Беженцы с Украины имеют проблемы с интеграцией в российское общество
Поскольку жители Донбасса с точки зрения культуры, традиций и языка мало отличаются от большинства россиян, проблемы ассимиляции для беженцев с Юго-Востока Украины стали для многих сюрпризом. Меж тем эти проблемы есть, и весьма существенные, налицо постоянные конфликты между беженцами и местными и даже маргинализация мигрантов. Что делать, объясняют психологи.
Тема беженцев для России не нова. Были первая и вторая чеченская войны, Карабах, Южная Осетия, Таджикистан, но когда год с лишним назад Украина довела Донбасс до гуманитарного кризиса, к масштабам притока в РФ беженцев оказались не готовы ни социальные службы, ни психологи. Приходилось осваиваться на ходу.
В Россию прибыло около миллиона людей, по количеству это как целый Воронеж или Омск. И эти люди нуждались не только в еде и крыше над головой. В первую очередь они были психологически изуродованы. Они тоже не ожидали такого поворота в своей жизни, в одночасье потеряв и Родину, и социальный статус, и имущество. Отсутствие реабилитационных программ, совершенно необходимых для беженцев, дополнительно осложнило ситуацию.
«Безусловно, было сделано очень много, – подчеркнул руководитель Центра кризисной психологии Михаил Хасьминский в беседе с корреспондентом газеты ВЗГЛЯД. – Главный промежуточный итог – социальная катастрофа не случилась, среди беженцев нет голодающих, не разразилась эпидемия, не вспыхнуло больших конфликтов. Для этого требовались колоссальные усилия и затраты, как со стороны государства, так и на уровне власти на местах. К примеру, ростовская таможня за короткий период пропустила через себя больше миллиона человек – это невообразимая нагрузка, с которой, тем не менее, таможенники с честью справились. Тысячи обычных людей откликались и оказали помощь беженцам: пускали их жить в свои дома, собирали деньги и вещи».
Но при этом, говорит Хасьминский, не решены серьезнейшие психологические вопросы, связанные с беженцами и их взаимодействием с местным населением. В результате если поначалу беженцы вызывали жалость и сочувствие, то очень скоро между ними и жителями районов, куда они прибыли, возникало непонимание, и во многих случаях отношение к ним ухудшилось. Из-за этого беженцы стали либо замыкаться в своем кругу, совершенно отстраняясь от местных, либо даже возвращаться на Украину, невзирая на риски для жизни.
«Для того, чтобы человек адаптировался в новой для себя среде, обычно нужно от полугода до года. Сейчас, по прошествии полутора лет, видно, какие ошибки были допущены в работе с беженцами и какая работа необходима, чтобы эти ошибки исправить и в будущем предотвращать», – говорит психолог.
Ассимиляция, интеграция, маргинализация
То, как люди будут жить на новом месте, зависит от того, хотят они или не хотят поддерживать свою культурную идентичность. Чем меньше они ее хотят поддерживать, тем больше интегрируются (а в будущем – полностью ассимилируются). Но если им важно поддерживать свою культурную идентичность, а взаимоотношения с местными не столь важны, то это ведет к маргинализации группы.
С беженцами с Украины получилась в лучшем случае интеграция, а зачастую, увы, дело пошло в сторону маргинализации. Никто не пытался ассимилировать или интегрировать беженцев. Им просто дали место, где можно компактно проживать, дали еды, но не дали никакой программы интеграции, хотя у русских с жителями Восточной Украины общее духовное пространство, и это могло стать козырем и возможностью для объединения. В значительном количестве случаев – не стало.
