Оккупационные рассказы моей матери
Оставьте комментарий (см. ниже)Сергей Скорый
Оккупационные рассказы моей матери
Матушка — дама почтенного возраста. Ей почти 90. Смотрит на мир просветлённо и как-то по-детски. Часто забывает мелочи повседневности, страшно мучается и переживает по этому поводу. Но на удивление помнит массу подробностей из далёкого детства. А оно у мамы в немалой степени связано с войной и немецкой оккупацией Крыма на протяжении двух с половиной лет — с осени 1941 по апрель 1944 года.
Жизнь населения в период оккупации на тех или иных территориях (за исключением героизма подпольщиков и партизан) вовсе не относится к благодатным темам, поднимаемым отечественной литературой. Да и что тут «поднимать»? Писать о том, как жили (а точнее — выживали) миллионы людей, которые по тем или иным причинам не могли уйти вслед за отступающими войсками и в состоянии брошенности остались с врагом один на один… А если, к тому же, вспомнить, что впоследствии люди, пережившие оккупацию, вынуждены были продолжительное время отмечать этот факт в одной из граф официальных документов. Нет, не вдохновляющая тема…
Но вернёмся к матушке, а точнее — к её рассказам о некоторых случаях из той самой «оккупационной» жизни, свидетелем которых была она — девочка 13-15 лет по имени «Женя». Из них я отобрал лишь те, которые мне показались наиболее интересными. Конечно, они не отличаются героикой, но всё в них — правда…
—МЫ ВОЗЬМЁМ МОСКВУ, И Я ЖЕНЮСЬ НА ДЕВУШКЕ ТАНЕ!
Немцы вошли (а точнее — въехали) в небольшой крымский городок часов в 10 утра 2-го ноября 1941 года. Двигались они со стороны Симферополя по центральной улице. Вначале, грохоча и выбрасывая струи дыма, промчались мотоциклисты в причудливых шлемах и с выставленными вперёд пулемётами. За ними мягко, покачиваясь на рессорах, прокатила красивая легковая машина с офицерами, у одного из которых на переносице поблёскивал монокль. Завершили эту кавалькаду пара крытых больших, натружено гудящих тупорылых грузовиков с гогочущими солдатами.
Родители Жени и её сверстников строго-настрого наказали не попадаться на глаза немцам, но разве удержишь любопытных подростков! Вот и высматривали они из-за заборов диковинных пришельцев.
…К вечеру городок запестрел развешенными на столбах и стенах некоторых домов приказами о необходимости сообщать новым властям о коммунистах, евреях и цыганах. За их укрывательство грозил расстрел. В городке ввели комендантский час. С семи вечера до семи утра появляться на улицах запрещалось. За нарушение — расстрел. Вообще, слово «расстрел» стало наиболее расхожим в языке оккупантов и местных жителей.
…Немцы устраивались на постой. Разводил их по подворьям назначенный оккупантами староста Аг-ев. Жильцами длинного и низкого татарского дома семьи Жени стали два обер-лейтенанта и два унтер-офицера. Было им лет по 27-28, светловолосые, крепкие, у обер-лейтенантов награды — по два железных креста. Один из них при знакомстве ткнув себя в грудь пальцем, произнёс:— Ich bin Nikolas!*
И жестом показал на остальных:
— Das ist meine militärische Freunden!**
Жене легко давался в школе немецкий, поэтому она всё поняла без труда. Позже стали известны имена иных постояльцев: Курт, Отто, Вильгельм.
… Немцы с утра старательно делали физическую зарядку, шли на завтрак в один из домов поблизости, где располагалась полевая кухня, и исчезали, до вечера, взяв оружие и надев на спины большущие рюкзаки. Иногда их не было видно по несколько дней.
…Женю заинтересовала форма постояльцев. Она во многом была иная, чем у немцев, квартировавших в домах поблизости или встречаемых ею в на улицах городка. Те ходили в одежде серо-зелёного цвета, в пилотках или фуражках с орлами, в сапогах с короткими голенищами. Танкисты носили чёрную форму, а жившийнапротив жениного дома строгий худощавый немец щеголял в чёрном мундире, но почему-то с одним погоном, и в фуражке со зловещим черепом и костями на околыше.
