Русская игрушка / Британская разведка во времена холодной войны / «Империя и город: Николай II, «Мир искусства» и городская дума в Санкт-Пете

Кто придумал матрёшку

Первую матрёшку по эскизам Малютина в конце 1890-х годов выточил мастер из Сергиева Посада Василий Звёздочкин

Русская игрушка. Альбом-путеводитель по коллекциям Художественно-педагогического музея игрушки, Сергиев Посад [изд., сост.: С.В. Митурич]. – М.: Три квадрата, 2016. – 224 с.

Вот уже несколько лет издательство «Три квадрата» издаёт серию «Художественные сокровища российской провинции». Прежде здесь выходили книги о музеях Вельска, Сольвычегодска, Великого Устюга, Каргополя и Тотьмы. Отлично иллюстрированные, с интересными текстами, книги полезны и иностранцам: подписи к фотографиям даются и по-русски, и по-английски.

Шестой по счёту выпуск серии впервые посвящён подмосковному музею – им оказался Музей игрушки в Сергиевом Посаде. В 1918 году Музей игрушки открыл в Москве Николай Бартрам (1873–1931), в год его смерти коллекцию перевезли в тогдашний Загорск. Говорят, в Москве, когда музей располагался в особняке Хрущёвых-Селезнёвых на Пречистенке (ныне Музей Пушкина), по популярности он соперничал с самой Третьяковкой.

Книга включает статьи сотрудников сергиевопосадского музея – они рассказывают о ёлочных украшениях и истории оловянного солдатика, личности самого Бартрама и советской игрушке. Среди иллюстраций есть и колёсный пароход «Калинин» начала 1930-х, и многочисленные фигурки сделанных из ткани и дерматина красноармейцев и пограничников, и каталка «Колхозная бригада» с фигурами обделённых теперь собственностью крестьян (1920-е).

История игрушки не так проста, как может показаться на первый взгляд. Вот, например, матрёшка. Национальный русский сувенир появился недавно, его создатель вдохновлялся японской куклой с острова Хонсю, изображавшей одного из семи японских богов счастья Фукурокудзю. Как пишет в предисловии Сергей Митурич, «к рождению русской матрёшки приложил руку художник Сергей Малютин (1859–1937), создавший себе имя в художественном кружке С. Мамонтова. Малютин был автором фантастических архитектурных и дизайнерских проектов: каменная церковь Сошествия Св. Духа с мозаиками и деревянный теремок в Талашкине – имении князей Тенишевых под Смоленском, уникальный жилой дом Перцова близ храма Христа Спасителя в Москве».

Первую матрёшку по эскизам Малютина в конце 1890-х годов выточил мастер из Сергиева Посада Василий Звёздочкин. При этом «версии о происхождении матрёшки от японской куклы или от русского деревянного пасхального яйца вовсе не противоречат друг другу. Токарная работа по дереву к концу XIX века была давно освоена русскими мастерами, но появление нового сюжета, скорее всего, произошло от знакомства с традиционной японской игрушкой. Конструктивно они идентичны, и именно тем, что нашим мастерам пришлось не осваивать некую новую незнакомую технологию, а лишь адаптировать новое изделие к имеющимся навыкам и наработкам, и объясняется столь быстрое его освоение и распространение».

О давних традициях подмосковных мастеров напоминает статья Натальи Четыриной «Кукольный промысел в документах ратуши Сергиевского посада», публикуемая в приложении: здесь помещены материалы XVIII – XIX века, в том числе запись условия об отдаче малолетнего сына «мещанской вдовы Аксиньи Дмитриевны дочери Хрустачевой» мещанину Гурию Михайлову Медведеву «для работы крашения кукольного мастерства». Запись датирована декабрём 1824 года – а вот помещённая на соседней странице запись обязательного письма о поставке кукол была сделана 28 июля 1802 года. Так что в случае с матрёшкой речь об импортозамещении не идёт. Культуры живут диалогом, без него всё уплощается и упрощается, и даже страсть к игре в итоге пропадёт.

 

Беспристрастная слежка за всеми

«Жучок» был обнаружен даже в деревянном макете Большой Печати США, подаренной американскому послу
в Лондоне советскими дипломатами

Колдер Уолтон. Британская разведка во времена холодной войны. / Пер. с англ. Л. Карповой. – М.: Центрполиграф, 2016. – 543 с.

Фото: OZON.ru

Увлекательное чтение для всякого, кому интересны подробности Большой Истории, распад империи и особая роль при этом спецслужб. Эпиграфом к книге стала фраза Герберта Моррисона, министра внутренних дел Великобритании с 1940 года: «Мы совершенно беспристрастны; мы следим за всеми».