Все беженцы разные, и их способность к адаптации зависит от множества факторов: возраст, пол, образование, место, откуда приехал – город или село. «Мужчины проще адаптируются, чем женщины. Если человек жил в Донецке и вдруг переехал в маленький райцентр на Дальнем Востоке, где нет ни работы, ни коммуникаций, где некуда даже пойти отдохнуть, то ему тяжелее будет адаптироваться, чем жителю села в той же ситуации. Образованный человек, имеющий гибкость ума (а не с двумя «корочками» и короной на голове), конечно, приспособится легче. Молодым адаптироваться проще, чем людям старшего возраста. Чем старше человек, тем меньше у него способность к переменам в жизни. Старики с Восточной Украины нередко просто отказывались уезжать из мест боевых действий, предпочитая рисковать жизнью, но не менять обстановку на что-то чужое и непонятное», – рассказывает Хасьминский.
«В свою очередь местное население было совершенно не подготовлено к такому потоку беженцев и плохо представляло, кто это такие. Они думали, что беженцы – это точно такие же люди, как они сами. Об этом говорили по телевизору: мы один народ, это наши люди, мы одно целое. Конечно, это так, но нельзя было скидывать со счетов то, что украинцам последние двадцать лет планомерно изменяли менталитет. И народ стал уже все же отличный от нашего, западный эксперимент по превращению их в некую обособленную нацию в достаточной степени получился. А с нашей стороны к этому вопросу подошли так, будто мы еще живем во времена СССР и дружбы народов», – добавляет он.
«В итоге люди не могли понять друг друга. Например, часть беженцев разместили в местах временного размещения в одном из домов отдыха Осетии. И женщины, словно у себя дома, стирали и вешали на балконах белье, выходили на улицу в купальниках, а осетины никак не могли этого понять. В их культуре такого нет. Поэтому отношение к беженцам сразу стало не очень хорошим. И никто не объяснил корректно украинским женщинам местные нравы, порядки, не предостерег заранее, не помог.
Беженцы с Восточной Украины тоже начали воспринимать местное население как чужаков. В некоторых случаях у беженцев, размещенных в Крыму, возникала проблема с местным населением из-за того, что многие крымчане добровольно уехали воевать за Новороссию. «А в это время в Крым приезжают мужчины с Восточной Украины, они не едут обратно воевать, некоторые из них пьют и бездельничают. Местные этого не понимают, и градус недовольства начинает зашкаливать», – объясняет психолог.
Проблемы списком
Говоря о проблемах реабилитации беженцев, во-первых, необходимо выделить кризис идентичности. Раньше человек был кем-то определенным: шахтером, продавцом, водителем, имел гражданство, социальный и имущественный статус, но внезапно стал никем. Люди чувствуют страх и неуверенность: имущества нет, жить негде, работы нет, будущее совершенно неясно. В итоге они полностью теряют представление о себе, кто они, что они могут. А местных это раздражает, они думают, что беженцы просто иждивенцы и не хотят работать. Не понимают, что беженцы бы и рады работать, но парализованы психологически.
Во-вторых, есть непонимание сути проблем со стороны местных. «Кто-то пытается поддерживать беженцев и как-то приободрять их, часто это очень помогает, но иногда это так же бесполезно, как утешать человека, у которого умер близкий, словами «не плачь, покойника замучаешь», «ты еще выйдешь замуж», «крепись, держись». Люди искренне хотят выразить сочувствие и поддержку, но не умеют этого делать, поэтому получаются дежурные топорные фразы, от которых никому не легче. И беженцы жаловались, что их психологический ресурс уходит на то, чтобы не выразить агрессию относительно этих соболезнующих. Часто сытый голодного не разумеет, человек, у которого есть работа и крыша над головой, которого никто не обстреливал, просто не в состоянии понять, что чувствует тот, кто все в одночасье потерял», – говорит Хасьминский.
При этом акции со стороны отдельных чиновников подчас носили глупый и топорный характер. Как пример можно привести случай, когда в лагерь к беженцам привезли яблоки. И это вместо того, чтобы помочь с реальными проблемами – с отсутствием медобеспечения и юридической помощи, образования для детей, работы, возможности просто поговорить с кем-то понимающим.
