Пугачевщина: бунт беспощадный, но со смыслом
Известный писатель, выходец с Урала Алексей Иванов завтра представляет на книжной ярмарке Non/fiction в Москве свою новую работу — книгу под грозным названием «Вилы», возвращающую нас к истории пугачевского бунта. Неужели после Пушкина и последующих почти двух веков исследований можно сказать что-то новое о восстании Емельяна Пугачева? На этот вопрос «Труду» ответил сам автор.
Да, о пугачевском бунте сказано и написано очень много, но до сих пор нет исчерпывающего ответа на вопрос, чем же на самом деле он был и как воспринимался на разных этапах отечественной истории. По свежим следам, в конце XVIII — начале XIX веков, пугачевщина признавалась «позором русской истории», о котором лучше бы поскорее забыть. С подачи Пушкина отношение к ней стало куда более глубоким и одновременно обрело налет романтизма. После революции 1917 года восстание Пугачева подали как самый яркий пример протеста эксплуатируемых против эксплуататоров. Ну, а в наше время модно видеть в нем форму великой борьбы степи и деревни, колонии и метрополии...
Я же предложил попробовать еще раз пройти путями пугачевского бунта, выбрав из тех далеких событий главное. И выяснилось, что пугачевщина как явление многими своими сторонами аукается и нам сегодняшним. Между прочим, намек на сей счет имеется уже в «Капитанской дочке». Пушкин на историческом примере высказал очень важные мысли об устройстве российской жизни и государства. Помните эпиграф-пословицу к повести? «Береги честь смолоду»... Так вот, «Капитанская дочка» — это гимн чес-ти. Именно она, честь, спасает Гринева, а пугачевщина, по убеждению Пушкина, появилась вследствие того, что российская элита эпохи Екатерины II не сохранила свою честь и в качестве расплаты получила народный бунт.
Поясню. Петр I тщательно подбирал людей на ключевые посты. Но после его смерти началась эпоха дворцовых переворотов, в которых наверх выносило не тех, кто порядочно исполнял свои обязанности, а тех, кто стремился быть поближе к власти единственно ради собственного обогащения и привилегий. То есть новая элита заметно отдалялась от своего гражданского призвания, и пугачевщина была попыткой заменить старую дворянскую элиту новой — казачеством. Ничего другого Пугачев придумать не мог.
Удивительно, но в каком-то смысле сегодняшние процессы перекликаются с событиями времен Пугачева. Нет, наш народ пока за вилы не берется, но то, что сегодняшняя элита — чиновничье-бюрократическая прослойка плюс часть финансово-промышленной верхушки — окончательно утрачивает понятие о чести и служивой морали, перестает приносить пользу обществу, по-моему, очевидно. И это очень опасно, ведь они составляют основу выстроенного за последние 10-15 лет чиновничьего государства. Чем это заканчивается, видно на примере пугачевщины.
О том тектоническом сдвиге, настигшем государство Российское, устоялось огромное количество мифов. Некоторые из них я стараюсь развенчать. К примеру, представление о Пугачеве как о матером, немало пожившем и испытавшем вожаке со смоляной бородой. Но позвольте, поднимавшему бунт Пугачеву было 32 года от роду, а его сподвижнику Салавату Юлаеву и вовсе 18. Пугачевщина — вой-на молодых. Еще особенность: прежние российские бунты являлись ответами на вполне конкретные раздражители. Исчезла соль — вспыхнул соляной бунт, заменили монеты медными — вот вам бунт медный, лишились прав донские казаки — восстание Степана Разина. Однако пугачевщина вызрела из общеполитических причин. Недаром Екатерина повелела тогда все указы государей, в том числе и ее собственные, считать «воровскими», если они написаны от руки, а не напечатаны в типографии (у Пугачева-то печатного станка не было). То есть Емельян, распространяя дерзкое слово и дело, замахнулся на сами устои, и императрицу это всерьез напугало.
Пугачевский бунт распространялся практически без движения массы. Атаман приходил на новую территорию с горсткой казаков, и местные жители вставали под его знамена. Он шел дальше, а поднятое им восстание продолжало полыхать. Хотя истоки его были разные, в основе всего была явная несправедливость, которую сегодня окрестили бы и политической, и социально-экономической. На реке Урал (в то время — Яик) пугачевщина обернулась войной вольнолюбивых яицких казаков против верноподданных оренбургских. А в Башкирии она превратилась в национально-освободительную войну (башкиры требовали соблюдения их родовых прав, которые были записаны в государевых документах еще при Иване Грозном). Когда восстание перешло на горные заводы Урала, там вспыхнула настоящая крестьянская война: народ не хотел, чтобы его отрывали от пашни и заставляли копать руду, рубить лес. По призыву Пугачева тамошний люд начал жечь заводы. А в Поволжье с его пестротой этносов и укладов пугачевщина явилась криминальной битвой всех против всех...
Обращаюсь я к истории и в новых своих книгах — в романе «Тобол». Первая из двух, «Тобол — много званых», представлена на нынешней книжной ярмарке, вторую, «Тобол — мало избранных», надеюсь закончить будущим летом. Здесь речь о жизни Сибири в петровские времена. Главным персонажем и предметом стала сама Сибирь.
Как все это пишется? Главное для писателя — правильно поставленный вопрос, в нем уже бывает половина ответа. Когда пишу, счет веду не на страницы, а на эпизоды. На каждый день ставлю себе задачу — написать такой-то эпизод. Если это удается за два часа — прекрасно, если за десять — что ж, значит, буду писать десять часов. Чтобы история была интересной, стараюсь видеть ее в развитии. И описывать ее так, чтобы придуманное было интересно мне самому. То есть в каком-то смысле пишу для себя.
А читаю я преимущественно книги, связанные с моей работой. Хотя не всегда. Недавно из любопытства прочитал труд американского журналиста Дэниела Эргина «Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть». Там все про историю нефтедобычи, начиная с древности и до наших дней. Книга размером с кирпич, а читается на одном дыхании...