Что думают о Градском Матецкий, Макаревич, Кнышев и Маргулис
- Повернулись три наставника, все, кроме Пелагеи. Представляете, именно Пелагею я хотела. Я верующий человек, я понимаю, что это сверху кто-то сделал. Потому что понимал Господь Бог, что если она повернется, я пойду к ней, а мне нужно к Александру Борисовичу Градскому.
Когда я вышла за кулисы, был перерыв. Мне навстречу надвигается фигура Александра Борисовича… Я жутко разволновалась, но у меня не было уже возможности уйти, мне нужно было с ним поздороваться лично.
Я подошла и сказала: Александр Борисович, спасибо, что вы обернулись. Он мне сказал: «Ну что нам спасибо, какой у тебя диапазон?» Я говорю: «У меня небольшой диапазон». А он: «Ну и пойдешь на хрен на втором этапе. Тебя сорок миллионов увидели, показалась ты неплохо, а дальше, прости, там такие акулы, у всех по три октавы, делать тебе здесь нечего. Поэтому покажешься второй раз и пойдешь». И он это сказал без иронии.
В этот момент мое доброе расположение куда-то девалось. Я, конечно же, тут же пожалела, что пошла к нему, я ему ответила: «Если для вас самое важное – это диапазон, то конечно».
Потом он задал вопрос: «Что ты поешь вообще, какой материал?». И слава богу, что я в тот момент умудрилось ему заявить, что у меня есть мечта исполнить «Балладу о матери». Он говорит: «Ну все, давай, пока». Но где-то у него в голове это отложилось.
Потому что когда я прошла второй этап, это для нас было просто чудо чудесное, ибо на второй этап я шла, как последний раз…Когда Градский оставил меня, вся моя группа поддержки кричала от счастья так, что там весь павильон просто сотрясался.
Владимир Матецкий- Когда меня спрашивают про Градского, я всегда говорю: «А вы можете себе представить, как бы вам было нелегко жить, когда вы бы вдруг поняли, что вас Господь наградил невероятным талантом? Вы вдруг получили чемодан без ручки в виде этого удивительного голоса!».
Саше действительно было непросто. Я с ним знаком с шестьдесят девятого года, и мы порой играли совместные концерты, я тогда был бас-гитаристом в группе «Удачное приобретение».
Мы тут как-то с ним вспоминали наши выступления на сейшенах. Кстати, у всех музыкантов того поколения сейчас пошла невероятная ностальгия по «золотым временам». Стали вспоминать – а он помнит партии баса каких-то песен, которые мы играли. Я не помню, а он помнит! А я помню, что он в микрофон говорил, слово в слово. Так общая картина и складывается.
Саша замечательный человек, интересный, начитанный. Но ему было очень непросто с этим вокальным талантом всю его жизнь. Каково человеку было слушать какие-нибудь жалкие потуги на академическое пение? Хорошо, когда это было от кого-то серого, незаметного. А когда кто-то якобы значимый, осыпанный всякими званиями и привилегиями, изображал пение, то Градскому было очень тяжело молчать. Вот он порой и не сдерживался…
Андрей Макаревич- Надо сказать, что Саша за последние лет пятнадцать стал гораздо деликатнее. В начале семидесятых, кажется, что горы тряслись, самолеты падали с неба. Потом как-то нет. Градский нам больше, между прочим, помогал, мы же на него, как на бога смотрели в 1971 году.
Когда мы в бит-клуб поступали, все наши кумиры нас заклевали вдруг и сказали: «Эти люди играть и петь не умеют». У нас было два усилителя на всю группу, один еще сгорел во время концерта, и мы все воткнулись в одну какую-то коробочку.
Это было чудовищно, настроение у нас было плохое. А Градский сказал рокерскому «худсовету : «Вы все козлы и дураки, а вот они станут великой группой». Ну, как нам было после этого к нему относиться? Потом он нас привел в «Энергетик», кажется…
Нет, Стасик нас туда привел. Намин. Мы все в одной комнате варились, сидели на репетиции у «Скоморохов», смотрели, как они пели. Как Фокин барабанил, как Леша Козлов играл, как у Стаса группа «Блики» играла, как команда «Второе дыхание» выступала. Это все было страшно важно, потому что мы были в самом низу пищевой цепочки.
Андрей Кнышев«Что это вы так располнели?» — «Нет, это просто мое тело туго обтягивает мою душу!..» (из своего, уж извините. — А.К.). Набрав вес, АБГ все больше соответствует своему внутреннему объему притязаний, талантов и достижений, грехов, мусора жизни, ошибок, переживаний. Объему всего. Его много. И ему много дано. Как в математике: «Дано.... Требуется доказать...». Доказал.
От постоянных и непомерных атлетических нагрузок, — кардиологи знают, — утолщаются стенки сердечной мышцы, съедая внутренний объем. И сердцу приходится сокращаться еще сильнее, чтобы прокачивать достаточно крови, а от этого стенки сердца еще больше утолщаются. Замкнутый круг.
Отпустить, сдаться это большое Сашино сердце не может. Меньших задач оно ставить не умеет, малых объемов не хочет. Сердце начинает останавливать атлета, возникает одышка. Мы не о медицине, конечно.
Природа насильно пытается усадить его на старческий стульчак в позу роденовского мыслителя, а он не сдается, она пытается уложить атлета на диван, — хватит делать дела, бегать стометровки и марафоны, тягать штангу, прыгать в высоту, в ширину и в глубину, бороться на ковре и под ковром, мериться крутостью, — это уже было. Все, зачет, хватит!!! Кубков и медалей от жизни — целая куча. Генуг. Надо обмозговать, прочувствовать сердцем, к чему все это было. Что дальше. Что за собой оставишь. Не сколько, а что.
Один из его любимых фильмов — «Меланхолия» Ларса фон Триера. Хотя слово «любимый» с этим ирреальным леденящим душу зрелищем плохо соотносится. Вселенский ужас перед небытием. Физическим и метафизическим. Полным, тотальным и окончательным. Ведь в конце концов ничего не останется, ни Моцарта, ни Лувра, ни египетских пирамид.
Ни стариков, ни детей, ни библиотек, ни помоек, ни стадионов, ни скитов, ни кенгуру, ни тараканов. Ни Градского. Сколько ни рожай маленьких Градских. Пыль и холод космоса. Ничто и Никогда. Навсегда. И никогда и нигде не будет второго тебя.
От этого спасает только Вера. И Надежда. Да, и Любовь, но любовь не земная, — земная спасет только на время.
И пока они не займут место в сердце человека, бездонно глубоко и бесповоротно, вопреки железобетонным доводам разума, сернокислотному скепсису, километровым формулам и бытовым аргументам, нет человеку покоя. Пока небесный свет не высветит, не выжжет там всю тьму.
Он думает, это наркотик, это путь слабых. Имеет право. Но не имеет Покоя. Да и кто из нас, смертных, его имеет?
Во что он Верит и на что Надеется — Ответ знает только он сам. Траектория пути к этому Ответу — в его стихах, в его песнях, в его музыке без слов. В них и от них его Думы, Стремления и Дела.
Евгений Маргулис- Александр Борисович Градский не всегда прав. Потому что он – «дедушка рок-н-ролла», а дедушка иногда забывается.