На «их» немцах были короткие куртки, брюки, заправленные в высокие кожаные ботинки на толстой рифленой подошве. Головными уборами служили фуражки с длинными козырьками и отворачивающимися «ушами», которые спереди застёгивались на пуговицы. Сбоку, на фуражках — немцы называли их кепи — красовались эмблемы в виде какого-то цветка.
Однажды Курт, второй обер-лейтенант, заметив любопытный взгляд Жени, направленный на цветок, усмехнулся:— Das ist Edelweiss!***
…Отец, как только в доме стали жить немцы, запретил говорить о них что-либо в их присутствии, тем более о Красной Армии, или партизанах, появившихся в расположенных поблизости от городка лесах, заметив при этом:— А вдруг они понимают русский!
Однако, Женя и её мама нет-нет, да и поругивали немцев, хотя те, в общем, не давали для этого особенных поводов.
…Как выяснилось позже, отец, как в воду глядел: двое из постояльцев не просто понимали русский язык, но и могли говорить на нём. Выяснилось это совершенно случайно. Из хозяйства в семье остались две козочки Лидка и Динка, которых Женя обычно пасла неподалёку от дома. Так было и в тот вечер, когда мимо Жени проходил Николас, а Лидка вдруг оборвала поводок и стала бежать прочь от девочки. Немец быстро догнал козочку и схватил её за обрывок верёвки.
— Лидка, уходи от него, он — немец! — непонятно почему закричала Женя.
— А мы её сейчас резать будем! — на чистейшем русском языке и — как показалось Жене — довольно весело ответил Николас.
Женя обомлела… Она вспомнила, сколько нелицеприятного они говорили с мамой о немцах в их присутствии.
— Мой папа был долго сотрудником немецкого посольства в Москве, а я учился в русской школе! Там осталась моя любовь! Мы возьмём Москву, и я женюсь на девушке Тане! А прибыли мы к вам из Италии. Вот так-то, Женя!
…Немцы квартировали у них почти два месяца. Перед отъездом, как-то вечером, обер-лейтенант Курт, в присутствии Жени и всей семьи, вдруг задумчиво произнёс по-русски:
— У вас — хорошие альпинисты! Я соревновался с многими из них до войны, на Кавказе.
…Пройдут годы, и знаменитый русский бард и поэт Владимир Высоцкий в одной из своих военных песен упомянет немецкий горных стрелков, воевавших в горах Кавказа:
А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою.
Он падал вниз, но был спасён,
А вот теперь, быть может, он
Свой автомат готовит к бою…
Вот так и произошло знакомство Жени в те далёкие годы оккупации с немецкими егерями одной из горнострелковых дивизий, действовавших в горах и лесах Крыма и создавших немало проблем крымскому партизанскому движению уже с ноября 1941 года…
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Танкисты — гауптман Пауль и обер-лейтенант Фриц — стали квартировать в доме Жени ранней весной 1942 года. При знакомстве с семьёй Пауль гордо объявил, что они — «истребители русских танков», подтвердив этот жестом руки, словно нажимающей на курок, и возгласом «Sсhiessen Russiche Panzer!” *
Откуда было знать Жене, что перед ней танкисты 22-ой танковой дивизии 11-ой армии вермахта, которые действительно сыграют, отнюдь, не последнюю роль в будущем сражении на Керченском полуострове, разгроме Крымского фронта в первой половине мая 1942 года в ходе Крымской оборонительной операции или «Охоты на дроф», как её величали немцы…
Танкисты иногда приходили в комбинезонах, и тогда от них вовсю несло бензином и машинным маслом. Вблизи речки Чурук-Су (а это было рядом с домом Жени) располагался парк немецкой техники. Когда танкам прогревали моторы, они ревели, как разъяренные звери, а потом грохотали тяжёлыми гусеницами по улочкам городка в сторону Феодосии.
Через некоторое время обер-лейтенант Фриц исчез…
— Kranke!** — хмуро сказал Пауль, хотя Женя подумала, что Фриц не просто заболел, а его, скорее всего, ранили. Ведь в последнее время с территории, расположенной к востоку от городка, часто доносился гул канонады.
… В городе стало голодно. В семье, где помимо Жени, было ещё трое душ, в том числе десятилетний брат Витя, отсутствие еды стало ощущаться в полной мере.
