На шорском и хакасском языках это будет голубая или небесная река. Дед рассказывал, что здесь когда-то работали каторжники и какие-то бергалы.

Позднее, увлёкшись историей, я выяснил, что это были горнозаводские рекруты (от немецкого слова «берг» — гора). Более подробную информацию о жизни и разного рода приключениях во время золотой лихорадки я получил из архивов Красноярского краеведческого музея. Некоторые материалы мне помог найти краевед Иван Омелин.

И вот, уважаемый читатель, кое-что из старого жития-бытия лесных людей я хочу представить в предлагаемой статье: описание необъяснимых явлений, с которыми встречались и продолжают встречаться в нашей местности охотники и просто посетители тайги... Возможно, это имеет какое-то отношение и к новой науке об энергоинформационном обмене — энеологии.

А точнее, к феномену о горных духах. Этот ценнейший материал был собран исследователем, фольклористом А.А. Мисюревым в 1923 — 1925 годах с рассказов старожилов, работавших в своё время на золотых приисках, и записан как «рабочий» фольклор на живом народном сибирском диалекте.

* * *

Поп был наездной у нас из Кондомы. В три года раз наезжал, а то и в пять лет раз. Ребятишки до пяти лет некрещёные жили. Про богов у нас разговору не было. Тут был Горный — хозяин земли. В работе попа не поминай. Горный не любит. Што поп, што заяц — едино. Бывало, крестьяне наймутся, у них один разговор: Господи Иисусе, да помилуй, да всё про попов. А был управляющий Эдуард Карлыч Корс, немец. Услыхал ихни разговоры.

— Вы чо, молиться пришли?! Тут вам не церква, а работа! Так вас перетак, накличите Горного на свои дурацкие башки!

Наорёт на них, бежит к реке, голову сунет в воду, пьёт, как конь.

И свисту Горный не любил. Ежели кто в забое свистнет — покою нет. Останешься на ночь — целое горе. В просеках везде свистит, там и тут свистит, нет покою. Возьмёшь две свечки, обойдёшь кругом — никого! А только отошёл — опять свистит. Нет покою! Никак нельзя робить. Тачки на две останется — не докаташь, убежишь. Смотритель говорит:

— Пошто не докатал?

— Горный свистит! Посиди со мной — докатаю.

Он посидит, послушат — волосы дыбом.

— Бросай, пойдём!...

А вот как Огарков шёл с Чаныша. Выпить был горазд. И бахвалился:

— Эй, Горный, выходи драться!

Пошли с Чаныша, он впереди, за ним я шёл, Костерин Михайла и Ахметов, татарин. Проходим бергальские могилки, вдруг Огарков остановился, стал кулаками махать. Мы шумим:

— Ты чо, очумел? С кем дерёшься?

— Да вот Он стоит, разве не видите? Да вот Он, глядите!

Мы Огаркова оттащили, снег ему на голову кладём. Не тут-то было! Из наших рук его вырвало, он летит в снег, пять раз перевернулся, весь в крови. Только встал — опять его как костыльнёт, он семь раз перевернулся, колесом по снегу пошёл. Бьёт его Горный, а не видно, кто. Мы заопасились, пошли скорей, а он всё с Горным дерётся. Стоит пихта. Высока! Мы идём. И она идёт! Нам уж недалеко до стану — она идёт! Мы в уход — она за нами! Бегом пошла. Ахметка мне и говорит:

— Нашему Магомету ничего веры нету, давай русскому богу молись, а то пропадём!

Кое-как до стану добежали, скорей в казарму, дверь на замок. Ахметка всю ночь бормотал:

— Ой, Горный задавит!

Огарков был шибко избит, почернел, как котельный, лежал сутки. С той поры на Горного не бахвалился.

Потом робили на Чебанке. Сделали вечорку. Костёнку позвали. Приходим ко мне — все ребятишки в угол забились, прижались.

— Вы чего?

— Тятя, мужик приходил, до потолка ростом. Нам сказал: вы чего посередь избы, в угол идите! — И зубами щёлкнул.

Я думаю: Горный приходил, дело опасно! И стал проситься у начальства: «Переведите в другое место. Горный житья не даст». Перевели в избушку. Как вечер — дверь отворяется. Никого нет, сама собой отворяется. Был у меня кобель Алтай, шибко лаял. Как вечер — на баню лезет, лает, лает, а мне пойти посмотреть — боязно (я никого не боялся, ни урядников, ни попов — только Горного боялся). Баба моя, покойница, была очень смела. Говорит:

— Пойдём, посмотрим, чего Алтай лает.

Уговорила. Взял я фонарь. Как дверь сама собой отворилась — выходим. Идёт навстречу мужик с лесину ростом. И прямо на меня! О! Вся шкура у меня остыла, сам не знаю — шапка на мне или нет. Не помню, как в избу прибежал. Наутро думаю: прогневил Его чем-то. Взял я бутылку спирта — не пожалел, табаку крепкого баба в кисет насыпала. На работе в просечку положил, говорю:

— Не гневайся!

Через три дня посмотрел: нет ни спирта, ни табаку. Жертву взял. И всё прошло, Алтай не лаял.

А вот как Он материну мать пугал. Она ходила по дочерям, пошла на Чаныш. Шла, шла по черни, заблудилась, не знат, куды идти. Сказывала потом:

— Дождик был, свечерело, я сижу под пихтой, согнулась в три погибели. Вымокла, прозябла. Вылазит из чащи мужик ростом со скалу, о двух головах.

— Ты, баба, сидишь?

— Сижу.

— Трясёшься?

— Трясусь.

— Ну и трясись.

И пропал. Наутро едва добралась до Спасского-то. Тряслась три дня и три ночи: Горный трясучку нагнал. С тех пор — крышка по дочерям ходить. Закажут в гости — не идёт. На Андобе у нас был смотритель Андрей Людвигович Игловский. Однова пришёл, ревёт:

— Выходите обедать!

До трёх раз ревел. Только вылезли — гора пошла. Потом Игловский спрашиват нас:

— Вы как это смекнули выйти?

— Да ведь Вы же велели обедать итти!

— Ничего я не велел, из дому не выходил даже.

Мы зачали спорить. Он был знающий, смекнул и говорит:

— Получите по крючку водки, да Горному плесните!

Вы можете верить или не верить в эти рассказы. Есть много явлений в природе, пока недоступных нашему пониманию. Это и телепатия, и полтергейст, и много ещё чего. Не спеша с выводами, подумайте и о новых научных открытиях... Возможно, недалёк тот день, когда древние тайны и нашей Шории наконец-то откроются.

Виктор ХАРИН, Междуреченск