Следили многие, списку сокращённых названий спецслужб и их подразделений Уолтон отводит две страницы. Если о MI-5 и особенно MI-6, существование которой британское правительство долгие годы не подтверждало, русской публике кое-что известно хотя бы благодаря кино, то о содержании других аббревиатур догадаться нелегко, хотя им уделено немало места. Так, не раз упоминаются «GC&CS – Правительственная школа кодов и шифров – английское правительственное ведомство, занимавшееся перехватом и дешифровкой сообщений до и во время Второй мировой войны», а также «GCHQ – Центр правительственной связи – переименованная после Второй мировой войны спецслужба Великобритании, ответственная за ведение радиоэлектронной разведки и обеспечение защиты информации органов правительства и армии».

Автор – профессиональный историк, опытный лектор, многие годы он читал спецкурсы по истории спецслужб в Кембридже. Уолтон знает, как держать внимание аудитории. Среди описываемых им событий – шпионаж во времена Второй мировой в пустынях Северной Африки, тайные контакты с самыми одиозными африканскими диктаторами послевоенной эпохи, кровавые карательные акции против повстанцев в Малайе, Кении и на Кипре, не говоря уже о полноценных военных действиях в Палестине и на Аравийском полуострове. Соперничество агентов ЦРУ и КГБ, заговоры и убийства, попытки государственных переворотов на Ближнем Востоке, предпринимавшиеся ради обладания нефтью и другими природными ресурсами, – эти и подобные им сюжеты известны в целом, но мало изучены в деталях. Автору удалось поработать в архивах британских спецслужб, долгое время закрытых для исследователей и ставших доступными лишь недавно. Как выяснилось, многие материалы оказались изъяты и уничтожены вскоре после того, как Великобритания потеряла контроль над большинством своих колоний – ведь они могли «поставить в неудобное положение» правительство её величества. Впрочем, оставшегося хватает для воссоздания удивительной картины.

Успешных операций здесь было не больше, чем провалов – чего стоит хотя бы неудача заговора по возвращению контроля над Суэцким каналом или постоянное повторение англичанами полицейских ошибок, совершавшихся в Палестине, в других частях света, например, в Малайе. Сам выбор задач сопровождался порой трагическими ошибками. В предисловии Уолтон отмечает, что «проникновение и укоренение террористического меньшинства с Ближнего Востока произошло в Великобритании более полувека назад. На самом деле, как показано в этой книге, после Второй мировой войны главная угроза государственной безопасности Великобритании исходила не от Советского Союза, как можно было бы предполагать, а от ближневосточного терроризма. Однако террористы в те времена принадлежали не к палестинским и исламистским группам, как в конце ХХ века и в настоящее время, а к еврейским (или «сионистским») экстремистам. Как утверждал Ниал Фергюсон, «терроризм – это первородный грех Ближнего Востока».

Тем не менее борьба с Советским Союзом и коммунистической угрозой оставалась приоритетом; в начале 1950-х страх перед советскими шпионами зашкаливал, и не зря. «Жучок» был обнаружен даже в деревянном макете Большой Печати США, подаренной американскому послу в Лондоне советскими дипломатами и стоявшей одно время в его комнатах. Уолтон вспоминает и о знаменитых перебежчиках, таких как чета Петровых. В 1954 году те приняли решение остаться в Австралии. Петров возглавлял бюро советской разведки в Канберре, он был назначен в своё время Берией и опасался репрессий по возвращении на родину. В операции по вывозу жены Петрова, работавшей в советском посольстве шифровальщицей под прикрытием, участвовали вооружённые сотрудники КГБ, в аэропорту Дарвина полиция обнаружила у них пистолеты, скандал и помог беглецам.

Противостояние разведок наблюдалось по всему миру. В частности, Уолтон утверждает, что наиболее представительным в мире было присутствие КГБ в Индии эпохи Неру, а при Индире Ганди активная деятельность советских спецслужб была там значительно выше, чем в любой другой точке планеты. Но именно в Индии сами англичане были тоже очень активны, в 1947 году они фактически передали свои спецслужбы в колонии новому государству.

«Британская разведка во времена холодной войны» – первая книга Уолтона. Книжный дебют был отмечен премиями, книга вышла несколькими изданиями в Англии и США, её название на языке оригинала, «Империя тайн», выглядит куда более точным, чем русская версия. Фундаментальный подход автора был отмечен критиками – английское издание книги высоко оценили и «Гардиан», и «Телеграф», и «Файнешнл таймс». У рецензентов, выставляющих оценки, труд Уолтона получил пять баллов из пяти. Немного напоминает школу? Но у этих рецензий был и неожиданный отклик. Так, один из читателей «Лондон ревью оф букс» сообщил в комментарии в Интернете, что лично разговаривал со знаменитой разведчицей Дафной Парк незадолго до её смерти в 2010 году (говорят, Парк во многом была прообразом Эм в сериале о Джеймсе Бонде, её роль исполняла Джуди Денч). Она подтвердила слухи, что имела отношение к убийству Лумумбы – готовность бывшего премьер-министра Конго обеспечить Советскому Союзу доступ к урановым рудникам Катанги (богатая полезными ископаемыми провинция в книге упрямо именуется Катангезе – такого слова в языке русской географии нет) и к бриллиантам было решающим при принятии решения о его устранении.

