В августе 1914-го Москва, обычно шумливая и беззаботная, притихла, насторожилась. В жарком воздухе разливалось волнение, и все напряженно чего-то ждали. И наконец, дождались — на улицы высыпали мальчишки-разносчики с пахнущими свежей типографской краской газетными листами, с которых кричали огромные заголовки: «Война!» О том, как Белокаменная встретила начало Первой мировой, как москвичи провожали родных на фронт и пытались бороться со своими немцами, а также о многом другом — в материале «Мосленты». Проклятия «немчуре» и Вильгельму Узнав, что Германия объявила войну России, москвичи, как ни странно, не впали в уныние, не встревожились. Наоборот, они… радовались, поздравляли друг друга с началом Второй Отечественной — так называли Первую мировую. Люди были уверены, что русская армия неудержимым потоком зальет Восточную Пруссию и вскоре ворвется в столицу Германии. Патриоты не сомневались, что уже к осеннему листопаду казаки будут поить своих лошадей водой из берлинской реки Шпрее, а над рейхстагом взовьется стяг Российской империи. Звучал набатом манифест Николая II: «Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской земли дружно и самоотверженно встанут все верные наши подданные. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага…» На улицах Белокаменной вскипали многолюдные манифестации, собрания, на которых проклинали «немчуру» и Вильгельма, обещая им все земные кары. Оркестры играли гимны союзников — французский, английский. Однако привычная жизнь не затихала. Люди встречались, влюблялись. Жаждали спокойствия, мечтали о счастье. Как и раньше, выходила «Брачная газета», в которой публиковались романтические объявления. Вот одно из них: «Джентльмен, молодой, красивый, с видным положением, желает с целью брака познакомиться с очень красивой, шикарной, молодой дамой с солидными средствами...» Где вы, «молодой, красивый», сумели ли найти свою пассию? Или сложили голову где-нибудь под Варшавой, в Галиции или Прибалтике? Бог весть… Немецкий выцветший сюртук Радостные отклики вызвало решение императора переименовать столицу России. Поэт Сергей Копыткин написал по этому случаю стихотворение «Петроград»: С каким восторгом это слово Русь приняла из Царских рук! И сброшен с детища Петрова Немецкий выцветший сюртук... Долой германскую отраву! Долой германские слова! Отныне Русскую Державу Венчает Русская глава! В московских церквях проходили молебны о здравии воинов русской армии и ниспослании им победы над врагом. Торжественное богослужение прошло в синагоге в Спасоглинищевском переулке. Затем толпа отправилась через Маросейку, Мясницкую и Тверскую улицы на Тверской бульвар, к дому градоначальника, генерала Александра Адрианова. Манифестанты пели «Боже, Царя храни!» и скандировали «Ура!» Государю императору и Главнокомандующему русской армией. «На Красной площади, у памятника Минину и Пожарскому, состоялся митинг, привлекший несколько тысяч человек, — писала газета “Новое время”. — У подножия памятника, где был воздвигнут временный помост с трибуной, образовалось живое море голов, над которыми развевались национальные флаги… Протоиерей Восторгов обратился к публике со следующей речью: “Православные русские люди! От этого памятника, напоминающего нам о великом единении Русской земли, о решимости в тяжелую годину принести все жертвы, напоминающего о свободе от иноземного врага, раздается первое слово призыва к самопожертвованию за освобождение сербов, когда-то освобожденных уже нами, но теперь принявших жестокий удар врага. Правому русскому делу грозят миллионы ощетинившихся германских штыков. Сейчас перед нами вопрос, быть или не быть нам великой державой, остаться оплотом для всего славянства, или отступить и отречься от былой славы…”» Не все из нас придут назад Москвичи — рабочие, инженеры, учителя, врачи, студенты — шли на сборные пункты. Оттуда под бодрые звуки марша «Прощание славянки» шли к эшелонам. Отовсюду слышались наполненные жгучей грустью слова: «Прощай, отчий край, / Ты нас вспоминай, / Прощай, милый взгляд, / Не все из нас придут назад. / Прости-прощай, прости-прощай…» Бесконечной чередой громыхали на далекие поля сражений