Нина Шацкая: требую, чтобы зал мне отвечал
Однажды в творческой биографии Нины Шацкой появился альбом, состоящий из произведений Анны Ахматовой. Вернее, положенных на музыку произведений. Кроме того, певица и актриса рассказала о музыке, отце, Санкт-Петербурге и, конечно, о знаменитой однофамилице.
В свой юбилей певица и актриса Нина Шацкая решила сделать подарок поклонникам: она устроит для них концерт. Но предстоящий музыкальный праздник – не единственное, о чем можно говорить с заслуженной артисткой России. Однажды в ее творческой биографии появился альбом, состоящий из произведений Анны Ахматовой. Появился неслучайно. А еще Шацкая рассказала о музыке, отце и его роли в жизни Нины, о Санкт-Петербурге и, конечно, о знаменитой однофамилице.
- В вашей официальной биографии, помимо отца, упоминается только один человек, это ваш преподаватель из академии им. Гнесиных Наталья Андрианова.
- Я как раз вчера была у Натальи Зиновьевны.
- А своего первого преподавателя музыки помните?
- Конечно. Первым преподавателем стал отец. Он великолепно пел. В доме всегда звучала музыка. И первые песни, которые я слышала в живом исполнении, пел он. У отца была фантастическая харизма, неиссякаемая энергия и очень красивый тембр голоса. Он выступал до 60 лет, при этом его всегда окружали молодые поклонницы. Потом я училась в музыкальной школе, но авторитет отца был так велик, а я так не склонна к учебе, что меня отовсюду выгоняли. На самом деле я очень жадно впитываю и принимаю все, но системное обучение для меня большая проблема: я училась плохо в обычной школе, меня выгоняли из музыкальной. Я могу учиться, только когда мне нравится, поэтому Наталья Зиновьевна учила меня воздушно-капельным путем.
Отец долго думал, что я занимаюсь музыкой и языком. А когда он устроил мне проверку, оказалось, что я ничего не знаю. И тогда он побежал к учителям ругаться – почему у меня положительные, а не отрицательные оценки. Редкий отец — он требовал знаний, а не баллов. У него был большой оркестр, и все певцы в обязательном порядке занимались вокалом. Среди преподавателей был необычный, немногословный Юрий Васильевич Погодин, и я очень рвалась к нему в класс, потому что я видела, как он работает с учениками. Из школы я ехала не домой, а к родителям на работу: мама была директором дворца культуры, а уроки делала в классе, где занимались вокалом. Мне было лет 10-15, и он говорил: "Ты поздняя, тебе раньше 20 лет не надо заниматься. Ты не запоешь". Так и случилось, я не запела до 22 лет. Он работал со мной минут по 10-15, но говорил, что это бессмысленно. Я занималась академическим вокалом, а он давал мне для распевки романсы. Так они появились в моей жизни.
А потом отец нашел Наталью Зиновьевну.Он услышал на одном из конкурсов Мурата Насырова и сказал: "Надо найти педагога этого мальчика. Тебе надо петь так, как он. Это правильное пение, легкое, чистое". И он совершил невозможное: позвонил в Останкино и выяснил, у кого же учился Мурат. И тогда мы стали ее умолять, чтобы она взяла меня в свой класс.С тех пор, с 90-го года, я хожу к ней на занятия.
- То есть вы закончили сначала музыкальную школу…
- Я не закончила музыкальную школу — не смогла сдать ни одного экзамена. А там боялись отца и считали, что он всему научит. Они не догадывались, какой была на самом деле ситуация. У отца было уникальное дарование. Он идеально слышал, знал гармонию, писал аранжировки без инструмента, А, когда ему привезли трофейный аккордеон, он взял его и заиграл… не имея даже школьного образования. Поэтому он не знал, как научить, а в артисты подбирал людей, которые были также одарены, как он. И он не понимал, почему я не могу учиться, ведь он писал ноты так же, как мы пишем буквы, и для него это было естественное состояние. Когда я не слышала интервала, он не знал, как мне объяснить, потому что для него это было, как рассвет, как закат. Он таким родился.
- А почему вы ушли с классики?
- По глупости, думаю. Боялась. Меня в музыкальной школе запугали, не открыли дверь в мир музыки, в теорию музыки. Сейчас, приезжая в Рыбинск, я вынуждена, закусив губу, молчать: они рассказывают мне, какая я прекрасная, а я понимаю, что мне пришлось самой искать дорогу в тот прекрасный мир.
- Вы ездите на родину?
- Обязательно. Я приезжаю туда раз в год, потому что в этом городе очень любили моего отца. И любят, и помнят до сих пор. Так что я раз в год обязательно делаю концерт памяти папы. Собирается аншлаг, его вспоминают. Для меня это все важно.
- У вас есть цикл романсов на стихи Ахматовой. Мне было сложно услышать чужую манеру исполнения Анны Андреевны, воспринимать их. Как относится ваша аудитория к этому циклу?
- С восторгом. Мой директор Илья – молодой человек- этот альбом обожает. И с ним пришло много молодежи. То есть с этой музыкой ко мнепришло целое поколение.
