Я стоял возле прилавка в магазине, когда худенькая старушка подлезла сбоку и робко спросила продавщицу: почем у Вас соль?
Я стоял возле прилавка в магазине, когда худенькая старушка подлезла сбоку и робко спросила продавщицу: почем у Вас соль?
Продавщица обслуживала меня, я, как все обжоры, брал всего и много, и она не ответила старушке, стараясь угодить клиенту.
Всяко видал. Видел в аптеках старух, спрашивающих, сколько стоит вата и бинт, не говоря уже о таблетках.
Видел пенсионеров, скупающих в дешевых продуктовых магазинах то, что даже хороший хозяйский кот в голодный день не станет есть. Но, чтобы спрашивали, сколько стоит соль, это я слышал впервые.
Я опустил свою руку в карман ее ветхого плаща. Странно, но карман был не порван и подшит, как это обычно бывает со старыми латанными-перелатанными вещами.
Когда есть деньги, и я вижу нуждающегося, стараюсь ему помочь, если только голова не забита какими-то своими житейскими глупостями, и я, спасибо тебе Господь, остаюсь в состоянии видеть нужду и ужасающую нищету рядом. И не отворачиваюсь от них, потому что некогда. Или у самого сейчас мало что есть.
Странно, но ни один пенсионер еще не сопротивлялся, когда я засовывал им свою руку с купюрой в карман. Каждый раз, когда приходится это делать, я думаю, вот наклонился бы ко мне какой-то мужик и засунул мне руку в карман, как я повел бы себя?
В лучшем случае отсторонился бы или схватил бы вора за руку. Из стариков ни один еще не сопротивлялся.
Возможно, они видят, как я лезу перед этим в кошелек, и зажимаю купюру в кулак, чтоб никто не видел, сам не знаю почему.
- Храни Вас Господь, - она взглянула мне в глаза и быстро вышла из магазина. Ее упругой быстрой походке и красивой прямой осанке позавидовал бы и молодой. Может быть, ей и не нужна была соль.
Пенсионеры - они совестливые. Они уплатят за коммуналку, даже, если им после этого не будет что жрать. И они будут есть хлеб и соль. Это дисциплинированный совок. Они свято уверены, что платят государству, и знать не знают, что их деньги уходят в карманы владельцев коммунальных предприятий.
Когда она благодарила меня, мы пытливо посмотрели друг другу в глаза. У нее не были глаза сумасшедшей. Это были даже не глаза усталого от жизни человека, вынужденного побираться, и, который каждое утро просыпается от боли в своем изможденном старческом теле.
Взягляд ее невыцветших, неожиданно красивых, как у юной девушки, голубых глаз был пытлив и пристально изучал меня, как я сейчас изучал ее. Это был взгляд идущего на крест Исуса. Исполненный скорби и любви, скользящий поверх того, как и в чем сейчас приходится жить. Взгляд человека, верящего, что потом будет лучше.
Это были глаза радующегося скорбям человека, простившего своих обидчиков, которые не ведают, что творят.
Заслуженные награды героям революции, воинам света и агитаторам переходить на сторону добра, одобренным Западом министрам-реформаторам и лучшим украинским публицистам, получающим американские премии за свою демократическую публицистику, должна вручать вот эта украинская старушка в застиранном коричневом плаще, спрашивающая в магазине: почем у Вас соль?
Не президент, премьер или министр внутренних дел. Не Сорос, главы зарубежных фондов, институтов и сенаторы. А она. Это было бы справедливо.
Справедливей была бы только куля в лоба.
Михаил Мищишин. Украина, Львов.