Сталин и военнопленные: воспоминания комиссара стрелковой дивизии
В ходе активных дискуссий по поводу моих материалов о некоторых, весьма неоднозначно трактуемых аспектов нашей истории 1930-40-х годов, опять стали всплывать рассуждения отдельных оппонентов о причинах массового пленения советских военнослужащих в первые два года войны.
Их судьба - одно из самых трагичных явлений Великой Отечественной войны.
Правда начиная со Сталинградской битвы все более активно пошел и обратный процесс - немецких пленных хватило даже на "марш" по Москве.
Фашисты, если кто не помнит, повторили нечто подобное, прогнав по римским улицам колонны пленных американских морских пехотинцев, но количество их было намного меньше знаменитого московского шествия.
В 1980 году, во время обучения в одной из военных академий, на некоторое время моим наставником оказался удивительный человек, исключительно мудрый и многое предвидевший. Назовем его полковником Матвеевым.
По молодости лет я тогда совершенно не задумался над его возрастом, но хорошо запомнил, что зимой 1942 года он уже был комиссаром стрелковой дивизии.
Именно его рассказ о рассмотрении в это время на парткомиссии армии персонального дела начальника армейского продовольственного склада и лег в основу моего материала: взгляд на коррупцию из 1942 года. Очевидно, уже тогда ему было за 70.
После войны он перешел на специальную работу и рассказывать о себе смог уже только к началу семидесятых.
Не смотря на разницу в возрасте, мы нашли какое-то невероятное взаимопонимание. Пользуясь случаем расспрашивал его о самых острых тогда проблемах.
Поэтому в качестве одного из наиболее волновавших меня вопросов я и спросил о военнопленных и пропавших без вести:
- А почему Сталин столь плохо относился к военнопленным?
- Сталина видел несколько раз на совещаниях. Дважды слышал его выступления. Но думать, как он, конечно, не могу.
- А взгляд командира тех дней?
- Я воевать начал только в июле 1941 года. Июнь не застал. Самые разные ситуации видел.
И многое тогда было не столь однозначно, как при Хрущеве начали говорить.
Во-первых, очень заметно было различие наркоматов. Например, флот (а он подчинялся наркому Кузнецову) и НКВД почти не сдавались, особенно массово. Во-вторых, не было прямой зависимости между высшим руководством, наличием оружия и боеприпасов и поведением бойцов на поле боя.
Кстати, все сейчас рассуждают об одной винтовке на троих. А на самом деле до конца августа с вооружением у нас неисправимых проблем не было.
- Что, столь многое зависело от мотивации и психологии людей?
- Тогда как объяснить ситуацию: рядом обороняются две дивизии. Одна при появлении немцев почти целиком бежит в панике. Другая же не просто обороняется, а еще и успешно контратакует.
У меня самого в 1942 году случай был.
Соседний полк под крики "Танки", "Немцы!", "Окружают!" впал в панику, бросил позиции и побежал.
А было-то в тот момент у немцев: две чадаящие гарью танкетки и десятка полтора мотоциклов.
В 1944 году у меня на передовой батальон неожиданно вышел целый танковый полк эсэсовской дивизии. И ничего. Закрепились в окопах, отсекли пехоту. Пять дней продержались в окружении. Еще и два застрявших в болоте немецких танка в качестве трофея прихватили.
А тогда... Пятьсот здоровых, далеко не безоружных мужиков. Не просто сбежали. Нас подставили так, что мы бы и не выбрались. А спасли нас зенитчики. Точнее зенитчицы. Девчонки лет восемнадцать - двадцать.
Я перед этим мимо них пару раз проезжал, еще пошутил: какие они красивые. Их батарея стояла у переправы. Вот они стволы своих пушечек опустили и несколько часов вели бой.
- Что с ними стало? - спросил я его.
- Не знаю. На наши позиции из них никто не вышел.
Вот так. Двадцать девчонок не побежали, а пять сотен мужиков струсили. В этом тоже товарищ Сталин виноват?
Подумай сам. С точки зрения даже не Верховного главнокомандующего, а обычного человека, как это выглядит?
В условиях, когда одни бойцы выполняют боевую задачу, наносят урон противнику, другие, находясь иногда в гораздо лучших условиях, послушно поднимают руки вверх.
Ладно бы они жизнь себе сохранили.
Так ведь сами себя погнали на мученическую смерть: землю от голода ели, в лед вмерзали.
Почти все и погибли у немцев. Такое мазахистское добровольное самоубийство.
Как к ним, как не к изменникам относиться?
- А существовала еще и религиозная версия воздаяния им за грехи тех, кто после революции храмы и монастыри разрушали?
- Была и такая. Но мы же с тобой материалисты!
А если бы они сражались?
Убей каждый пленный хотя бы по одному фашисту, ну пусть вдвоем одного, был бы миллион потерь в немецкой армии за два месяца.
Дальше Смоленска они бы не прошли. А сколько жизней советских людей, особенно мирных жителей воюя сохранили бы. Поэтому и мы сами тогда не шибко хорошо к пленным относились.
- А к власовцам?
- Тут и спрашивать нечего! Ненавидели.
Тут иногда пишут, что СМЕРШ мол суров был. Суровы были мои бойцы.
Помню, наоборот, СМЕРШевцы ко мне приходили, клянчили:
- Ну хоть кого-то из пойманных власовцев к нам приводите!
Понятно: им допросить надо, докладные написать. Данные на остальных установить. Но почти никто к ним не попадал.
Немцев, даже эсэсовцев - пожалуйста. А с власовцами особый разговор.
Со времени этого разговора прошло без малого 40 лет, но основные детали его я хорошо запомнил. Полковника Матвеева сегодня нет среди нас. Можно с ним соглашаться. Можно не соглашаться. Но право на такую позицию он заслужил всей своей жизнью.