Сын за отца…
С. БУНТМАН: Сегодня один из советских процессов, и у нас будут латышские буржуазные так называемые националисты.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, те, кто интересуется историей политических репрессий и большим террором, то есть периодом 1936−1938 гг., в общем, себе прекрасно представляет, что в это время было больше десятка вот таких вот национально окрашенных процессов. Судили венгров…
С. БУНТМАН: Да, и кампаний, и вообще, и кампаний было: кампания арестов, национальные, вот эти волны национальных операций.
А. КУЗНЕЦОВ: Судили венгров, которых немало было на советской территории, потому что в основном это были эти венгерские коммунисты, которые здесь оказались после поражения венгерской революции, судили эстонцев, судили поляков, не, не, не в один заход, а во много заходов судили поляков, судили корейцев — кого только не судили! Знаешь, я наткнулся, готовясь к сегодняшней передаче, на строки Александра Безыменского, небесталанного поэта — помнишь, Маяковский обращался, да, к молодым поэтам: товарищ Безыменский, товарищ Светлов и товарищ Уткин — ну, Светлов, безусловно, в этой троице самый талантливый, но и Безыменский с Уткиным, в общем, не бездарности абсолютно. Говорят, что Булгаков — ну, булгаковеды считают, что для Булгакова именно Безыменский послужил в какой-то степени, значит…
С. БУНТМАН: Бездомным, да?
А. КУЗНЕЦОВ: Да, послужил прототипом Ивана Бездомного — ну, коли так, то, видимо, Булгаков видел в этом человеке какую-то не погасшую ещё искру, потому что мы же помним, что Бездомный, в общем-то, к концу романа стал человеком, в общем, вполне приличным, и многое, многое понявшим на примере вот этой вот истории, начавшейся на Патриарших прудах. Но тем не менее в конце 1920-х или в начале 1930-х гг. Безыменский пишет такое:
Построятся в ряд боевые года
Привстанет на миг председатель суда,
И голосом тысяч рабочих колонн
Потребует списка враждебных имён!
Ну насчет привстанет на миг Безыменский оказался пророком — вот те процессы, о которых мы говорим, собственно сами судебные заседания примерно миг и занимали: час, два — это же особое совещание, это даже…
С. БУНТМАН: Да!
А. КУЗНЕЦОВ: Даже не имитация судебного процесса.
С. БУНТМАН: Нет, когда были большие имитации, большие эти спектакли в колонном зале Дома союзов. Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Там-то по нескольку дней заседания, пресса, всё — а это за закрытыми дверями, перекурили, чайку отхлебнули, подписали и бумаги отложили, перешли к следующему делу, сейчас это, в общем, всё хорошо описано. Так вот, латыши. Значит, сначала об общем порядке: после смерти Кирова в 1936 году приказ НКВД номер 00485 устанавливает особый, так называемый альбомный — это профессиональный жаргон — альбомный порядок оформления дел, вот этот порядок и будет использоваться при проведении вот этих вот национальных процессов, ну или, точнее, расследований.
Значит, что делается — работники управления НКВД там, на местах, если это в провинции где-то дело происходит, или в центральном аппарате по окончании следствия составляют списки-справки, коротенькие, на осуждённых, или, как принято в этой профессиональной среде говорить — осужденных, с разбивкой по категориям, ну, обычно как: первая категория расстрел, да, вторая категория десять лет лагерей, третья категория пять лет лагерей, ну и дальше там — в зависимости, затем эти справки комплектуются в специальный список, вот он-то и называется альбомом, да? Значит, их подписывают — иногда внося какие-то коррективы, уточнения, дополнения, иногда прямо просто вот, как подали, так и утверждают, кто — начальник управления НКВД или нарком внутренних дел республики и местный прокурор, дальше альбом направляется в Москву, где уже, так сказать, происходит окончательное утверждение, соответственно: нарком внутренних дел СССР, это Николай Иванович Ежов на период описываемых событий, и генеральный прокурор СССР, то есть Андрей Януарьевич Вышинский.
Ну, а дальше — альбомы возвращаются, если дело происходит не в столице, альбомы возвращаются в местные НКВД и, значит, приводятся в исполнение, никаких ни обжалований, ни помилований, ничего. Ну вот, например, 29 декабря 1937 года Ежов и Вышинский подписали расстрел знаешь скольки? 992 человека.
С. БУНТМАН: Ударники!
А. КУЗНЕЦОВ: Ударники! Ну, под Новый год всегда, как известно, так сказать, особенно, да, у нас штурмовщина, закрыть план по валу, по году, там, и всё прочее. Вот так вот, 992 человека. Если говорить именно о латышском, так сказать, элементе — сейчас Андрей даст нам первую нашу картинку, и мы увидим большого труженика, так сказать, известного профиля — это Алексей Алексеевич Наседкин, который прошёл долгий достаточно путь в органах НКВД, и вот именно он 23 ноября 1937 года выступал в Кремле перед членами Политбюро с докладом о вскрытой им и его сотрудниками контрреволюционной латышской организации.
