«Выдумать в искусстве ничего нельзя…»
«Русское слово: пространство без границ» — таковой была тема встречи в клубе «Культурная линия» с Лидией Григорьевой — поэтом, эссеистом и фотохудожником, радиоведущей Би–би–си.
Она — автор более десятка поэтических книг, романов в стихах, документальных фильмов о Гумилеве, Ахматовой и Скрябине, член Всемирной академии искусства и культуры, Европейского общества культуры и Международного Пен–клуба. Ее стихи переведены на английский, японский, французский, чешский, словацкий, китайский, арабский и другие. Лауреат престижных литературных премий. Вдова поэта, прозаика и мыслителя Равиля Бухараева сегодня живет в двух городах — Лондоне и Москве.
Хутор «Лысый» — Лондон…
В Риге Лидия Николаевна была удивлена и обрадована числом людей, пришедших на эту встречу, — конференц–зал отеля «Авалон» был переполнен.
— Думала, что будет в лучшем случае человек 10–20, — призналась гостья. — Каждому из нас с вами повезло — в том, что мы родились. Мне никогда не приходило в голову гордиться своим происхождением. Но с годами стала задумываться — почему так или иначе сложилась моя жизнь. Почему именно мне довелось родиться в вишневом саду, под августовскими звездами, на маленьком хуторе с названием «Лысый» под Луганском. Там, где живет немало моих родственников со стороны мамы, сейчас происходят страшные события…
Уже в полтора–два года меня увезли с этого маленького хутора на Крайний Север, на море Лаптевых. Папа — полярный летчик, который вместе со своей авиагруппой обслуживал геологическую экспедицию, что в 50–е годы искала там нефть. И теперь эта нефть на шельфе будет разрабатываться.
Мы ждали отца, который должен был прилететь со льдины. А он сажал горящий самолет и погиб, когда ему еще не было 30 лет. Мне было семь лет.
Потом мы вернулись в Луганск, где окончила школу, после жила в Нальчике, на Чукотке, в Казани, Москве. И сейчас очутилась в Лондоне — именно очутилась, потому что неосознанно захотела туда поехать и там жить. Мой муж получил крупную работу, у него были в Лондоне профессиональные и духовные интересы, а у меня были огромные колебания — очень долго жила в самолете между Москвой и Лондоном. Сын служил офицером в армии, погиб и похоронен на Востряковском кладбище в 2003 году…
В детстве–юности болела туберкулезом и побывала во всех возможных противотуберкулезных санаториях СССР — в Одессе, Крыму, а 10–й класс окончила в санатории на Западной Украине, под Ивано–Франковском, в городе Косов. Украинский мой второй родной язык, освоила и гуцульский диалект. Начинала писать стихи на русском и украинском.
Трудности перевода
В стихотворении–триптихе Лидии Григорьевой «Плач по империи» — по моей империи, подчеркивает автор, — есть такие строки:
Разворошив воспоминаний ворох,
Казну времен напрасно не растрачу.
Я, выросшая на ее просторах,
Ее оплачу.
А еще — «Но никакие новые устои не сбили с толку…», «Великую страну делили наспех — ножом по телу». А третье стихотворение триптиха, написанное 10 лет назад, неожиданно заканчивается рижским бальзамом.
— У меня все меня спрашивали, почему нет переводов на английский. Когда приехала, языка не знала совсем, потому что франкоман. И долго не было хорошего переводчика, который попытался бы вникнуть в музыку русского стихотворения. Вот как они перевели такие мои стихи:
Блуждаю в золотых потемках страсти,
Наутро выйду заспанная — «Здрасте!»,
Невероятно и непостижимо —
Любовь — тюрьма нестрого режима.
Мы видим, что здесь есть и музыка, и ирония. А в переводе на английский это звучало так: «Утром я выхожу на кухню и говорю тебе «Хелло!». Исчезает любовное напряжение.
После этого как–то расхотелось, чтобы меня переводили. Но нашелся переводчик, он же музыкант и композитор, и Пушкина переводил. Он перевел прозу Равиля Бухараева, моего мужа, замечательного поэта и прозаика, мыслителя, и включил туда несколько моих стихотворений. Он влюбился в мои стихи и сказал, что хочет их перевести.
Он перевел их так, что когда читает их, звенит все. Мы, русские поэты, стараемся тоже читать так, чтобы каждое слово звенело. Там слышна музыка, он даже сохранил ритмику и рифму, что самое удивительное.
Вообще в английских стихах рифма исчезла в начале ХХ века. Сейчас рифмовать здесь считается неприличным настоящим взрослым поэтам. Рифма осталась в детских стишках, рекламе и рок–музыке, которая полностью вытеснила поэзию.