Кто-то ещё сомневается в пользе книжных рецензий?

 

Революция или канализация?

«Почва Петербурга в настоящее время буквально пропитана всякого рода миазмами»

Ева Берар. «Империя и город: Николай II, «Мир искусства» и городская дума в Санкт-Петербурге. 1894–1914». / Пер. с франц. М. Неклюдовой. – М: Новое литературное обозрение, 2016. – 344 с.

Фото: OZON.ru

Книга французской исследовательницы уже получила этой весной Анциферовскую премию, вручаемую Фондом имени Д.С. Лихачёва за лучшую современную работу о Санкт-Петербурге. Увлекательно написанное исследование, посвящённое жизни российской столицы на рубеже XIX–XX веков, заслужило эту награду. Культ старого Петербурга и попытка реформирования столицы, создание нового мифа города в литературе и изобразительном искусстве и специфическое отношение власти к проблемам урбанистики – вот некоторые темы книги Берар. В ней описано и немало событий, берущих своё начало ещё в середине XIX столетия.

Среди героев – интеллектуалы и ориентированные на Европу художники, прежде всего Александр Бенуа, чьи тексты во многом определили восприятие Петербурга, реформаторы и последний император, предпочитавший Зимнему дворцу Царское Cело и отличавшийся странной для публичного лица нелюдимостью. Как тонко подмечает автор, на торжествах, по случаю 200-летия Петербурга, Николай II вновь почти всё время находится в императорском шатре. Это его привычный тип поведения. «Как показали [уже] коронационные торжества, самодержец намеренно подчёркивает свою обособленность. В отсутствие харизмы это единственный способ поддерживать иллюзию богоизбранности». Ему противопоставляются «русские европейцы» – у большинства из них любовь к Старому Свету не отменяла, а точнее, так даже питала любовь к старому Петербургу, этому посвящена отдельная глава книги, на страницах которой соседствуют Витте и Добужинский, Бакст и Гучков, Распутин и Горький.

Ева Берар – известный специалист по русской культуре, не раз печаталась в российских журналах, в Москве выходила её книга об Илье Эренбурге. Новое исследование также построено на тщательном изучении архивов и печатных источников – настолько тщательном, что порой кажется, будто примечания занимают не меньше места, чем основной текст. В нём виртуозно соединены сразу несколько углов зрения на историю.

Шестая глава книги посвящена внедрению канализации в Петербурге, а также нешуточным политическим баталиям, развернувшимся в начале ХХ века вокруг, казалось бы, исключительно санитарно-эпидемиологического вопроса. Чтобы лучше понять контекст тех событий – две цитаты, которые приведены в «Империи и городе». Одна – из доклада столичной городской комиссии: «Почва Петербурга в настоящее время буквально пропитана всякого рода миазмами. […] Отводные трубы из выгребов идут в водостоки, проходящие под улицами. Эти водостоки предназначены лишь для атмосферных осадков, но на деле все домовладельцы спускают в них выгребные жидкости. […] Когда рабочие раскапывают почву на улицах, то от зловония бывают случаи обмороков. Водосточные трубы соединены с каналами и реками; благодаря этому в некоторых местах, например Большой Невы, имеется колоссальное количество самых опасных бактерий».

Вторая – из ключевого романа русского символизма, «Петербурга» Андрея Белого (1913): «На чугунном мосту обернулся бы он; и он ничего не увидел бы: над сырыми перилами, над кишащей бациллами зеленоватой водой пролетели бы лишь в сквозняки приневского ветра – котелок, трость, уши, нос и усы» (приневский здесь не фамилия, прилагательное образовано от «при Неве»).

«С чем в точности связаны эти городские страхи? – задаётся вопросом Берар. – С чумными и холерными бациллами? Белый, сын математика, исследователь геометрических плоскостей сознания, ощущает, как смертоносные бациллы роятся в речной воде, видит, как они проникают в клетки романного Петербурга, разъедая творение царя-Основателя». Так из быта прорастает история, вопросы гигиены увязываются с политическими проблемами, а перспективы диалога в обществе не в последнюю очередь зависят от количества микробов на кубический метр невской воды.