После этого сразу полетели головы, в том числе очень известные головы: ну, я сейчас могу назвать фамилии Алскниса, Берзина, Петерса, Лациса, Вацетиса, да, первого, одного из первых — не первого, конечно, первый Крыленко был — главнокомандующего силами, вооруженными силами Советской республики, ну просто по признаку фамилии. Латыши? Латыши! Почему именно к латышам прицепились? Во-первых, не только к латышам далеко, а во-вторых — дело в том, что на Латвию вообще посматривали с большим подозрением: страна откровенно, с откровенно антисоветским режимом, Улманиса, да? Режим такой, жёстко авторитарный, отменивший многие права и свободы, и вообще явный совершенно кандидат к вам с Айдаром.
С. БУНТМАН: Да, конечно; да, конечно.
А. КУЗНЕЦОВ: В известную передачу. Вот, с другой стороны — соседняя страна, до Витебской и Могилёвской областей и Белоруссии там вообще рукой подать, тогдашней Белоруссии, это ещё до освободительного похода; много немцев — традиционно, исторически, да, вот эти самые остзейские немцы, давайте вспомним, что Рига вообще-то в начале 13-го века немцами была основана как город, и многие из этих немцев остались, а с немцами понятно — в это время отношения всё ещё пока плохие, вот, и поэтому тут как бы даже вопросов не возникало. Латыши, конечно, должны были создать вот эту самую контрреволюционную латышскую организацию. Значит, тем более что Наседкин — он не случайно был выбран.
Почему именно Наседкин? Он в это время был начальником управления НКВД по Смоленской области — один из западных регионов, да, то есть, вот, как раз, собственно говоря, всё, что там сравнительно недалеко границы — это как раз логично, что именно ему было поручено: думаю, что было поручено. Значит, что он предложил — точнее, что он утверждал и что он предложил. Он утверждал, что вот этот вот буржуазный националистический латышский центр представляет собой разветвлённую организацию, которая пробралась в латвийскую секцию Коминтерна, в общество «Прометей» — было такое общество латышей в Советском Союзе, такое своеобразное землячество латвийское, — другие всякие организации. И предложил. Значит, он сказал: у нас, товарищи, по данным оперативного учёта есть какие-то сведения на 5000 человек — я предлагаю 500 арестовать. Вот такой вот подход. Ну, а чё, собственно?
С. БУНТМАН: Децимация, это децимация.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, в общем, да. Что это, если не децимация, то есть…
С. БУНТМАН: …каждого десятого.
А. КУЗНЕЦОВ: …репрессии в отношении каждого десятого. Да, разумеется. Предложение было на ура принято, и буквально через несколько дней была направлена шифротелеграмма в региональное управление НКВД о проведении операции в отношении перебежчиков из Латвии, всяких иммигрантов, активистов латышских клубов. Значит, что в ней предлагалось: с 3 декабря «приступить к аресту всех латышей, подозреваемых в шпионаже, диверсиях, антисоветской, националистической работе».
Чтобы местные товарищи не занимались самодеятельностью, прямо там в директиве было выделено 8 категорий вот таких вот неправильных латышей. Значит, смотри: находящиеся на учёте и разрабатываемые, — это вот то, о чём Наседкин говорил «по данным оперативного учёта». Политэмигранты из Латвии, прибывшие в СССР после 1920 года, перебежчики, руководители, члены правления, сотрудники местных филиалов вот этого общества «Прометей» и других латышских клубов, да, руководители и члены бюро местных отделений общества латышских стрелков при Осоавиахиме: при Осоавиахиме было вот такое вот отдельное, внутри, так сказать, подразделение латышских стрелков, потому что они пока ещё считались одной из железных гвардий революции, с которых пример надо брать, а не искать там вот эти самые организации.
С. БУНТМАН: Ну, вышеупомянутые знаменитые латыши из ЧК ГПУ и из Красной армии — это, в общем-то, бывшие стрелки.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. Бывшие руководители и члены правлений бывших акционерных обществ «Продукт» и «Лесопродукт» — это во времена НЭПа такие вот были концессии, акционерные общества, которые занимались торговлей; латвийские подданные, за исключением сотрудников диппредставительств, латыши, прибывшие в качестве туристов и осевшие в СССР, один такой пример я приведу. Что касается сотрудников диппредставительств, — вообще латышами занимались не первый раз, и ещё в начале 1930-х годов, например, был очень серьёзный и последовательный наезд на консульство Латвийской республики, которое располагалось в Витебске. Ну, видимо, там проживало компактно достаточно большое количество латышей по национальности или подданных Латвии. И в конечном итоге, ну, консулу дали возможность выехать, не стали дипломата… но его выдавили из страны, консульство закрыли, и так далее. То есть тут как бы тоже работа велась, просто, так сказать, не арестовывали, а так, в общем, кому надо — приглядывали.
