Неповторим, как жизнь
Его не стало 31 марта 2012 года... 2 ноября ему исполнилось бы 75 лет. Воспоминаниями о Юрии Семёновиче поделился его сын – актёр и режиссёр Максим Копылов.
Жёсткий и волевой
– Максим, в каждом человеке есть главная черта характера. Какова она была у Юрия Семёновича?
– Отец был довольно жёстким и волевым человеком – и в семье, и в театре. Наверное, это было правильно, поскольку театр – большая организация, где сталкиваются мнения, позиции, интересы многих людей. У каждого артиста свой нрав, свой характер. Всем угодить невозможно, а значит, тому, кто всем этим руководит, нужен не только недюжинный талант, но и твёрдый характер. Артисты должны уважать человека, который им предлагает что-то сделать. И он внушал уважение. Во всяком случае, ни от одного из актёров, которые с ним работали в Орле, во Владимире и в Ульяновске, я не слышал о нём ни одного дурного отзыва.
– Вообще жалоб и конфликтов не было?
– Без жалоб и конфликтов ни один театр не обходится в принципе. Но он мог не только проявить жёсткость, но и расположить к себе людей. Все вопросы решались на уровне диалога, обмена мнениями, сопоставления позиций...
– Между вами были отношения – не как между сыном и отцом, а как между актёром и режиссёром?
– Нет. Такого не было. Дело в том, что на актёрском отделении в УлГУ я отучился всего год, а в 2000 году уехал в Москву и в Ульяновск возвращался только на новогодние праздники. Я даже не мог увидеть многие спектакли, поставленные им в последние годы, например, «Король Лир», и очень об этом жалею.
– Сегодня «Король Лир» идёт?
– Ну какой может быть «Король Лир» без Бориса Александрова... Десять лет я прожил в Москве. Ни у него не было возможности видеть, как работаю я, и у меня не получилось увидеть многие его режиссёрские работы. Так что наши беседы оставались на уровне «как дела?» и «что нового?».
Советы только мешают
– Как возникла актёрская династия? Наверное, театральная семья как-то повлияла на выбор профессии?
– В начале 2010 года он предложил мне учиться заочно на режиссёра в театральном институте имени Щукина. Сказал: если найдут во мне режиссёрские задатки, то примут. Я поехал, поступил и в последние годы его жизни радовал пятёрками по режиссуре. Но советов он не давал, опытом не делился. И правильно. Это было бы не совсем честно. Режиссёр – это такая профессия, где со стороны никто в принципе помочь не может. Следуя чьим-то советам, в этой профессии никуда «не выплывешь».
– Но актёрская карьера Максима Копылова началась значительно раньше...
– Я не собирался становиться артистом и никогда об этом не мечтал. Даже мыслей таких в голове не было. Я поступал в УлГу совсем на другой факультет – по специальности «Реклама, пиар и связи с общественностью» – тогда это было модно. Не добрал одного балла по русскому языку и мог «загреметь» в армию. Именно тогда курс набирал Михаил Скандаров, профессор ГИТИСа, и Юрий Семёнович предложил мне поступать на актёрский факультет: «Годик промаешься, если не понравится – через год ещё куда-нибудь попробуешь». Но попробовать в итоге не получилось. Закопался глубже. Если это можно назвать влиянием, то да – влияние было. Всё детство я провёл в театре. Кто из родителей забирал меня из детского сада или из школы, тот и тащил к себе на работу: мама – в театр кукол, отец – в драматический. Здесь и уроки делал. Но планов всё равно не строил. Видимо, генетика оказалась во всём виновата. Так что по актёрскому пути меня будто течение понесло.
– Юрий Семёнович оценивал ваши актёрские работы?
– Этого не знает никто. Он ни разу ни с кем на эту тему не разговаривал. В том числе и со мной.
– В театре идут какие-либо спектакли, поставленные Юрием Копыловым?
– В репертуаре остался только один из них – «Завещание целомудренного бабника» - по мотивам «Дон-Жуана», но показывают его нечасто...
– Нет планов или хотя бы желания что-нибудь воссоздать?
– Весной 2012 года воссоздали «Двенадцатую ночь», но это был, скорее, спектакль, созданный мной в память об отце, нежели попытка возродить его как произведение. Когда играли Редюк, Янко и Кустарников – это был совершенно другой спектакль. Без живого режиссёра полноценно воспроизвести его работу невозможно – это закон. Какими бы ни были артисты одарёнными, они всё равно не могут в полной мере знать, как и о чём режиссёр разговаривает со зрителем. Эта информация артисту не раскрывается, это может считать или как-то преломить через своё сознание только зритель.
Память хранит зритель
– Значит, режиссёрам, которые работали в кино, в этом смысле проще – их труд зафиксирован раз и навсегда... А есть ли записи спектаклей Юрия Семёновича?
– Конечно. Есть видеокассеты со спектаклями, и уже идут разговоры о том, чтобы их оцифровать. Кроме этого, директор театра Наталья Александровна Никонорова планирует сделать музей памяти Юрия Семёновича на третьем этаже театрального фойе. Память о режиссёре хранится в артистах, в зрителях, которые видели его спектакли. О Станиславском же никто не забыл...
– А не ходит по театру таких разговоров: мол, при Копылове было так-то, а сейчас всё не так?
– Такое есть не только в театре, но и в любом другом учреждении. Да и в стране – то же самое. При Горбачёве было одно, при Ельцине другое, а при Путине уж совсем всё иначе. Кто-то что-то теряет, кто-то наоборот – приобретает. Сравнивают и уровень мастерства режиссёров, и степень своей занятости, кто-то вспоминает о желаемом и уже недостижимом. Всё это совершенно естественно.
– Можно ли считать, что любая режиссёрская работа уникальна и неповторима?
– Абсолютно. Я скажу даже больше – неповторимо каждое отдельное представление одного и того же спектакля. Есть определённые смысловые узлы, которые неизменны, но у артиста каждый день меняется состояние, настроение, и играет он всегда несколько иначе...
– Какое осталось самое яркое воспоминание об отце?
– Тут можно говорить не о конкретном событии или конкретных словах. Он всегда очень интересно улыбался – с этакой хитрецой. Его улыбка была абсолютно белоснежной, поскольку он никогда не курил и не пил кофе. И очень располагающей. По ней было видно, что он раз в пятнадцать-двадцать умнее тебя. И при этом смотрел как на ребёнка, который набезобразничал, но которого он всё равно любит. Это моё личное мнение, но думаю, что многие со мной согласятся: когда люди такой величины уходят – это всегда трагедия, и для театра, и для зрителей, и для искусства. Я и многие другие ребята, которые не успели с ним поработать, очень многое потеряли.