И вдруг эту мою книга на английском выдвигают на четыре британских литературных премии! Дадут — не дадут, но говорят, что номинация — это уже факт биографии.
О белом медведе
— Здесь на обложке фото моего отца 50–х, потому что здесь есть цикл моих полярных стихов. Но английский издатель сделал еще удивительную вещь — выслала мои детские фото с родителями, думала, они сделают коллаж на обложке, а они поместили их в конце книги, как фотоальбом.
Вот мои родители в 50–е — посмотрите, как они одеты, причесаны, как выглядят. Голливуд! Мария, моя мама, хохлушка с хутора “Лысый”, стала дамой, и в Ялте уже сфотографирована с начальником Севморпути.
Попросили сделать подписи. Вот здесь — «Поэт Лидия Григорьева в возрасте 5 лет на шкуре белого медведя». Поскольку мы живем сейчас, а в 1950–е убийство белого медведя не считалось чем–то экстраординарным, издатель попросил меня указать, почему мой отец убил медведя.
А они просто на бреющем полете это сделали — были молоды, пережили войну и остались живы, у них было ружье. Так что пришлось мне написать: «Убил медведя, который угрожал его товарищам».
В России отмечено падение интереса к поэзии — наверное, потому, что она слишком высоко стояла. Настолько были высокие позиции у советской поэзии — и у фронтовой, и у шестидесятников, а в 80–е возникла новая волна всяких причудливых стихов. Когда еще громадными тиражами выходили журналы. А сейчас только в интернете можно прочитать. Мне сказали, что там зафиксировано около 5 млн поэтов! Когда была в Китае, выяснилось, что там вообще все пишут. А в Японии не писать стихов — значит быть необразованным человеком.
Генетический код
— В юности стеснялась говорить и о биографии отца, и о своей — не считала это важным. У нас уже был такой «официальный» сын летчика, звали его Феликс Чуев. И это был настолько неинтересный мне комсомольский поэт. Не была диссидентом, а меня просто интересовала только литература. Не могла прийти и сказать, что я тоже дочь летчика. Но со временем поняла, что без имени моего отца, без всего, что он успел сделать до своих 30 лет, меня бы не было.
Генетический код — это не пустая фраза, это то, что мы получаем от предков, это ощущаю каждый день. Это и воля к жизни, и преодоление трудностей, и стремление ни в коем случае не остановиться на достигнутом.
Поссориться по–русски
— Русские очень трудно объединяются в общины. Меня все спрашивают: «А как там в Лондоне? Где вы видитесь?». Нет у нас таких специальных мест! Не идти же в ресторан «Марья Ивановна»! Никто не о чем не ностальгирует, потому что это проблема билета: купил — приехал.
Мы не объединяемся, мы не китайцы, чтобы жить в Чайна–тауне. Наоборот, русские даже побаиваются друг друга, стараются говорить потише. А то вдруг другие русские услышат.
Я наполовину украинка, и поэтому характер у меня не нордический, а бранчливый. Оказывается, еще 20 лет назад в английском автобусе нельзя было поссориться с мужем по–русски. Когда муж меня пытался усмирить, раздраженно выкрикнула: «Да кто здесь понимает по–русски!». И оглянулся очаровательный молодой темнокожий юноша со словами: «А я в Москве учился!».
В ночном магазине продавец говорит по–русски, в такси — русские, покупаем кровать, и ее нам приносят носильщики–русские. И все говорят, что готовы вернуться в Россию.
Один русский, из афганцев, чья трагическая судьба не дает мне покоя, рассказывает: «Съездил к брату в Москву — и в театр сходили, и в музеи». А сюда вернулся — такая скука!
Серебряный век в Англии
А о своем сборнике четверостиший «Стихи для чтения в метро» Лидия Григорьева говорит так:
— Это четыре строчки рождаются у меня лет с 15 и по сейчас, но это очень гонимый жанр. В советские времена автором четверостиший считался Омар Хайам, а в 90–е — Губерман. Назначенчество у нас в крови. Когда раньше пыталась это напечатать, встречала колоссальное сопротивление. А сейчас можно никого не слушать. И «Стихи для чтения в метро» — это 300 страниц сплошного удовольствия.
Готовлю к публикации «Стихи для чтения в смартфоне».
О телепроектах, посвященных поэтам Серебряного века, наша гостья говорит неожиданно:
— Тема писателей Серебряного века была запретной в советское время — поэтому о ней все знали. Чтобы знали, надо запретить! Поэтому о Серебряном веке знала все — хоть ночью меня разбуди. И тут внезапно в 90–х телевидению дали деньги, и они приехали. Перелистала свои записи, посмотрела свои книги и через три дня после их прибытия встала перед камерой и наговорила все эти фильмы.