Как-то в дом вошёл денщик Пауля с котелком и поставил его на стол:
— Essen!***
Позже в сторону полевой кухни прошел гауптман Пауль. И так было на протяжении всего времени, пока немец квартировал у них в доме…
…Однако голод ощущался не только в городе, а в ещё большей степени в близлежащих лесах, где базировались партизанские отряды, в том числе и комсомольско-молодежный, в котором воевал двоюродный брат Жени семнадцатилетний Костя. Партизаны иногда совершали нападения на немецкие коммуникации, истребляя живую силу и технику оккупантов, изредка пополняли в ходе этих операций продовольственные запасы, но еды, конечно, было мало.
По этой причине люди из лесу появлялись в городе и близлежащих сёлах, пытаясь раздобыть хоть что-нибудь из съестного. Нередко в их числе был и Костя, который заходил в дом Жени. И хотя у них с едой было совсем негусто, отказать родственнику они, понятное дело, не могли.
Вот и в этот поздний вечер раздалось тихое царапанье в оконное стекло, и, когда отец Жени приоткрыл одеяло, которым оно завешивалось (а закрывать окна был приказ немцев, поскольку над городом иногда появлялись наши самолёты и начинали бомбить его), он увидел смутно белеющее лицо Кости.
— Немцы есть?
— Нет! Заходи быстрее!
Постояльца Пауля не было. Он ушёл играть в карты, к офицерам, квартировавшим по соседству.
…Костя стоял посреди комнаты, с автоматом наперевес, широко раскрыв вещевой мешок. Мать Жени собирали нехитрую снедь, а брат Витя с интересом смотрел на пришельца из леса, особенно на его ППШ.
… В дверь громко постучали.
— Пауль! — побелевшими губами прошептал отец. Костя метался по комнате.
— Прячься за одеяло, в проём окна!
…Пауль был слегка навеселе, явно в благодушном состоянии. Он положил на стол несколько шоколадных конфет и потрепал по голове Витю:
— Kinder, essen!****
И в этот момент одеяло с шелестом свалилось на пол, и Костя в согнутом в три погибели положении с вещмешком и автоматом предстал перед изумлённым немцем.
… Они пристально смотрели друг на друга. Партизан Костя, по сути, ещё мальчик с исхудавшим, измученным лицом, судорожно вцепившийся пальцем в спусковой крючок автомата. И дородный, по крайней мере, вдвое старший него, немецкий танкист, на поясе которого, в кобуре висел тяжелый «Вальтер»… В соседней комнате, где жил Пауль, под подушкой лежал ещё автомат системы Шмайссера. Но это — в соседней комнате…
Видимо, каждый в эти мгновения думал о своём …
Костя: — Немца убью, но вырваться из города не удастся!
Пауль: — Опущу руку к «Вальтеру», а этот сумасшедший русский нажмёт на курок!
…Секунды казались вечностью. И вдруг немец, отойдя в сторону, устало махнул рукой, показывая на дверь:
— Weg!*****
…Семья сбилась в стайку. Пауль сел и вытер пот со лба:
— Wer diesser war******
Женя, путая русские и немецкие слова, сказала, что этот человек пришёл в дом попросить хлеба.
Немец криво усмехнулся и произнёс что-то типа «У вас все ходят просить хлеб с автоматом?».
Затем он исчез. Отец сказал матери забрать детей и укрыться у соседей. Все отчётливо понимали: за связь с партизанами грозит расстрел.
… Пауль появился утром, один, сделав вид, что ничего не было. Однако вечером, когда вся семья уже была в сборе, зашёл в их комнату и сказал Жене, чтобы она перевела:
— Сегодня я буду спать здесь! Если придут люди за хлебом, с автоматами — тут он, как показалось Жене, слегка подмигнул ей — скажете, что я – ваш больной родственник Иван!
Немец действительно переночевал в их комнате одну ночь. По-видимому, визит лесного гостя перепугал его не на шутку. Тем не менее, гауптман не донёс на семью в комендатуру, хотя сделать ему это, конечно, не составляло труда.
…В начале мая танковое подразделение, в котором воевал Пауль, покинуло их городок.