Потом, когда такая достаточно печальная и хорошо известная фигура — начальник Третьего отдела третьего управления НКВД СССР Радзивиловский, когда он будет арестован, в бериевские времена, в бериевскую оттепель эту первую 1939 года, он будет давать показания. «Я спросил Ежова, как практически реализовать его директиву о раскрытии антисоветского подполья среди латышей. Он ответил, что стесняться отсутствия конкретных материалов нечего». Запомним эту фразу. «Следует наметить несколько латышей из членов ВКП (б) и выбить из них необходимые показания. С этой публикой не церемоньтесь, их дела будут рассматриваться альбомным порядком. Надо доказать, что латыши, поляки и другие состоящие в ВКП (б) — шпионы и диверсанты. Выполняя это указание Ежова, я и все другие начальники УНКВД сделали одно из самых чёрных дел, огульно уничтожая поляков, латышей и другие национальности… Все показания об их якобы антисоветской деятельности получались, как правило, в результате истязаний арестованных, широко применявшихся как в центральном, так и в периферийных органах НКВД. Фриновский рекомендовал мне в тех случаях, если не удастся получить признание, приговаривать их к расстрелу даже на основе косвенных свидетельских показаний или просто непроверенных агентурных материалов». Вот, собственно говоря…
С. БУНТМАН: Ну, это был принцип.
А. КУЗНЕЦОВ: Это принцип. Более того, это был принцип, который…
С. БУНТМАН: Ну и, да, и у товарища Берии в Тифлисе и в Тбилиси он же — он применялся, этот принцип, соблюдался творчески, я бы сказал даже.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, просто в 1939 году товарищу Берия необходимо было начать на новом месте, так сказать, с определённой ноты. Вот эту ноту взяли. Вот некоторое количество ежовских сотрудников во главе с самим Ежовым было, соответственно — было наказано. Ну и вот есть статистика, что на 10 сентября 1938 года — меньше года занимались целенаправленно латышской линией — вот этими комиссиями НКВД и прокурора СССР, о которых я говорил, в альбомном порядке рассмотрено 17 581 дело, к расстрелу приговорено почти 14 тысяч человек. А всего в рамках латышской национальной операции за все годы большого террора осуждены 21 300 человек, из которых 16,5 тысяч расстреляно.
С. БУНТМАН: Ты знаешь, в 1971 году папа меня повёз в Ригу первый раз, где он учился, и мы с ним пошли в недавно построенный Музей латышских стрелков, вот там теперь Музей оккупации сейчас. И я смотрю, мы с ним смотрим и так переглядываемся: и даты смерти у большинства вот там — тридцать восемь, тридцать восемь, тридцать восемь… И я так говорю: смотри, здесь все как-то в один год всё это… Он мне так подмигивает и говорит: «Эпидемия была, — громко говорит, — эпидемия такая!»
А. КУЗНЕЦОВ: Ну правильно, решение принято в конце ноября 1937 года, с 3 декабря начали брать, пока то-сё, пока писали немногочисленные, но всё-таки бумажки — наступил 1938 год, вот 1938 годом они практически все…
Я приведу один конкретный пример, прежде чем мы перейдём к заявленному делу. В Москве был латышский национальный театр, назывался он «Скатуве», и возник он ещё аж в 1919 году. Образован он был вот при этом самом латышском просветительском обществе «Прометей», и его основателем, этого театра, был один из учеников Евгения Багратионовича Вахтангова, актёр и режиссёр Освальд Глазунов, по-латышски Освальдс Глазниекс. Значит, с 1921 года начались регулярные спектакли по воскресеньям, была студия при этом театре, были актёры-профессионалы, были актёры-любители. Театр был достаточно популярен: он не только латышскую драматургию и не только на латышском языке представлял, шли пьесы и других драматургов, и на русском языке в том числе. Располагался этот театр, я когда адрес узнал — вздрогнул: Страстной бульвар, дом 8, библиотека имени Чехова сейчас там в подворотенке, рядом с метро «Чеховское». Серёж, я там вчера вечером лекцию читал, суток ещё не прошло.
С. БУНТМАН: Боже ты мой!
А. КУЗНЕЦОВ: Вот представляешь, какие бывают совпадения? А сегодня утром я начал готовить отложенные ранее документы и на этот адрес наткнулся. Так вот, театр был арестован весь. За неделю. Сначала взяли мужчин. Женщины 7 ноября, в праздничный день, успели ещё сыграть спектакль объявленный. Они каким-то образом сумели вот так сыграть, что зрители в зале не поняли, что мужчин нет, они решили, что так и надо, вот так и задумано, и через три дня арестовали всех женщин тоже.
Вот сейчас нам Андрей покажет фотографию женщины, профессиональной актрисы. Слева её карточка в одном из… Она вообще актриса немого кино изначально. Ну, а в центре и справа — это уже вот тот самый 1938 год. Уже тюремная карточка. Не удивляйтесь, что там на карточке штамп уголовного розыска. Их содержали всех в следственных изоляторах, в первом и втором, в Таганской и Бутырской тюрьмах. А они находились по милицейскому ведомству. Места не хватало, товарищи, да? Так сказать, не хватало у людей с холодными головами и чистыми руками собственных посадочных мест, вот они воспользовались милицейскими — ну и, соответственно, персоналом, штатом…
С. БУНТМАН: Это всё одно министерство, один наркомат, один наркомат.
