Композитор Владимир Дашкевич: Как я прощался со Сталиным и Высоцким

37 лет назад, 28 июля 1980 года, Москва попрощалась с Владимиром Высоцким. Странная мысль: пожалуй, во всей нашей послевоенной истории были лишь две столь масштабные демонстрации всенародной скорби — похороны Высоцкого и похороны Сталина. Сравнить эти события мы попросили их очевидца, прекрасного композитора и мудрого человека Владимира Сергеевича ДАШКЕВИЧА.

— На похоронах Сталина я, студент, дошел до Колонного зала, видел его сапоги и его самого: Те похороны вылились в чудовищное народное бедствие. Улицы «в целях обеспечения порядка» были перегорожены машинами. Если человек попадал в «карман», где скапливался народ, он оказывался обречен, укрыться от напиравшей толпы было некуда. Самая страшная давка образовалась в районе Трубной площади, где погибло несколько тысяч людей. Меня спасло то, что я, худущий, смог пролезть под машинами, перегородившими переулки, ведущие к Дому Союзов. Порвал пальто, но чудом вырвался из давки.

На похоронах Высоцкого все было совершенно не так. Тоже огромное море народу — людьми были заполнены даже крыши домов, прилегающих к Театру на Таганке. Но при этом полный порядок, спокойствие, достойное поведение всех, кто туда пришел. У театра движением управляли активисты, кого-то пускавшие в первую очередь, кого-то просившие подождать. И я не заметил ни одного спора, конфликта. Мы с Юлием Кимом прошли со стороны высотки на Котельнической набережной. Люди шли неторопливо, торжественно. В самом воздухе вместе со скорбью витало громадное уважение к Володе и его памяти.

Прощание со Сталиным разделило людей. Помню, в Институте тонких химических технологий, где я учился, и девчата, и парни рыдали. Но помню и тех, кто в душе радовался этой смерти как проявлению высшей справедливости. Для меня тот день стал одним из счастливейших в жизни. Собственно, из-за этого я и пошел на похороны — хотел лично удостовериться, что Он действительно мертв. А что вы от меня хотите? Отец 18 лет просидел в лагерях, мы с мамой выезжали к нему в Воркуту, Ижевск, Чебоксары — и знали не понаслышке ту сторону жизни, о которой не писали в газетах.

Проводы Высоцкого, напротив, объединили людей — от работяг до космонавтов и артистов. В очереди к гробу рядом стояли и те, кто в обычной жизни готов был спорить до хрипоты, не поступаясь принципами. Даже милиция скорбела, никого не подгоняя и не прогоняя, — они ведь тоже, как и миллионы сограждан, слушали Володины песни на магнитофонах с бобинами и смотрели «Место встречи...».

Смерть Сталина вернула в мою семью отца — его освободили через несколько месяцев, еще не как реабилитированного, а просто отпущенного по болезни (зачем возиться с доходягой?). И тогда же нам от соседей досталось пианино, на котором я начал заниматься музыкой. Вот с такими двумя радостями связан у меня 1953 год.

Говорят, сегодняшним 25-летним моим согражданам Высоцкий неблизок. Ничего, пусть они поживут еще лет 10-15, и Володя их обязательно догонит. Знаете, в день похорон Сталина я проходил по Камергерскому переулку мимо квартиры композитора Прокофьева. Тот умер день в день с вождем. Но никто, и я в том числе, тогда об этом не знал. Все и вся затмила смерть вождя. А сегодня, когда я иду мимо бронзовой фигуры композитора, задумчиво стоящей в переулке посреди спешащих прохожих, я понимаю, что значит благодарная память. Человека нет, а музыка Прокофьева — будто свежий воздух, ворвавшийся через настежь распахнутое окно.

Вот и голос, и слово Высоцкого того же состава. В нем повышенное содержание кислорода — кислорода правды. Им еще будут дышать и дети наши, и внуки.