Новосибирский театр «Глобус» вернул «Отрочеству» Льва Толстого искру божью
Он превратил душное чтиво из школьной программы «на лето» в живую и страстную драму о взрослении
Мастерская инсценировок
Молодёжный академический театр «Глобус», кажется, явил городу ещё одну свою «фишку»: ему отлично удаются спектакли-инсценировки.
То есть, зрелища по литературным сюжетам, которые пьесами изначально не были. А родились как повесть или роман, без прицела на сцену. В общем, «Глобус» — теперь не только архитектурный мем советского модернизма, не только театр для всех возрастов, но еще и отличная мастерская инсценировок. Сценическое воплощение тут убедительно получают сюжеты, которые на сцене и представить-то было трудно. «Триумфальная арка», «Альпийская баллада», а теперь еще и «Отрочество» (16+) Льва Толстого. Такая обойма успехов — это уже не просто череда событий, а тренд, явление. Под девизом «Инсценировки «Глобусу» удаются!».
Оказался он живой
Инсценировка «Отрочества» не просто удалась, а очень удалась. Это must see 2025-го. Рекомендованный к просмотру и детям старше 16, и родителям. Ибо работает он как сеанс терапии и как витамин житейской уверенности.
Что особо волшебно звучит, если помнить, каков первообраз, книжный материал переработанный Ярославой Пулинович в упругую безантрактную пьесу.
С циклом «Детство. Отрочество. Юность» каждый маленький житель СНГ впервые сталкивается в начале средней школы — каникулярным летом межу четвертым и пятым классом. В списке чтения на лето. Сталкивается и получает первый читательский нокаут, первый заряд ненависти к «глыбе и матёрому человечищу». Вязнет в многословном, перегруженном бытом толстовском тексте, как пчела в сиропе и устало угасающим мозгом негодует: «Чёрт возьми, как можно про детство-то так занудно писать, а?! Это же детство, блин!».
Похоже, Ярослава Пулинович и режиссёр Дмитрий Шмаков свое одиннадцатое лето тоже отлично помнят. Потому что с литературной базой они обошлись очень умело: отжали из толстовской целлюлозы всю воду, всё занудство и создали из материала изысканный бумажный замок, чертог детства. В равной мере уютный и хрупкий.
Маленький мир Николеньки Иртеньева будто и впрямь сделан из бумаги — со стенами из тетрадных листов и альбомов для рисования. На этих страницах-обоях нарисована разнообразная «каля-маля» — жизнерадостные петроглифы из поры, когда рисунки на обоях еще невозбранны, ненаказуемы.
Но этот бумажный мир ужен получил первый надрыв — всемогущая волшебница мама уже хрупка и уязвима, а брат Володя уже весело циничен и беспощаден в шутках. Потому что он уже всамделишный подросток. На целых два года старше. А Николеньке этот шаг в первое своё десятилетие жизни только ещё предстоит.
Маленький белый мир уже намекает, что там, в мире большом, будет непросто — из зазоров бумажного чертога, из-под хлипкой детской кроватки лезут зайцы в чёрных худи — одинаковые, как армия роботов и лукавые, как бесы. Их улыбчивые мордочки из белого полистирола напоминают маску Гая Фокса — популярный молодежный аксессуар десятых годов. От ласковой отеческой улыбки безглазого белого лица, помнится, всем было не по себе. Зайцы-выбегайцы дают аналогичный привкус. Вроде бы, вечный образ детского новогодья (ну кто же не скакал под ёлкой мальчиком-зайчиком?). Но очень уж зловещие рогатые тени отбрасывают пластиковые ушки.
В общем, весь оставшийся сюжет посвящен деконструкции детского идеализма. Триггером становится смерть мамы, простудившейся на охоте, а дальше судьба несется, как разогнавшийся с горы взрослый велосипед, до педалей которого ты ещё не достаёшь. Ты ж на него только что с «Лёвушки» пересел…
Николенька Иртеньев (Станислав Курагин) узнаёт, что предметный ряд из песни «Пусть всегда будет солнце!» не следует оглашенному в сей песне пожеланию. Мама (Арина Литвиненко) из цепочки уже выбыла, позиции «небо», «солнце» и «я» тоже, получается, под вопросом.
Погружение в экзистенциальный кризис
Близкое знакомство со смертью — одна из главных травм взросления. У большинства она как раз на отрезок 9-14 лет и приходится. Ты оптом и сразу получаешь тяжелую стопку экзистенциальных открытий: смерть — не только для соседских бабушек и дедушек; все умершие почему-то не похожи в гробу на себя, зато похожи на унылые магазинные манекены (что намекает на отчаянную необратимость умирания); смерть внезапна и не сообщает загодя о приходе в гости; умирают все; мама тоже смертна; ты тоже умрёшь.
Тёмный веер этих новых знаний погружает ребенка в его первый экзистенциальный кризис. Если взрослые вокруг достаточно добры, тактичны и мудры, это становится естественной фазой здорового взросления. Если же не очень — получается затяжной кошмар. Как в случае с Николенькой.
На похоронах он на свою беду отказался целовать маму. Просто он хотел помнить её только живой. Хотел помнить тепло её щеки и аромат духов. А не запах ладана, бальзамировочной жидкости и манекенный холод мёртвой плоти.