А. КУЗНЕЦОВ: Это ведь министерство, совершенно верно. А женщина, которую мы сейчас видели на фотографии — это звезда немецкого немого кино Мария Лейко. Она работала в Германии, потом, когда появилось звуковое кино и многие актеры немого кино вынуждены были из кино уйти, она работала в театре. Значит, когда нацисты пришли к власти, она уехала из Германии, уехала в Латвию. Её в середине 1930-х, там, сложными всякими ветрами занесло в Советский Союз.
Помнишь, я говорил про пример туристов, которые оказались в Советском Союзе? И её уговорил Глазникс. Ему нужна была ведущая актриса с европейским именем, он уговорил её, хорошие гонорары пообещал, условия хорошие. Она жила тут в Хамовниках, в Оболенском переулке, хороший район. Он её уговорил, она осталась, и действительно ей нравилось всё, и вот она роли главные, естественно, играла, и публика её очень тепло принимала. Вот она была одной из тех. В общем, короче, это решение остаться оказалось для неё совершенно роковым.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, а теперь перейдём к сегодняшнему делу. Андрей покажет нам, я надеюсь, третью фотографию. Вот такой вот славный круглолицый, некрасивый, но, как мне кажется, очень обаятельный молодой человек в матроске. В русском варианте — это Иосиф Иванович Визбор. Как его настоящая фамилия — сложно сказать. Родился он в Латвии в Лиепае, ну или точнее, как она тогда называлась…
С. БУНТМАН: В Либаве.
А. КУЗНЕЦОВ: В Либаве. Как многие жители этого портового города, значит, пошёл в матросы. Застала революция, революцию он принял, на стороне советской власти сражался, никогда ни в какой другой армии, кроме Красной, не служил. Потом, после этой мобилизации поработал там, поработал сям — на хозяйственной работе в начале 1930-х. Его занесло — о его настоящей фамилии мы сейчас поговорим чуть позже и о его национальности — его занесло в органы внутренних дел, и он стал сотрудником уголовного розыска.
По этой линии в начале 1930-х его отправили в Центральную Азию. Он там получил ранение достаточно серьезное. Два года, по-моему, он там пробыл. В Среднюю Азию он отправился уже с молодой женой, потому что в 1931 году, если не ошибаюсь, в поезде он познакомился с молодой женщиной, медицинским работником. Она ехала из родного Краснодара, возвращалась на работу в Сочи. Она работала медиком на одном из курортов. У них начался роман, который затем перерос в брак. У него это был второй брак, у неё это был первый брак. Поехали в Среднюю Азию, вот он там был ранен, его вернули в Москву. И в Москве, в 1934 году у них рождается сын, как вы, надеюсь, уже поняли.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Юрий Визбор. Я когда перебирал, отбирал фотографии, я совершенно поразился: Андрей, дайте, пожалуйста, нам следующую фотографию. Это Иосиф Визбор уже из следственного дела, фотография 1938 года. Андрей, дайте, пожалуйста, сразу следующее.
С. БУНТМАН: На молодого-то, в бескозырке совсем похож.
А. КУЗНЕЦОВ: А вот здесь, сейчас?
С. БУНТМАН: Здесь он вообще, с бородой-то…
А. КУЗНЕЦОВ: Юрий Визбор в обычных условиях бороды не носил, но когда оказывался в условиях повышенной мужественности: в походе, на ледоколе, на горе, в каком-нибудь альпинистском восхождении, там где-нибудь, на сплаве на байдарочном, он бороду регулярно запускал. Это, кстати говоря, войдёт в их с Адой Якушевой совместную песню:
А мне всё чудится ночами
От твоего тепло плеча.
Вот четырьмя крестясь лучами,
Горит в ночи твоя свеча.
Дожди пролистывают даты,
Но видно мне и сквозь дожди,
Стоишь ты грузный, бородатый
И говоришь: «Не осуди!»
Ах, пустяки — какое дело!
И осужу — не осужу,
Мне лишь бы знать, что снегом белым
Ещё покрыта Софруджу.
Мне лишь бы знать, что смерть не скоро
И что прожитого не жаль,
Что есть ещё на свете горы,
Куда так просто убежать.
Мне кажется, они здесь настолько копия: папа и сын, они, видимо, примерно одного возраста на этой фотографии, что такое ощущение, что мама в процессе рождения Юрия Иосифовича просто-напросто не участвовала.
Андрей, а давайте вернёмся к тюремной фотографии, Иосифа Ивановича, где третья наша фотография. Вот, собственно говоря, что в постановлении об аресте было написано: «По имеющимся в пятом отделе ОГП УНКВД Московской области сведениям, Визбор Иосиф Иванович занимается шпионажем в пользу одного из иностранных государств». Дальше идут доказательства: «Визбор уроженец Латвии, за границей имеет родителей и родственников, с которыми держит письменную связь. Отец Визбора проживает в Латвии и оттуда последнему присылает письма на имеющийся адрес… не на имеющийся адрес, а до востребования». Согласитесь, что это уже лет на пять тянет.
Насчёт отца в Латвии — неправда — отец в США. Простой рабочий, но вот уехал в Соединённые Штаты. «Визбор среди своего окружения…» — а он в момент ареста работает оперуполномоченным в ОБХСС Управления рабоче-крестьянской милиции города Москвы — вот так его должность называется. Значит, «Визбор среди своего окружения систематически выражает недовольство политикой ВКП (б) и советской власти, а также тем, что до сих пор не получил специального звания». Ну, специальное звание — в милиции, напомню, звания специальные.