В Рыбинске я не знала об Ахматовой. В школе ее не преподавали, в магазинах не продавали. А потом я приехала учиться в Питер, и мы называли институт богадельней. Сейчас я понимаю, что какое это было счастье, что мне довелось учиться в Высшей профсоюзной школе культуры (сейчас Гуманитарный университет профсоюзов). Это аналог Института культуры, но не от Министерства образования, от профсоюзов, а они всегда были богатыми, и имели возможность платить педагогам большие зарплаты и там совмещали преподавание лучшие специалисты из творческих вузов города. У меня была управленческая специальность, но, помимо управления, у нас читали курс, посвященный Институту благородных девиц, истории мировой литературы, культуре, психологии, истории искусств. А литературу у нас читали педагоги, лично знакомыес Ахматовой. Это были пожилые люди с нелегкими судьбами.
Но Питер меня не принял: 90% студентов были иногородние, мы все жили в одной общаге, и у нас практически не было выходов на местное население. Мы одной и той же компанией учились и жили в общежитии. Учебное здание находилось на Галерной улице, раньше она называлась Красная. Это арка между Сенатом и Синодом, которая выходит на Медного всадника. Все четыре года я после занятий шла пешком – ежедневно мимо Всадника, мимо Зимнего дворца. Я очень любила ходить по этим улицам, будто бы впитывала их. Через день заходила в музей — студенческий позволял...
А в 1986-ом году начали искать врагов перестройки, и отец попал под следствие. Полгода он был под следствием, а люди говорили: мы на суде еще посмотрим, насколько он порядочный человек. Некоторых он воспитывал, его ученики. Нам не позволяли с ним видеться. Это были полгода тяжелейшего ужаса, потому что близкие, одноклассники перестали у нас бывать. Сломался весь наш жизненный уклад. Кажется, в 86-ом году было уже не то время, но оно было то: в маленьком провинциальном городке мама оказалась в полнейшем вакууме. Отец умер раньше время, не перенеся всего этого. И только в прошлом году на дворец культуры, где он работал, повесили мемориальную доску. Для меня это была чрезвычайно важно.
Так что, когда я читаю "эта женщина одна, эта женщина больна, муж в могиле, сын в тюрьме", я понимаю, о чем писала Ахматова. Я хотела петь развлекательную музыку, я была готова, но во мне что-то изменилось. И однажды концертмейстер и композитор Злата Раздолина, показала мне свои романсы и предложила спеть их и "Реквием". Потом мы с ней расстались, я долго ее искала — хотела сделать большой цикл. Оказалось, она эмигрировала в Израиль, и я поехала к ней отбирать песни. И, когда я повзрослела, набралась жизненного опыта, был записан диск.
- У вас запоминающийся тембр голос и подача интересная, но сложнопостановочная. Ваш концерт — это не развлечение, а интеллектуальный труд. Чтобы услышать смыслы, человек должен сделать усилие. Понятно, что от такой жесткости, вы теряете часть публики, потому чтообычно люди идут на концерт, чтобы отдохнут. Вы не хотите пойти на компромисс?
- У меня есть одна программа, я ее называю хулиганские концерты, когда я пою стандарты, джаз, эстрадные хиты, джаз рок. Что угодно. И я очень люблю, когда в клубе шумно, когда люди меня что-то спрашивают, а я им отвечаю.Я вообще на своих концертах много разговариваю с залом и требую, чтобы мне зал отвечал.
- А если вам задают вопросы, на которые вы не хотите отвечать?
- А у меня не бывает такого. Я могу ответить на любой вопрос. Я готова ответить на любой вопрос. Я очень долго к этому шла. В молодости еще не понимаешь такого преимущества, что каждый сложный вопрос дает возможность самой найти решение. Задача усложняется, но так интересней.
- У меня к вам двойной вопрос: как получилось, что вы оказались в кино, и почему у вас всего два фильма?
- В 1992-ом году только начинал работать кинофестиваль "Созвездие", и мама должна была его принимать. Она приехала на переговоры в Дом кино и обнаружила, что забыла дома какие-то бумажки. И я спросонья – ночные клубы уже начались — приезжаю в Дом кино и вижу Евгения Жарикова. "Ты кто такая?". Мама говорит: "Это моя дочь". – "Ну, я серьезно". – "Я серьезно". – "А ты, что делаешь?" – "Я пою". – "Поехали, споешь у нас на фестивале". И он меня взял на самый первый фестиваль, там же я познакомилась с Марком Рудинштейном. И много лет я пела на кинофестивалях. А в кино меня никто не снимал. И только спустя 10 лет Глеб Панфилов услышал меня: я пела в ресторане его сына в Переделкино. Он спросил, не знаю ли я романс, который должен был пройти красной линией в его фильме "В круге первом". Я знала, и он меня пригласил сниматься: в тот же момент придумал в эпизод, которого не было в сценарии.