ЛЖЕПАРТИЗАН ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ
Отца Жени, Василия Ивановича, в своё время в армию не взяли…Будучи ещё мальчишкой, лет семи от роду, ездил он со старшими братьями в лес, по дрова, однажды поздней осенью промок до нитки, и получил сильнейший ревматизм. Ноги его время от времени опухали и болели до такой степени, что ходить было трудно. Какая ж тут армия! По этой причине не попал он и на фронт, когда началась война.
А изначально здоровьем и природной силой Василий Иванович был наделен немалой. Мама Жени, Александра Константиновна (или — Шура, как её звали соседи), любила вспоминать, как, будучи её ухажером, он, чтобы произвести неизгладимое впечатление на свою зазнобу, на глазах гуляющей молодежи залез под пасущегося жеребца и поднял его на плечах. Но это было в молодости.
… С началом оккупации сотрудничать с немцами – как это делали некоторые жители города – отец Жени не стал. И хотя главным для него, как, впрочем, и для многих других, было сохранить семью в это нелегкое время, идти на сговор с совестью он не хотел. Живности на подворье, за исключением двух молодых коз, уже не водилось. Выживали в основном за счет того, что выращивали в огороде и запасали потом на зиму. С хлебом были большие проблемы.
Вот и пришла в голову отцу Жени мысль заняться извозом, благо дело с лошадьми он имел с раннего детства. Ну, и потом – война войной, а людям все равно что-то нужно порой перевозить или куда-то ехать. – А оплатой – так вероятно рассуждал глава семьи – глядишь, и будут какие-либо продукты!
Правда, была в этом деле одна загвоздка: бричка у Василия Ивановича была в наличии, а вот тягловой силы – лошадей как раз и не было. Однажды сосед Алим, крымский татарин, прослышав о мечте Василия Ивановича, сказал ему, оглядываясь по сторонам: – Слышь, Васька, говорят, что партизаны — и тут он перешёл на шёпот – на днях немецкий гужевой обоз разбили, в лесу, километров за десять от города. Говорят, там кони теперь бродят бесхозные…
…Отец Жени собрал в котомку что-то из еды, сказал матери, чтобы не волновались, и ушёл на отлов бесхозных лошадок.
…Трое суток не было видно Василия Ивановича. А на четвёртые сосед Алим постучался к ним в дом с утра: – Шурка! — обратился он к жениной матери. – Там твоего Ваську со связанными руками в комендатуру повели…
Мать запричитала и кинулась из дома. Возле здания комендатуры с повязками на руках стояла группа полицейских. Поодаль от них — немецкий офицер. Напротив комендатуры высились виселица, на которой еще недавно висело несколько партизан и подпольщиков.
– Петро! – закричала Шура одному из знакомых горожан, работающему в полиции. – Ты моего Василя здесь не видел?
– Чего ж не видел? Видел! Поймали твоего партизана бородатого, когда из лесу выходил. Всех их скоро переловим! Под замком до утра посидит, а там немцам решать, что с ним делать!
– Ja! Ja! – кивнул немец. – Partizanen – kaputt!
Александра Константиновна поплелась домой на подгибающихся ногах.
…Вечером Женя с узелком еды пришла под комендатуру.
– Дяденька, передайте отцу поесть! – попросила она стоящего с винтовкой полицая.
– Зачем ему еда! Его завтра вешать будут! Он уже знает об этом! Иди прочь, глупая девчонка!
… Василий Иванович незадолго до похода в лес лежал, маялся больными ногами, не брился и отпустил небольшую бороду. За время скитания по лесу, в поисках лошадей, борода отросла ещё более. И когда он появился в старом ватнике, с котомкой за плечами, обросший бородой, сидевшие в засаде у леса полицаи, конечно, приняли его за партизана, радостно скрутили руки, надеясь на «заслуженное» поощрение со стороны немцев. Внешний вид отца Жени абсолютно соответствовал представлениям оккупантов о том, как выглядят партизаны. Правда, у этого «партизана» почему-то с собой не было оружия…
… С раннего утра мать зашла к соседу Алиму, прося его подтвердить в комендатуре, что он-де знает хорошо её мужа, и Василий — никакой не партизан! Сосед, поразмыслив какое-то время, согласился: – Смотри, Шурка, Аллаху угодное дело делаю!