В-третьих, у некоторых беженцев травмирована психика. Никто не был подготовлен к тому, что приехавшие люди почти поголовно будут страдать посттравматическим стрессовым расстройством (ПтСР). Уезжавшие с Украины видели ужасные вещи: артобстрелы, разрушение, убитых и изувеченных людей. «ПтСР – серьезный психологический и психический кризис, по сути – тяжелое заболевание, которое разворачивается с течением времени и сопровождается такими симптомами, как страхи, постоянное напряжение, неуверенность в себе, вина за то, что живы, а кто-то из знакомых и друзей мертв, приступы агрессивного поведения, навязчивые мысли и другие симптомы. Особенно страдают от ПтСР видевшие обстрелы и трупы дети. Около 80% детей из зоны боевых действий – с ПтСР разной степени тяжести. Практически все они, уже будучи в безопасности, впадали в настоящую панику, услышав резкие хлопки или увидев в небе вертолет, и старались немедленно спрятаться.
Это нормальная реакция человека на ненормальные обстоятельства, и без специальной помощи выкарабкиваться из этого трудно и долго. Людям с ПтСР нужна эффективная реабилитация. И, конечно, эти люди нуждаются в серьезной поддержке, но специалистов таких пока очень мало, а слаженной системы организации реальной комплексной реабилитационной поддержки нет совсем.
В-четвертых, можно говорить о психологической инфантильности беженцев. По своему поведению и ощущениям они часто ведут себя как маленькие больные дети. «Это нормальная реакция нашей нервной системы на травматичную ситуацию: мы как бы регрессируем в прошлое. Таким образом мы снимаем с себя ответственность за настоящее. У беженцев есть страхи, навязчивые мысли и агрессия. Видя подобное, местные принимают это за неуживчивость. Допустим, больной ребенок попал в больницу – никто же не будет от него ждать выдержки и мужества, как от взрослого? Взрослый человек после тяжелейшей психологической травмы внутренне похож на больного ребенка, но местные-то видят перед собой взрослого человека и относятся к нему соответственно. А беженец в это время психологически находится на уровне ребенка, например обижается на всякую мелочь, потому что ему плохо. Они сидят и жалеют себя, как ушибившийся ребенок гладит коленку. А местные смотрят и недоумевают: ну почему бы не пойти поработать, сделать что-то хотя бы в собственном лагере. Или, напротив, слишком много жалеют, чем тоже можно сделать хуже», – объясняет психолог.
В-пятых, налицо отсутствие условий для самореализации. У беженцев нет гражданства и, зачастую, законодательно обеспеченной возможности работать. Они не могут работать по привычной профессии. Они чувствуют, что не могут самореализоваться, а это влечет за собой пассивность и апатию. Это, в свою очередь, выливается в так называемые вторичные выгоды: когда человек ничего не делает, то первое время его это мучает, а потом он привыкает и даже находит плюсы. Делать ничего не надо, тебя кормят-поят, а ты можешь все время посвятить телевизору или компьютерным играм – отличный способ уйти от реальности с ее нерешаемыми проблемами. Это называется социальное иждивенчество, но это уже следствие проблемы.
В-шестых, особенности жизни в маленькой, обособленной общине. Беженцев расселяли в большинстве случаев кучно, они общаются в основном друг с другом, и информационная среда у них своеобразна. «У беженцев бывает агрессия, потому что им плохо, и некоторые даже могут выражать агрессию по отношению к местным: это вы виноваты! Это из-за вас война началась! Если бы вы не влезли, все было бы хорошо! Они кусают тех, кто помогает, а те, кто помогает, не понимают, почему их кусают. Те, кого укусили, жалуются на это дома, и их поддерживают – ах, они такие-сякие, неблагодарные. Отношение к беженцам закономерно ухудшается, что дает им уже реальный повод не любить местных. Они все больше тянутся к своим и обособляются, местные, в свою очередь, начинают их отторгать, а значит, возможности адаптации и интеграции все меньше», – подчеркивает Хасьминский.