Когда оказалась в Англии — языка не знаю, муж уходит на работу, впервые в жизни от меня ничего не зависит. Напала жуткая депрессия, и если бы не эти фильмы, просто погибла бы или вернулась бы домой.
«Объединить русских невозможно»
О том, что такое сегодня диаспора, писательница говорит так:
— Когда входишь в любой большой универмаг Европы, Америки и Японии, слышишь обязательно музыку Чайковского или Рахманинова. Почему–то не Гершвина. Поэтому наша великая русская культура во всех ее ипостасях на Западе всегда была в большой чести, и сейчас тоже.
Многие русские считают английское образование лучшим и готовы надрываться на работе, чтобы только их дети получили английское образование. Я его таковым не считаю. Многие англичане, к примеру, не знают, кто такой Байрон, — потому что его нет в школьной программе. Два года в школьной программе не было Шекспира, а потом его, слава богу, вернули.
Не люблю никакие общества, никогда не состояла ни в каких общинах. Объединить русских невозможно — мы расползаемся. Нельзя сделать русский чайна–таун. Поэтому для меня русская диаспора — те люди, что группируются вокруг русского храма.
У меня один русский друг работает много лет в университете, и у него нет ни одного друга–англичанина. Потому что он не захотел их в себя вобрать и стать часть английского общества. Мы не можем стать частью никакого общества. Пусть разбираются в этом историки. Я просто констатирую факт.
Сейчас русские люди живут и выживают за границей, и дети их ассимилируются. Они даже русского не знают зачастую. Не в пример детям первой, послереволюционной волны эмиграции. Это огромная потеря — мы же теряем свой генофонд.
Мак имени Елизаветы Хилл
А о том, как рождался фотопоэтический фильм, кинопоэма нашей гостьи «Иерусалим сада моего», который мы посмотрели на встрече, она рассказывает так:
— Мы с мужем взяли кредит в банке и купили дом. Там маленький сад, и захотелось, чтобы он цвел круглый год, потому что у нас нет зимы. Когда оказалась за садовой оградой в достаточной изоляции, получилось, что живу с садом намного больше, чем с людьми. И когда в моих руках оказался фотоаппарат, моя фотопамять сослужила мне добрую службу. У меня появились фотовыставки, фотофильмы.
Этот фильм посвящен маку имени Елизаветы Хилл. Это русская первой волны эмиграции, профессор Кембриджского университета, русист, которая преподавала язык даже Черчиллю перед Ялтинской конференцией. В возрасте 90 лет она вынуждена была переехать в дом престарелых, организованный первыми русскими эмигрантами, которые хотели есть холодец, а не овсянку, и раскладывать русский пасьянс.
Она взяла с собой только мак, который попросила посадить у окон ее дома. Женщина из нашей церкви, которая за ней ухаживала, пришла ко мне и говорит, что Елизавета очень страдает, потому что ей некому оставить мак. Она умрет — и он умрет.
И этот мак попал ко мне — у него есть родословная, это мак Елизаветы Хилл. Мы его посадили, и три года ничего не всходило, только какие–то листья. А когда Елизавета умерла, вдруг появился один бутон. Он две недели цвел — а ведь мак, распустившись, на второй день опадает. Это был не мак, а человек. И то, что произошло потом, вы увидели в моем фильме.
В нем все важно — и изображение, и слово. Показывала его в декабре на форуме «Литература и кино», который ведет Фонд Достоевского Игоря Волгина. В 12 ночи был мой показ. Думала, никого не останется. А там сидели Евтушенко, Абдрашитов, киноведы, которые назвали это кинопоэмой.
Из 200 000 снимков моего сада выбрала для фильма 500, и моим соавтором стала молодая талантливая компьютерщица Ольга Левистова, которая приехала из Таллина.
Давайте восхищаться!
— Сегодня, в эпоху цифровых технологий, нужно работать с использованием всех возможностей. Но все равно ничего нет прочнее бумаги, ничего лучше книг. И дискеты, и сидиромы, и флешки уже устарели. А книга бессмертна. Работу с ней никто не отменял.
Пытаюсь соединить цифровые технологии с текстами.
Каждый из вас знает, что ты все равно со своей стези не сходишь. Шаг влево–шаг вправо считается побегом. А если ты предал сам себя, у тебя вряд ли что–то получится.
Имеет ли это отношение к личной жизни, не знаю. У нас с ныне покойным мужем был союз писателей на дому. Мы были первыми читателями друг друга. Мы совершенно разные, два разных мира. Нашла слово, которое определяет все — нужно восхищаться человеком. Если восхищаешься, то любишь его…
Наталья ЛЕБЕДЕВА.