…Из здания комендатуры вышел староста Аг-ев в щеголеватых сапогах и заломленной на голове шапке-кубанке. Мать Жени с заплаканным лицом и сосед Алим, активно жестикулируя руками, стали уговаривать старосту отпустить Василия.
– Ладно! Ждите! – сказал тот и скрылся за дверями здания.
…Александру било крупной дрожью. За спиной Аг-ева прихрамывая, показался Василий с виноватым лицом.
– Благодари Бога, соседа и меня! – небрежно бросил староста. – Не хрен по лесам шляться, следующий раз – точно повесим!
Мать Жени ахнула: – Вася, что у тебя с головой?
– А? Что? Где? – не понимая, схватился тот за голову.
– Да она ж у тебя наполовину белая! – и Александра горько заплакала.
… Так, отец Жени и мой будущий дед Василий Иванович поседел за одну ночь в ожидании смертной казни…
– ОТПУСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, КОНФЕТЫ ЭТОЙ ФРАУ!
…Начало апреля 1944 года. Уже несколько месяцев как немцы в доме родителей Жени не квартируют. Может, потому, что находится он в полкилометра от леса, а партизанские налёты что ни день — то сильнее. По ночам часто слышны выстрелы, автоматные и пулемётные очереди, иногда разрывы гранат. Судя по дальней канонаде орудий, долетавшей в город с севера и востока, фронт стремительно приближается к Крымскому полуострову.
… Как-то вечером вблизи их дома, прогудев, остановилась большая крытая машина.
Из кабины вышел немецкий офицер с рукой на перевязи, что-то сказал солдатам, и те стали вводить под руки и вносить в дом на носилках стонущих раненных…
Немцы заняли две комнаты. Было их человек пятнадцать. Судя по чёрной форме, танкисты. Женя видела: раненные лежали не только на двух кроватях, но и на полу, на расстеленных шинелях, покатом. Суетился пожилой доктор, офицер, делая перевязки, ему помогали два санитара. Врач приказал матери разжечь печь и кипятить воду…
Раненые немцы пробыли в их доме совсем недолго. Буквально за день до их отъезда, тяжело хромая на правую ногу, во двор вышел один из танкистов. Было ему лет двадцать пять, темноволосый с лицом заросшим щетиной. Увидев Женю, произнёс: – Wasser, wasser!* – и показал жестом, что хочет пить. Женя принесла ему из колодца большую кружку холодной воды.
Немец пил большими глотками:
– Danke! Was rufen kleine Frau?**
Женя назвала своё имя.
– Ich bin Paul!*** – и танкист заковылял обратно в дом…
…Лето 1958 года. Евгения и её муж Анатолий, партийный работник среднего звена, отдыхают в Мисхоре, вблизи Ялты, в санатории «Днепр». Это было время, когда полки магазинов вовсе не ломились от продуктов, а некоторые из них, те же шоколадные конфеты, считались большим дефицитом. И вот однажды – горничная, что убирала у них номер, «по секрету» сообщила Евгении, что в соседнем санатории, в буфете, продают шоколадные конфеты. Правда, обслуживают исключительно иностранцев, там сейчас как раз группа немцев из ГДР.
– Толя, пойдем, купим конфет! – обратилась она к мужу.
… В буфете, помимо пары иностранцев – моложавой дамы с модной причёской и её слегка седовласого спутника, опирающегося на палку, никого не было.
– Взвесьте мне, пожалуйста, полкилограмма конфет «Кара-Кумы»! – обратилась Евгения к упитанной буфетчице и стала искать кошелёк с деньгами в сумочке.
– Женщина! Вы, что не знаете, здесь обслуживаются только иностранцы! Вы же – и тут лицо буфетчицы приняло слегка пренебрежительное выражение – к ним явно не относитесь!
Краска залила лицо Евгении. Вдруг немец, прислушивающийся к их разговору, прихрамывая, подошёл к стойке:
– Отпустите, пожалуйста, конфеты этой фрау! – произнёс он с лёгким акцентом.
… Евгения взяла кулёк, руки у неё тряслись так, что несколько конфет упало на пол. Мужчина, опираясь на палку, нагнулся, затем протянул ей конфеты.