С. БУНТМАН: Ну вот эти все старшие майоры и так далее там, наверху.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, да даже и сейчас лейтенант полиции, например, — это специальное звание.
С. БУНТМАН: А, это специальное…
А. КУЗНЕЦОВ: Есть воинские звания, а есть специальные. Всё, что не воинское, всё специальное.
С. БУНТМАН: Ну понятно, ну тогда ещё была разница просто в табели о рангах.
А. КУЗНЕЦОВ: Да, будет там сержант госбезопасности — это лейтенант. На самом деле, сейчас мы до этого дойдём.
«Кроме того, квартиру Визбора часто посещают лица, подозрительные по шпионажу, где и ведут антисоветские националистические разговоры. На основании изложенного полагаю Визбора Иосифа Ивановича арестовать, провести следствие по признакам преступления, предусмотренного статьёй 58, пункты 6 и 10 УК».
Три подписи, три человека: один будет вести следствие — сержант госбезопасности, то есть лейтенант, Овчинников — ничего я об этом человеке не нашёл, Овчинниковых тогда в УНКГБ полно служило. «Согласны», — визируют начальник 8-го Отделения лейтенант госбезопасности, то есть майор на наши деньги, Хачанов (расстрелян в 1939 году за недозволенные методы следствия), начальник 5-го отдела УГБ НКВД, майор, то есть полковник на наши деньги, Столяров — тоже расстрелян в 1939 году за те же самые недозволенные методы ведения следствия при раннем Берия. Вот то, о чём я говорил — они были уверены, что вот эти вот бумаги мы никогда не прочитаем.
На обыске ну что нашли? Есть опись. Изъяли табельное оружие, которое положено…
С. БУНТМАН: Положено, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. Изъяли обоймы к нему в том виде, в котором положено им было у него находиться, изъяли фотографии, около 50 штук, домашние фотографии, изъяли какой-то блокнот, изъяли ещё чего-то… Ни подрывной литературы, ни литературы на латышском языке, ни какой-то там переписки с заграницей… Дело, собственно, сегодня есть, и оно доступно нам, всё дело — тоненькая-тоненькая папочка.
Андрей, покажите, пожалуйста, обложку папки — это у нас пятая, по-моему, фотография, да. Я вздрогнул, Серёж, знаешь, когда вот внимательно на обложку посмотрел — там уже, понятно, в реабилитационные времена работники архива поставили штамп «хранить до 1984 года» — в сентябре 1984 года умер Юрий Иосифович Визбор: я очень хорошо помню этот день и помню, как, при каких обстоятельствах я об этом узнал.
Вот такое опять, ещё одно мистическое совпадение. Визбора допрашивали два раза, есть два протокола его допроса. Судя по всему, не били, вообще не били. Дело в том, что при таких широких, так сказать, взглядах на доказательную базу, как-то, что я процитировал, от этих вот орлов, от них не требовались обязательные признательные показания — Визбор их не даст. В последнем протоколе, протоколе очной ставки, он назовёт все слова человека, подельника, который на него показывал, — скажет: нет, я не признаю этого, этого не было, и следователь спокойно это запишет. А ему плевать. Показания есть — есть, а то что латышский шпион, латвийский шпион запирается, юлит и не признаёт — ну… Ну слушайте, ну всех бить — это ж никакого здоровья не хватит. Дело не в том, что их, там, жалко или ещё какие-то глупости, а в амортизации ценного человеческого материала. Мы же тоже, знаете, не железные. Вас много внезапно стало, да.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот. Значит, два протокола допроса собственно Визбора. На что Иосиф Иванович упирал? Он упирал на то, что-то, в чём его обвиняют — этого не было. Ну, понятно, тут как бы следствие говорит: было, он говорит — не было. И он пытался найти какую-то зацепку в области логики, и он говорил: поймите, я вообще не латыш, я литовец. Да, я родился на территории Латвии, но я литовец, и там вот ссылки на родственников… Вопрос, на самом деле, о том, кто он с точки зрения этнического происхождения — это вопрос запутанный. Юрий Иосифович сам полагал, что папина фамилия из Визбороса стала Визбором уже в советское время. Ни фига. Встречаются Визборы в дореволюционных документах, тем более что русификацией Российская империя занималась не менее энергично, чем ей будет заниматься в определённые периоды своей истории советская власть.
Найдутся уже у взрослого Юрия Визбора — он будет уже взрослым человеком, известным журналистом, сценаристом и даже актёром, — найдётся тётка в Литве. То есть это из тех родственников, из той ветки, которая останется, которая не уедет из Литвы в Латвию, и они будут писаться вполне на литовский манер «Визбарасы». С именем тоже непонятно: Иосиф — это то ли польский Юзеф, то ли литовский Йозес…
С. БУНТМАН: Йозефас… Да, Йозес или Йозефас, да.