Это желание 10-летнего ребёнка хоть на чуть-чуть отстраниться от смерти остальная семья восприняла как бесчувственность и дефекты эмо-социального развития. На Николеньку тут же взгромоздили колючую корону «гадкого мальчика». Взрослые — в сердцах (ну, на язык упало, дело-то!), а дети — с яростным восторгом, развивая тему. Как убойный аргумент в банальных детских ссорах, как контрольный выстрел (Да ты даже по маме не плакал! (С) Володя Иртеньев, 12 лет). Отчаянные николенькины попытки оправдаться и защититься только умножают число трещин и разрывов.
На помощь взрослых Николеньке вообще полагаться не приходится.
Даже гувернантка Мими (Алина Юсупова) способна только на церемонный всхлип над «бедным сироткой».
Бабушка-москвичка (заслуженная артистка РФ Тамара Кочержинская) — надмирная, отстраненная, как античные богини-матери — как Гера или Деметра. На неё уповать — почти как на мистическую абстракцию.
Папа? (Денис Горовенко). Ой, ну я вас умоляю! Такому папе самому нянька нужна — столько он делов наворотил без взрослого присмотра! Масштаб папиного инфантилизма — ещё одно травмирующее открытие, достающееся Николеньке.
Друзья-ровесники — тоже та ещё подмога. Для Володи (Иван Урбанович) Николенька презренно мал и серьёзного отношения недостоин. А девочкам и своих заек-демонов хватает.
Сестра Любочка (Александра Бутакова) поглощена аспектами первичной девичей социализации, а названная сестра Катенька (студентка НГТИ Анастасия Ткаченко) мается от зыбкости своего классового статуса. Она — дочка гувернантки Мими и живёт в роли «как бы сестры» Любочки, Володи и Коли. Будь она постарше и знай обо всех нюансах отношений своей мамы с Петром Александровичем Иртеньевым, никаким «как бы» она бы не мучилась. Ибо Иртеньевым-детям она…. э-э-э… несколько роднее, чем принято на людях оглашать.
Но поскольку Катенька еще мала для столь циничной осведомлённости, страдают от её социальной фрустрации только Любочка и Николенька (когда под руку попадается).
В общем, полагаться Николеньке Иртеньеву приходится лишь на себя. Он и старается, как может. Его неуклюжей сострадательности, его рваной и ломкой доброты хватит ещё и на Иленьку Граппа (Светлана Галкина) — робкого малыша-очкарика, ребёнка из круга бабушкиных приживалов. Который беден, одинок и несчастен по-настоящему, а не рефлексивно-церемонно, как Катенька.
Кстати, параллельно с ролью малыша Граппа заслуженная артистка России Светлана Галкина играет ещё и господина Жерома — нового иртеньевского воспитателя с отчётливыми симптомами садизма.
В таком решении нет никакого трансвест-эквилибра, смотрится это очень органично. Во-первых, очень рельефно видна внутренняя трусость гувернёра (люди, жестокие к детям и животным — всегда трусы). Во-вторых, параллель с Иленькой Граппом очень красноречива: внутри каждого психопата имеется свой Илюша Грапп, ребёнок, переживший неисцелённое насилие. Не на всех же хватит Николеньки Иртеньева.
Впрочем, тут запятую надежды поставили: маленький Илья Грапп, внезапный Колин товарищ по печали и одиночеству, уходит со сцены с песенкой «Если с другом вышел в путь» — с саундтреком из советского фильма про Дениску Кораблёва. Но Илюша её поёт с остервенелым пылом «Марсельезы» — как маленький воин, идущий в бой с большой и беспощадной жизнью. Ну, теперь-то он хотя бы не один…
Деконструкция детской наивности
Тайм-лайн сюжета эта песня из мира октябрят вовсе не ломает: персонажи «Отрочества» вообще живут в условном времени. Художник спектакля Валерия Репина не стала буквально воспроизводить ни интерьеры, ни одежду позапрошлого века. Никаких матросок и ботиночек на пуговках. Персонажи-дети одеты скорее по французской моде 1930-40-х — в шорты, гольфы, береты, кардиганы. Достаточно и для модальности «Это было не сегодня» и для ощущения «Это бывает всегда».
Деконструкция детской наивности — сюжет вечный. Да, в «Отрочестве» он по максимуму предметно-метафоричен: Николенька, срывая с папы усы, обнажает и кодифицирует отцовский инфантилизм (Ну да, не у всех папы — добрые великаны, бывают и твари дрожащие), а под содранным белым флизелином детской кроются уже не «рожицы кривые», а яростные граффити первого бунта.
И вот ведь что интересно: Николенька от Ярославы Пулинович, Дмитрия Шмакова и Станислава Курагина выглядит гораздо живее и оптимистичнее, нежели Николенька книжный, автобиографическое толстовское альтер-эго. Мы же знаем, что из книжного Николеньки вырастет душный босоногий моралист, превращавший жизнь своих близких в вязкий кошмар. И за тонкими мыслями детско-юношеской трилогии ещё последует постыдно знаменитое, идиотическое «Детки, не шалите!» (Звонили испанцы, кричали в трубку, что стыд не их). Книжного Николеньку жизнь всё-таки как-то странно отшлифовала. А у этого, нашего, «глобусовского» всё не так уж безнадёжно.
Ранее редакция сообщала о том, что школьную драму из предзакатного СССР показали в театре «Красный факел».
Источник: Infopro54
Фото предоставлены театром «Глобус», автор: Яна Колесинская.