– Спасибо! – тихо промолвила Евгения.
… Немец, хромая на правую ногу, не спеша шёл по аллее со своей спутницей.
– Пауль! – вдруг закричала Евгения.
Мужчина стремительно обернулся.
– Пауль! – и она была уже рядом с ним. – Помните: война, 1944 год, крымский городок, Вы — ранены, я Вас ещё водой поила!
Немец пристально глядел на неё и молчал. И молчание это было долгим.
– Неужто, он не узнаёт меня? – крутилось в голове у Евгении, а память настойчиво возвращала её в сорок четвёртый год…
– Wer dieser, Paul? Wer dieser?**** – пытливо вопрошала своего спутника немка.
– Женя, кто этот немец? Кто он? – с лёгким удивлением спрашивал жену Анатолий.
Но ответа ни на немецком языке, ни на русском — так и не прозвучало…
Декабрь 2014 г.
Матушка — дама почтенного возраста. Ей почти 90. Смотрит на мир просветлённо и как-то по-детски. Часто забывает мелочи повседневности, страшно мучается и переживает по этому поводу. Но на удивление помнит массу подробностей из далёкого детства. А оно у мамы в немалой степени связано с войной и немецкой оккупацией Крыма на протяжении двух с половиной лет — с осени 1941 по апрель 1944 года.
Жизнь населения в период оккупации на тех или иных территориях (за исключением героизма подпольщиков и партизан) вовсе не относится к благодатным темам, поднимаемым отечественной литературой. Да и что тут «поднимать»? Писать о том, как жили (а точнее — выживали) миллионы людей, которые по тем или иным причинам не могли уйти вслед за отступающими войсками и в состоянии брошенности остались с врагом один на один… А если, к тому же, вспомнить, что впоследствии люди, пережившие оккупацию, вынуждены были продолжительное время отмечать этот факт в одной из граф официальных документов. Нет, не вдохновляющая тема…
Но вернёмся к матушке, а точнее — к её рассказам о некоторых случаях из той самой «оккупационной» жизни, свидетелем которых была она — девочка 13-15 лет по имени «Женя». Из них я отобрал лишь те, которые мне показались наиболее интересными. Конечно, они не отличаются героикой, но всё в них — правда…
.
—МЫ ВОЗЬМЁМ МОСКВУ, И Я ЖЕНЮСЬ НА ДЕВУШКЕ ТАНЕ!
.
Немцы вошли (а точнее — въехали) в небольшой крымский городок часов в 10 утра 2-го ноября 1941 года. Двигались они со стороны Симферополя по центральной улице. Вначале, грохоча и выбрасывая струи дыма, промчались мотоциклисты в причудливых шлемах и с выставленными вперёд пулемётами. За ними мягко, покачиваясь на рессорах, прокатила красивая легковая машина с офицерами, у одного из которых на переносице поблёскивал монокль. Завершили эту кавалькаду пара крытых больших, натружено гудящих тупорылых грузовиков с гогочущими солдатами.
Родители Жени и её сверстников строго-настрого наказали не попадаться на глаза немцам, но разве удержишь любопытных подростков! Вот и высматривали они из-за заборов диковинных пришельцев.
…К вечеру городок запестрел развешенными на столбах и стенах некоторых домов приказами о необходимости сообщать новым властям о коммунистах, евреях и цыганах. За их укрывательство грозил расстрел. В городке ввели комендантский час. С семи вечера до семи утра появляться на улицах запрещалось. За нарушение — расстрел. Вообще, слово «расстрел» стало наиболее расхожим в языке оккупантов и местных жителей.
…Немцы устраивались на постой. Разводил их по подворьям назначенный оккупантами староста Аг-ев. Жильцами длинного и низкого татарского дома семьи Жени стали два обер-лейтенанта и два унтер-офицера. Было им лет по 27-28, светловолосые, крепкие, у обер-лейтенантов награды — по два железных креста. Один из них при знакомстве ткнув себя в грудь пальцем, произнёс:— Ich bin Nikolas!*
И жестом показал на остальных:
— Das ist meine militärische Freunden!**
Жене легко давался в школе немецкий, поэтому она всё поняла без труда. Позже стали известны имена иных постояльцев: Курт, Отто, Вильгельм.