А. КУЗНЕЦОВ: В общем, то ли он действительно латыш не только по рождению, но и по крови, то ли он литовец, ну или, точнее, потомок литовцев, перебравшихся в Латвию, благо, так сказать, чего там перебираться-то — совсем недалеко, — и, соответственно, фамилия была слегка переделана ими, там, на латышский манер, потом уже…
С. БУНТМАН: Ну ведь эти переделки, эти переделки ведь связаны с языком, потому что это ведь для того, чтобы понять, что это именительный падеж мужской род. Вот «-ас» у литовцев и «-с» у латышей. Там же это всё изменяется по падежам…
А. КУЗНЕЦОВ: Ну конечно, народ ржал в постсоветское время, когда Ивановы там в спортивных соревнованиях…
С. БУНТМАН: Продолжает ржать-то.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, слушай, Серёж, некоторые вообще не прекращали ржать, и тут литовские и латышские имена ни при чём — они просто ржут по жизни. Вот. Но вот смеялись: Иванов стал Ивановсом.
С. БУНТМАН: Ну, а как у нас-то? Мы же пишем кириллицей, склоняем имена иноязычные…
А. КУЗНЕЦОВ: Почему-то, да… Одним словом, я уж буду называть Иосифа Ивановича Иосифом Ивановичем, чтобы путаницу не вносить — вот он стоял до последнего. Вот последняя запись на очной ставке: я не латыш, я не латыш, я не мог входить в латышскую националистическую организацию — я литовец. Но ему, бедному, это, естественно, не помогло. Уроженец Лиепаи — уроженец, фамилия нерусская — нерусская, не еврей — не еврей, — всё, свободен. На него были даны показания… Значит, ну вот, собственно, я могу привести просто цитату.
На вопрос следователя он отвечает: «Я латышом не был и о контрреволюционной националистической организации ничего не знаю, никакого участия в ней не принимал, контрреволюционной деятельности против советской власти никогда не вёл и не веду». Следователь на это реагирует: «Вы лжёте. Как участник контрреволюционной латышской националистической организации вы изобличаетесь по показаниям другого участника данной организации Эльбура Ивана Ивановича. Следствие настойчиво предлагает вам…» — и так далее. Иван Эльбур — тоже сотрудник милиции, латыш. Что он, собственно, показал? Ну вот я читаю из протокола его допроса. «Кроме того, о Визбор», — почему-то в это время не склоняют фамилию.
С. БУНТМАН: Не склоняли до 1950-х годов.
А. КУЗНЕЦОВ: Да. То есть не только женский, но и мужской род не склоняли.
С. БУНТМАН: Мужской — не склоняли. Не склоняли.
А. КУЗНЕЦОВ: «Кроме того, о Визбор я выяснил, что он увольнялся из милиции за то, что держал связь с отцом, находящимся за границей», — я не знаю, было это так на самом деле или нет, но что неприятности могли быть: отец действительно жил в Америке, и хотя он был человеком левых взглядов и, умирая, всё завещал какому-то там латышскому рабочему союзу прогрессивному — ну, кого волнует? В Америке? Всё, плохо, плохо, очень плохо.
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: «Летом 1937 года на службе в беседе с Визбором я…» — а вот здесь — «с Визбором», да?
С. БУНТМАН: Ага!
А. КУЗНЕЦОВ: Не «с Визбор», а «с Визбором»! «…я заметил ему, кавычки — «видно, какое твоё положение, тебя увольняли со службы, затирают в работе, ведь ты старый милицейский работник, а работаешь каким-то уполномоченным, спрашивается — почему, значит? А потому что ты латыш и держишь связь с заграницей». Визбор ответил, что, действительно, трудно стало латышам, я лично недоволен сегодняшним положением и готов идти на всё, только бы найти выход. Тогда я рассказал ему о существовании на территории СССР нелегальной латышской организации, ставившей целью защиту латышских интересов, и предложил Визбор принять в ней участие».
А дальше очень интересная фраза: «Но на моё предложение Визбор полностью согласился». Откуда «но»? А вот похоже, что изначально было «но на моё… отказался», и начал секретарь или сам этот опер печатать, а потом понял, что ну что это, я себе работу, что ли, прибавляю? А «но» осталось, а Визбор, который отказался, но согласился, так бывает.
С. БУНТМАН: Я очень много читал дел, и там вот эти показания, которые, которые, которые здесь приводятся — эти показания переделывались, подделывались всё одним и тем же языком, ведь как бы ни говорили люди, что бы они ни говорили или ни кричали, когда, когда их бьют — вот они не говорили этим канцеляритом, которым потом записывали.
А. КУЗНЕЦОВ: Ну нет, конечно. Нет, я имею в виду, что, конечно, на машинке, а про… а я сейчас читал протокол, напечатанный на машинке — на машинке никто не печатал прямо во время допроса, там понятно, что это перепечатано.
С. БУНТМАН: Нет, конечно нет.
А. КУЗНЕЦОВ: Но вот это «но» могли не заметить, не обратить внимания, оно осталось из старого варианта — «но …Визбор… отказался», да, а тут напечатали — «но… Визбор… согласился», в любом случае, мне кажется, что нарочно так не сделаешь.