Второй фильм случайный — "На углу у Патриарших" с Караченцовым. Даже не помню, как это произошло. У меня от него осталось только одно впечатление, что ради этого крошечного мгновения, мы промерзли полдня. И я поняла, что наши киноактеры – это герои. Очень много сил и времени требует эта работа. Очень трудоемкий процесс.
- Я один раз использовала фамилию для достижения одной цели, даже не фамилию, имя отца и его "должность". Вы когда-нибудьпользовались славой однофамилицы?
- Никогда. Я даже не понимаю, как она мне может пригодиться. Это моя больная тема, потому что Нина Сергеевна очень болезненно на это реагирует. Как я могу воспользоваться?! Несмотря на то, что меня с детства звали Ниной, у меня в паспорте стоит Нинель. И, когда я взрослела, я не могла подумать, что пересекусь с этой актрисой, что окажусь на драматической сцене. И это настолько разные жанры – драматический театр и эстрада, с которой я начинала, что мне казалось, нас нельзя спутать. Я с большим уважением всегда относилась к Нине Сергеевне. И вот, я покупаю журнал "Караван историй"с ней на обложке — мне очень интересно. И уже я дочитываю, и в последнем абзаце она говорит: все хорошо, я стала приходить в себя после травмы, связанной с тем, что ушел муж. Но есть такая певичка, и вот она-то… Текст дальше был наполнен слухами, сплетнями, хот проверить информацию не составляет труда. И это при том, что обо мне пишут исключительно в связи с концертной деятельностью. Служение Нины Сергеевны в Театре на Таганке велико. Мне очень жаль, что наши отношения не складываются.
- Было время, мы жили по соседству с семьей итальянцев. Моему сыну было пять лет, а девочке, с которой он дружил, три года. Мой сын был типичным московским мальчиком, девочка — абсолютной итальянкой, которая поражала тем, сколько она знает народных песен. У нас эта традиция исчезла. У нас не могут до конца допеть "Ой, мороз, мороз" и "Черный ворон", заснуть на ходу.
- У нас никаких песен не знают наизусть.У нас нет культуры застольного пения. Раньше была, даже при советской власти пели какие-то песни. В пионерских лагерях мы перепевали "Ах, картошка-тошка-тошка". Что только не пели… Но сейчас возрождают очень серьезно хоровые общества, и уже прошло несколько огромных праздников на Красной площади, куда приехали сводные хоры со всей страны. Это грандиозно. И, если возродят хоровые общества и хоры, все будут петь, будут помнить, знать и любить песни. Меня часто спрашивают: как ты ходишь в Караоке, у тебя, наверное, уши в трубочку сворачиваются. Нет, я считаю, что люди должны петь, потому что пение – это терапия. Когда человек поет, он себя лечит. Я сама так лечусь, когда бывало плохо в жизни, мне надо петь, хоть в Караоке. Процесс вибрации звуков внутри лечит.
- Вы пишите, фотографируете, поете…
- Еще вышиваю, как говорил Кот Матроскин в мультфильме.
- Часто?
- В последнее время редко случается. Но могу, если надо, и бисером, и крестиком.
- Иногда бывают "мертвые залы", публика нерабочая, вы можете ее расшевелить?
- У меня есть три карты – три романса, которые поднимают любой зал. Любой. Я, конечно, не назову их во всеуслышание, но это очень известные романсы. Когда начинаешь их петь, понимаешь — реакция обязательно следует. Но это последнее средство.
- А чем занимаетесь, чтобы отдохнуть?
- Пишу, читаю. У меня дома куча книг. Если начинаю читать, если заставляю себя начать — дочитываю. Но такого, чтобы одну книгу дочитал, другую взял, не получается.
- В свои дни рождения я делаю себе такой подарок — уезжаю от всех. Вы на свой день рождения устраиваете концерт.
- Это нонсенс. Ничего никогда заранее не готовила, да иконцерты в дни рожденияу меня пару раз только были. А обычно утром не знала, что будет вечером в этот день — вехи концертной жизни были всегда важнее, чем дни рождения. Но все-таки у меня 50-летие, к которому я пришла в хорошей форме. И решила дать интервью. Кто будет со мной говорить о творчестве Ахматовой и Цветовой? Никто не хочет. А когда женщина заявляет, что ей 50 лет, с ней даже об Ахматовой и Цветаевой поговорят. Это проза нашей жизни. И я подумала: о'кей, я готова говорить о том, что мне 50 лет, но заодно мы будем говорить о высокой поэзии.
- Давайте тогда про предстоящий концерт. Чего ждать вашим гостям. Вы, как всегда, будете с ними разговаривать?
- Делаю концерт у Градского, у него изумительный зал. На мой взгляд, у него одно из самых удобных месторасположений в Москве: это Садовое кольцо и рядом метро "Добрынинская". Это бывший кинотеатр: 550 мест, стандартный зал с лучшим звуком и светом. И я решила сделать а-ля хулиганский концерт. Я приглашаю своих друзей инструменталистов, у кого будет свободное время, тот присоединится к нашему трио. Буду петь все, что придет в голову. Есть, конечно, программа, а все остальное поплывет по течению.