… Немцы с утра старательно делали физическую зарядку, шли на завтрак в один из домов поблизости, где располагалась полевая кухня, и исчезали, до вечера, взяв оружие и надев на спины большущие рюкзаки. Иногда их не было видно по несколько дней.
…Женю заинтересовала форма постояльцев. Она во многом была иная, чем у немцев, квартировавших в домах поблизости или встречаемых ею в на улицах городка. Те ходили в одежде серо-зелёного цвета, в пилотках или фуражках с орлами, в сапогах с короткими голенищами. Танкисты носили чёрную форму, а жившийнапротив жениного дома строгий худощавый немец щеголял в чёрном мундире, но почему-то с одним погоном, и в фуражке со зловещим черепом и костями на околыше.
На «их» немцах были короткие куртки, брюки, заправленные в высокие кожаные ботинки на толстой рифленой подошве. Головными уборами служили фуражки с длинными козырьками и отворачивающимися «ушами», которые спереди застёгивались на пуговицы. Сбоку, на фуражках — немцы называли их кепи — красовались эмблемы в виде какого-то цветка.
Однажды Курт, второй обер-лейтенант, заметив любопытный взгляд Жени, направленный на цветок, усмехнулся:— Das ist Edelweiss!***
…Отец, как только в доме стали жить немцы, запретил говорить о них что-либо в их присутствии, тем более о Красной Армии, или партизанах, появившихся в расположенных поблизости от городка лесах, заметив при этом: — А вдруг они понимают русский!
Однако, Женя и её мама нет-нет, да и поругивали немцев, хотя те, в общем, не давали для этого особенных поводов.
…Как выяснилось позже, отец, как в воду глядел: двое из постояльцев не просто понимали русский язык, но и могли говорить на нём. Выяснилось это совершенно случайно. Из хозяйства в семье остались две козочки Лидка и Динка, которых Женя обычно пасла неподалёку от дома. Так было и в тот вечер, когда мимо Жени проходил Николас, а Лидка вдруг оборвала поводок и стала бежать прочь от девочки. Немец быстро догнал козочку и схватил её за обрывок верёвки.
— Лидка, уходи от него, он — немец! — непонятно почему закричала Женя.
— А мы её сейчас резать будем! — на чистейшем русском языке и — как показалось Жене — довольно весело ответил Николас.
Женя обомлела… Она вспомнила, сколько нелицеприятного они говорили с мамой о немцах в их присутствии.
— Мой папа был долго сотрудником немецкого посольства в Москве, а я учился в русской школе! Там осталась моя любовь! Мы возьмём Москву, и я женюсь на девушке Тане! А прибыли мы к вам из Италии. Вот так-то, Женя!
…Немцы квартировали у них почти два месяца. Перед отъездом, как-то вечером, обер-лейтенант Курт, в присутствии Жени и всей семьи, вдруг задумчиво произнёс по-русски:
— У вас — хорошие альпинисты! Я соревновался с многими из них до войны, на Кавказе.
…Пройдут годы, и знаменитый русский бард и поэт Владимир Высоцкий в одной из своих военных песен упомянет немецкий горных стрелков, воевавших в горах Кавказа:
.
А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою.
Он падал вниз, но был спасён,
А вот теперь, быть может, он
Свой автомат готовит к бою…
.
Вот так и произошло знакомство Жени в те далёкие годы оккупации с немецкими егерями одной из горнострелковых дивизий, действовавших в горах и лесах Крыма и создавших немало проблем крымскому партизанскому движению уже с ноября 1941 года…
.
*Я — Николас!
** Это мои боевые друзья!
*** Это — эдельвейс!
.
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
.