Вот ещё один допрос ещё одного человека, который показывал — тоже сотрудник милиции, все они из одного ведомства: Палло Эрик Яковлевич. Вопрос: «Кто вам известен из участников контрреволюционной латышской националистической организации?» Ответ: «Кроме Эльбур и завербованной мной Андерсон мне известны как участники нашей нелегальной латышской националистической организации Буман, работник управления рабоче-крестьянской милиции города Москвы, Визбор Иосиф Иванович, уполномоченный ОБХСС управления рабоче-крестьянской милиции, и Моурин, уполномоченный ОБХСС», — то же самое. Вопрос: «Откуда вам известно, что Буман, Визбор и Моурин являются участниками контрреволюционной латышской националистической организации?» Вопрос не в бровь, а в глаз, правда?
С. БУНТМАН: Ну да.
А. КУЗНЕЦОВ: Ответ: «О том, что Буман, Визбор и Моурин являются участниками нелегальной латышской националистической организации, мне известно со слов Эльбур Ивана». Между ними проводится очная ставка, три листа протокола, два с половиной листа — это показания Эльбура: вот, я, мне сказали, вот, я поговорил, вот, участник, вот, родственники за границей, вот, недоволен тем, что по службе задерживается.
Визбору был задан только один вопрос — подтверждаете ли вы показания, вот, я сказал: он не подтвердил, он отказался от всего, добавил, что — он в очередной раз, не в первый раз — что он не мог быть участником латышской организации, поскольку он не латыш. Андрей, дайте, пожалуйста, следующую нам картинку — это у нас, значит, если я не ошибаюсь, сейчас, я, извините, сам немножко… Андрей перепутал порядок, ещё следующую, справку такую небольшую казённую. Вот эта справка, которая будет выдана Юрию Визбору, взрослому сыну, в конце 1950-х о том, что отец осуждён вот этим совещанием НКВД и прокурора СССР и приговорён к высшей мере наказания.
С. БУНТМАН: Это когда ему выдали, в 1950-е?
А. КУЗНЕЦОВ: Это конец 1950-х, 1958 год, по-моему. Давайте вернёмся к предыдущему большому тексту: здесь молодой, уже отслуживший в армии, ещё не член никаких писательских, там, писательского союза он не был — ну, потом Юрий Визбор станет известным журналистом, будет членом Союза журналистов, Союза кинематографистов — он напишет письмо как сын, с просьбой разобраться в деле отца и по возможности его реабилитировать. Они знали, что его нет в живых: мать пошла, значит, на свидание, ей сказали — приговор десять лет без права переписки, и — известная история, я таких читал и слышал много рассказов — женщина, которая была дежурной, наклонилась, тихо сказала — не ищите, это расстрел.
С. БУНТМАН: Да, это — кто говорил, кто не говорил.
А. КУЗНЕЦОВ: Что спасло, что спасло семью?
С. БУНТМАН: Так.
А. КУЗНЕЦОВ: У отца с матерью, Юрия Визбора, они оба были людьми темпераментными, он особенно: видимо, несмотря на легенды о совершенно непробиваемом балтийском характере, он был человеком, видимо, таким, достаточно темпераментным. Они ссорились время от времени, и во время одной из таких ссор, уже после рождения Юры, значит, мама его под мышку и уехала к родным в Краснодар. И там развелась, благо в середине 1930-х это делалось, вот, по щелчку пальцев буквально. Это все строгости начались потом уже, в конце и после войны. Потом семья воссоединилась, Иосиф Визбор приехал, извинялся, наверно, уговорил, увёз, в общем, они на момент ареста — они жили семьёй! Вместе, да.
Юра не очень помнил отца — ну понятно, ему не было четырёх полных лет, когда его арестовали, три с половиной года: ну, чего-то помнил, вот вроде отец, вроде этому учил, там, ещё чему-то, рисовать вроде учил, карандаши подарил. Юрий Визбор будет неплохим художником-любителем, в основном гуашью рисовал, я видел его картины — такой, немножко под Рериха чуть-чуть такая стилизация, а Иосиф Визбор тоже любил рисовать: неизвестно, насколько умел, но любил, по крайней мере, так что вполне возможно, что, действительно, с маленьким сыном этим занимался.
Вот, а так он, конечно, его не помнил, но он обратился как сотрудник Государственного радиовещания во второй половине 1950-х, он обратился в Союз писателей: помогите, пожалуйста, поддержите моё ходатайство, и есть письмо в деле, значит, за подписью одного из ответственных секретарей Союза советских писателей. Мне неизвестна эта фамилия, видимо, человек на такой, бюрократической должности, значит, с просьбой поддержать, вот, сотрудник Гостелерадио, вот, пожалуйста, посмотрите, разберитесь, и помощник прокурора, полковник юстиции Павлов дал поручение рассмотреть это дело, заодно дело ещё четырёх или пяти латышей, которые проходили вот именно по этому конкретному обвинению.