эшелоны с солдатами. И чем дальше отдалялись они от родных мест, тем сильнее ими овладевала тоска-печаль. И все реже звучали переливы гармони… Газеты отмечали, что патриотический подъем наблюдается и в Подмосковье, особенно в Перово и Люберцах. Рабочие здешних заводов и мастерских провожали своих товарищей на войну с песнями и музыкой. Характерно, что нередко устраивались трезвые проводы. Но не от того, что все вдруг разлюбили бодрящие напитки. На афишных тумбах, стенах домов, заборах было расклеено распоряжение московского градоначальника, генерала Александра Адрианова об объявлении «сухого» закона «на время с первого дня мобилизации впредь до особого объявления». Продажа спиртного стала незаконным деянием и влекла за собой огромные штрафы. Однако торговцев это не остановило. Цены на спиртное неимоверно вздулись, и продавали его из-под полы. Водку в трактирах и ресторанах подавали в бутылках из-под минеральной воды, а коньяк — в чайниках. Городовые и околоточные знали о подобных уловках, однако держали рот на замке. За взятки, разумеется. Те, у кого с деньгами было туго, пили, что ни попадя — технический спирт, денатураты, одеколоны. Часто травились, слепли, трогались умом. Нередко и вовсе помирали. Голосили вдовы и матери не только по погибшим на фронтах мужьям и сыновьям, но и по убиенным «зеленым змием». Как германцы превратились в изгоев В газетах появилось постановление градоначальника, в котором говорилось о запрещении «производить фотографические и синематографические снимки на территории города Москвы и тех пригородных участков, которые в полицейском отношении подчинены Московскому Градоначальнику». Был наложен запрет на исполнение немецких и австрийских мелодий. Исчезла и сама немецкая речь. Писатель Леонид Пантелеев вспоминал, что во время войны в Петрограде появились плакаты: «По-немецки говорить воспрещается». Подобные объявления появились и в Москве. В известном детском стихотворении Корнея Чуковского есть такие строки: «Подбежал городовой: / — Что за шум? Что за вой? / Как ты смеешь тут ходить, / По-турецки говорить?» Но в первоначальном варианте текста зверь говорил по-немецки. За это его одернул страж порядка. Из столицы пришло сообщение о разорении германского посольства. «А мы что, лыком шиты?» — верно, подумали москвичи, и самые агрессивные взялись за дело. Было разгромлено и разграблено несколько продовольственных лавок и магазинов, принадлежавших немцам, в том числе, популярные кондитерские магазины Эйнема в Верхних торговых рядах и у Ильинских ворот. В последующие месяцы нападения на магазины, принадлежавшие людям с «подозрительными» фамилиями, участились. Немецкие и австрийские предприятия закрывались, а их владельцев выгоняли из Москвы. Люди, многие годы верой и правдой служившие России, превратились в изгоев только потому, что у них были «неблагозвучные» фамилии. Тем не менее бывалые немецкие генералы, приближенные к русскому царю — Павел Плеве, Александр Бринкен, Василий Флуг, Павел Ренненкампф, Алексей Будберг, Петр Врангель — оставались на службе, как и адмиралы — Николай Эссен и Андрей Эбергардт. Немецкий клуб на Рождественке переименовали в Славянский клуб. Возникли претензии к Немецкому кладбищу и одноименному рынку. На заседании Московской городской думы было оглашено письмо горожан, требовавших избавить их от позора, связанного с проживанием на «германской территории». Имелась в виду Немецкая улица, которую предлагалось переименовать в Иноземскую. Кровавая жатва войны Война, вопреки оптимистическим прогнозам, все шла и шла, собирая обильную кровавую жатву. Земля содрогалась от артиллерийских залпов, лаяли, как бешеные, пулеметы, визжали винтовочные выстрелы. Воздух наполняли отчаянные вопли. Многие кричали в последний раз… В Москве появились беженцы. Все больше становилось раненых и, стучащих костылями, увечных воинов. Стало черно от траурных вдовьих платьев. Газеты публиковали длинные списки павших. В городе, в придачу к старым некрополям, построили Братское кладбище, где каждый день рвали сердце траурные мелодии. И все на фронте и в тылу каждый день молили Бога, чтобы весь этот ужас когда-нибудь закончился…