Танкисты — гауптман Пауль и обер-лейтенант Фриц — стали квартировать в доме Жени ранней весной 1942 года. При знакомстве с семьёй Пауль гордо объявил, что они — «истребители русских танков», подтвердив этот жестом руки, словно нажимающей на курок, и возгласом «Sсhiessen Russiche Panzer!” *
Откуда было знать Жене, что перед ней танкисты 22-ой танковой дивизии 11-ой армии вермахта, которые действительно сыграют, отнюдь, не последнюю роль в будущем сражении на Керченском полуострове, разгроме Крымского фронта в первой половине мая 1942 года в ходе Крымской оборонительной операции или «Охоты на дроф», как её величали немцы…
Танкисты иногда приходили в комбинезонах, и тогда от них вовсю несло бензином и машинным маслом. Вблизи речки Чурук-Су (а это было рядом с домом Жени) располагался парк немецкой техники. Когда танкам прогревали моторы, они ревели, как разъяренные звери, а потом грохотали тяжёлыми гусеницами по улочкам городка в сторону Феодосии.
Через некоторое время обер-лейтенант Фриц исчез…
— Kranke!** — хмуро сказал Пауль, хотя Женя подумала, что Фриц не просто заболел, а его, скорее всего, ранили. Ведь в последнее время с территории, расположенной к востоку от городка, часто доносился гул канонады.
… В городе стало голодно. В семье, где помимо Жени, было ещё трое душ, в том числе десятилетний брат Витя, отсутствие еды стало ощущаться в полной мере.
Как-то в дом вошёл денщик Пауля с котелком и поставил его на стол:
— Essen!***
Позже в сторону полевой кухни прошел гауптман Пауль. И так было на протяжении всего времени, пока немец квартировал у них в доме…
…Однако голод ощущался не только в городе, а в ещё большей степени в близлежащих лесах, где базировались партизанские отряды, в том числе и комсомольско-молодежный, в котором воевал двоюродный брат Жени семнадцатилетний Костя. Партизаны иногда совершали нападения на немецкие коммуникации, истребляя живую силу и технику оккупантов, изредка пополняли в ходе этих операций продовольственные запасы, но еды, конечно, было мало.
По этой причине люди из лесу появлялись в городе и близлежащих сёлах, пытаясь раздобыть хоть что-нибудь из съестного. Нередко в их числе был и Костя, который заходил в дом Жени. И хотя у них с едой было совсем негусто, отказать родственнику они, понятное дело, не могли.
Вот и в этот поздний вечер раздалось тихое царапанье в оконное стекло, и, когда отец Жени приоткрыл одеяло, которым оно завешивалось (а закрывать окна был приказ немцев, поскольку над городом иногда появлялись наши самолёты и начинали бомбить его), он увидел смутно белеющее лицо Кости.
— Немцы есть?
— Нет! Заходи быстрее!
Постояльца Пауля не было. Он ушёл играть в карты, к офицерам, квартировавшим по соседству.
…Костя стоял посреди комнаты, с автоматом наперевес, широко раскрыв вещевой мешок. Мать Жени собирали нехитрую снедь, а брат Витя с интересом смотрел на пришельца из леса, особенно на его ППШ.
… В дверь громко постучали.
— Пауль! — побелевшими губами прошептал отец. Костя метался по комнате.
— Прячься за одеяло, в проём окна!
…Пауль был слегка навеселе, явно в благодушном состоянии. Он положил на стол несколько шоколадных конфет и потрепал по голове Витю:
— Kinder, essen!****
И в этот момент одеяло с шелестом свалилось на пол, и Костя в согнутом в три погибели положении с вещмешком и автоматом предстал перед изумлённым немцем.
… Они пристально смотрели друг на друга. Партизан Костя, по сути, ещё мальчик с исхудавшим, измученным лицом, судорожно вцепившийся пальцем в спусковой крючок автомата. И дородный, по крайней мере, вдвое старший него, немецкий танкист, на поясе которого, в кобуре висел тяжелый «Вальтер»… В соседней комнате, где жил Пауль, под подушкой лежал ещё автомат системы Шмайссера. Но это — в соседней комнате…
Видимо, каждый в эти мгновения думал о своём …
Костя: — Немца убью, но вырваться из города не удастся!
Пауль: — Опущу руку к «Вальтеру», а этот сумасшедший русский нажмёт на курок!
…Секунды казались вечностью. И вдруг немец, отойдя в сторону, устало махнул рукой, показывая на дверь:
— Weg!*****
…Семья сбилась в стайку. Пауль сел и вытер пот со лба:
— Wer diesser war******
Женя, путая русские и немецкие слова, сказала, что этот человек пришёл в дом попросить хлеба.
Немец криво усмехнулся