Я когда вот сегодня сел вот за всё за это, начал вспоминать, потом что-то проверял уже, в той же «Википедии», вот смотри: у Окуджавы — отец расстрелян, мать в ссылке, у Кима — отец расстрелян, мать в ссылке, был такой очень хороший бард, Владимир Туриянский, тоже этого поколения — отец получил лагеря и вскоре в лагерях умер, а мать вместе с маленьким Володей, там ему было два-три годика, отправили в ссылку в азиатскую часть страны.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Знаешь, что самое противное — не самое страшное, но вот лично для меня самое противное? Обязательно среди наших комментаторов найдутся люди — возможно, разного пола — которые скажут: ну вот видите! Советская власть была гуманной! Сын за отца действительно не отвечал. Ведь и Киму, и Окуджаве, и Визбору дали возможность закончить институт. И вот стоишь и думаешь, и вспоминаешь великий фильм «Адъютант его превосходительства»: «Я сомневаюсь, поручик, что у вас вообще была мать».
С. БУНТМАН: «Была мать». Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот.
С. БУНТМАН: Ты знаешь, меня поразила справка чем? Почему я так приглядывался к ней? Потому что первые справки, которые давали, в них очень часто были не те даты смерти и не те причины. Например, маме выдали справку, что мой дедушка умер в 1941-м, чуть ли не в 1943 году где-то. От воспаления лёгких умер. А его расстреляли в сентябре 1938-го. Так что вот то, что у него написано — и всё, и осуждён. Вот это серьёзная справка.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, здесь как-то органы не сопротивлялись. Там всё это дело, вся эта возня с реабилитацией, она заняла некоторое время. Но это, видимо, чисто бюрократическая волынка была, да? Сопротивления, насколько я понимаю, Юрий Иосифович не встретил, и документы были собраны. И он получил информацию о том, что отец расстрелян. Я не знаю, знал ли он, где он похоронен. Что в принципе Визбор мог бы прийти, ну не то чтобы на могилу, но на то место, где где-то лежит прах отца. Это Бутово.
С. БУНТМАН: В Бутове, да? Не в Коммунарке, в Бутове.
А. КУЗНЕЦОВ: Бутово, да. Сейчас Андрей нам покажет последнюю. Нет, не Коммунарка, именно Бутово. Покажет последнюю сегодняшнюю картинку. Вот это скорбная стена на Бутовском полигоне.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: С данными, какое количество людей там в какой период было расстреляно и, соответственно, скажем так, захоронено. Интересно, я очень хорошо знаю творчество Визбора. Как-то так получилось, что 40 лет я увлекаюсь, даже уже чуть больше, увлекаюсь авторской песней. И знал периоды увлечения тем, сем, этим, пятым, десятым, там, Егоровым, Галичем. Визбор неизменно оставался и остаётся самым любимым. При этом вот той частью головного мозга, который отвечает за рациональное, я понимаю, что как поэты, скажем, Окуджава и Галич на голову выше. Что голоса у Юрия Иосифовича вообще никакого нет. Что гитара самая обыкновенная, что он признавал:
Я гитарой не сильно владею,
с ладами порой не в ладах.
Обучался у местных злодеев
в тополиных московских дворах.
Понятно, что он не Клячкин, понятно, что он не Дольский, понятно, что он не Сергей Никитин. А ты знаешь, а вот собрать всё вместе, и совершенно…
С. БУНТМАН: Конечно, получается неповторимое и совершенно индивидуальное. Получается личность. Получается личность, которая нам становится близкой. Ну или не близкой. Вот понимаешь, он оказался целиком, вот полностью в какой-то совокупности своей оказался тебе самым близким, получается.
А. КУЗНЕЦОВ: И вот как-то Окуджава очень метко, уже поздний Окуджава, назвал авторскую песню особым состоянием поэзии, да?
С. БУНТМАН: Да, это конечно.
А. КУЗНЕЦОВ: И именно для этого личность, оказалось, имеет совершенно доминирующее значение. Вот это потрясающе. Я один раз видел живого Визбора, был на квартирнике. Мама дружила с Вениамином Борисовичем Смеховым, и мы бывали у него дома. А Смехов и Визбор были очень близкими друзьями, у Визбора есть две песни, ему посвящённые. Вот был квартирник. То ли это конец 1983-го, то ли самое начало 1984-го. Потрясающий баешник, потрясающего личного обаяния человек. Поэтому, когда вот он брал гитару и нехитрые аккорды на ней — вообще не имело никакого значения, знает он, что такое малый мажорный нонаккорд или не знает. Это вообще не про это. Но вот он в своём творчестве, насколько я могу судить, он ни разу к теме отца не обращался. У Окуджавы есть стихотворение, не песня, но стихотворение, обращённое к отцу. У Кима песен, по-моему, нет.
С. БУНТМАН: Но у Кима зато…
А. КУЗНЕЦОВ: «Четырнадцати лет пацан попал в тюрьму», да-да, понятно.
С. БУНТМАН: Про всё про это. Про всё про это в целом.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, конечно.
С. БУНТМАН: Это не обязательно, чтобы были, просто, это…
А. КУЗНЕЦОВ: А, вот, у Туриянского много, например. Это, видимо, тоже… То есть не видимо, это несомненно очень личное такое.
С. БУНТМАН: Конечно, конечно. Это не значит, что человек ничего не ощущает.
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, конечно! Просто есть люди, которые считают это личным делом, которое не следует никуда выносить. Наверное, это мотив.