При этом есть конкуренция с местными на рынке труда. Далеко не все беженцы попали в крупные региональные центры, где вопрос с трудоустройством худо-бедно можно решить. Многие очутились в отдаленных уголках России, где и без них была конкуренция за рабочие места. Были случаи, что недобросовестные работодатели могли «кинуть» беззащитных беженцев. В лагере беженцев об этом узнают – и следуют обвинения в сторону местных. Все это тоже накладывается на очень тяжелый эмоционально-психологический фон.
Часто в таких сообществах распространены алкоголизм, игромания и наркомания. «Люди в крайне тяжелом психологическом состоянии хотят уйти от этой реальности, а нормальных способов для этого нет. Даже люди, которые раньше не пили, могут стать горькими пьяницами. Присутствует в таких местах и антиобщественное поведение: хулиганство, драки и так далее. Конечно, этим могут «похвастаться» и местные, но это в глаза уже не бросается, к этому привыкли, а вот беженцев прощают гораздо менее охотно», – говорит психолог.
В итоге комплекс проблем приводит к тому, что люди начинают уезжать обратно – на территорию, где ведутся боевые действия, причем увозя с собой детей. «Это уже совершенно никому не понятно, их начинают уговаривать остаться, на них злятся. Кто воспринимает это как предательство – их с таким трудом вывозили, а они неблагодарные, им все не нравится, они уходят... Конечно, таких людей в целом немного, но они есть. Они просто не смогли адаптироваться на новом месте, не справились с комом проблем, и единственный выход, который они для себя видят, – вернуться назад», – резюмирует Хасьминский.
Что делается и что надо сделать
Первая и основная задача – это разобраться в том, что беженцам нужно по-настоящему, и помогать не формально, для галочки, и не для самоуспокоения, а для того, чтобы решать их реальные задачи.
«Не надо примитивных и глупых акций, как в случае с яблоками. Надо давать то, что им по-настоящему нужно. Конечно, могут быть и яблоки, и вещи, и продукты, это хорошо, и ничего в этом плохого нет. Но это должно быть не основное направление помощи, а идти в комплексе со всем остальным – с психологической поддержкой, обеспечением медицинской помощи и решением других по-настоящему насущных проблем беженцев. Ведь ситуации бывают по-настоящему вопиющие, когда больные люди, у которых в стрессовой ситуации, естественно, обостряются заболевания, вынуждены по скайпу звонить своим врачам на Украину или в Новороссию, чтобы хотя бы таким образом получить консультацию», – говорит психолог.
Второй шаг – работа по налаживанию отношений между местным населением и беженцами. Надо не уверять по телевизору, что беженцы – это точно такие же люди, как мы, только приехавшие к нам пожить, а честно рассказывать о тех психологических и бытовых проблемах, которые они испытывают. От непонимания психологического состояния беженцев иногда даже активная помощь превращается в свою противоположность. Например, хотели помочь детям беженцев – собрали их, отвезли отдыхать на море. Но оторвать от родителей этих маленьких детей, травмированных и перепуганных – означало нанести им еще большую травму. Дети плачут, у них обостряется психосоматика, начинается энурез.
Психологию вынужденных мигрантов надо знать. Но это постоянная работа, которая сложнее одноразовых акций. Системно она не проводится по причине того, что нет стратегического понимания ситуации и достаточного количества опытных мотивированных специалистов.
«Хотелось бы отметить большую роль православной церкви в этом направлении. Она развернула большую гуманитарную поддержку беженцев по всей стране. Например, уникальный опыт работы в Ростове-на-Дону, где есть сестричество во имя Серафима Саровского, несущее служение в окружном военном госпитале. Сестры даже проводят для специалистов обучающие семинары. И эти практики сейчас, насколько мне известно, при поддержке митрополита Меркурия создают первый в стране комплексный реабилитационный центр, на который администрация области уже выделила землю», – добавил руководитель Центра кризисной психологии.