ее можно будет изменить. Ведь, как известно, Европа и Америка предпринимали эти попытки неоднократно, пытаясь зайти с самых разных сторон: то действуя разными посулами и обещаниями в адрес России, а то и угрозами. Одновременно у Лаврова спросили, почему он неизменно отвечал на все запросы и попытки Запада поддержать вмешательство в конфликт на стороне сирийской «демократической оппозиции» отказом.
Глава российского МИДа, после недолгого раздумья при ответе на этот вопрос, достал из кармана листок бумаги и развернул его. На этом листочке было написано одно из изречений старого русского дипломата князя Горчакова. Прочитав его, Сергей Лавров и дал ответ на вопрос издания. Фраза, возможно, в пересказе на современный язык, была такой: «Внешнее вмешательство во внутренние дела другой страны недопустимо. Особенно недопустимо оно для тех держав, кто почитает себя лидерами человечества и вождями современного цивилизованного мира».