Леонид Млечин: Я книжный человек, в детстве рос без телевизора
Работы Леонида Млечина на канале «Общественное телевидение России» поражают обилием и разнообразием. Только за один осенний месяц выпущены фильмы о гражданской войне в Испании, о Юрии Лужкове, о всплеске национализма в Европе: Какие темы волнуют мастера исторического исследования сегодня, когда именно вокруг истории вихрятся острые споры? Об этом рассказал «Труду» именитый журналист, популярный писатель и телеведущий.
Тем вокруг, важных и интересных, всегда хватает. Например, этот год я провел в съемках фильма о роли угля в современном мире. Интересно же — умрут углеводороды как основное сырье экономики или, наоборот, это материал будущего? Что никоим образом не означает отмены моего главного многолетнего интереса к истории ХХ столетия, в первую очередь — российской. Но меня горячо интересуют и другие темы — например, история тоталитарных режимов, в частности нацистской Германии. Все-таки я происхожу из семьи историков-германистов: А вот за что никогда не возьмусь, так это за сюжеты, о которых имею представления не больше, чем у среднего зрителя.
— От фильма о национализме в современной Европе у меня осталось противоречивое ощущение. Все-таки национализм — это хорошо или плохо? Вы говорите, националисты подрывают европейскую цивилизацию. Но точно так же можно сказать, что они ее стремятся спасти от толп пришельцев.
— Я однозначно против национализма. Оглянемся на историю человечества: никогда ставка на этническую чистоту не приносила стране пользу. Стереотипы вроде «все русские пьяницы», или «все швейцарцы трудолюбивы», или «все немцы скупы» очень мало связаны с реальностью. Они больше говорят о страхе, неуверенности в себе. А успешно развиваются только те общества, что открыты внешнему миру.
— Но очевидно и то, что в масштабах, в каких происходит сегодня вторжение людей иной цивилизации, оно представляет опасность для Европы.
— Судя по беседам с немцами, которых у меня происходит немало, Германия переварит и эту волну миграции. У нас об этом сегодня не говорят, но там существует серьезная программа интеграции. Направленная, например, на людей из Сирии, среди которых много хороших специалистов, квалифицированных рабочих рук. Я не верю в конфликт цивилизаций. Есть конфликт конкретных безумцев с остальным обществом, которому они попытаются помешать двигаться вперед.
— Но безумцев-то немало...
— Я вижу силу европейской цивилизации, которая способна противостоять безумцам. Да, мы имеем дело с колоссальной проблемой исламского мира, где в силу исторических обстоятельств накопилась тяжелая обида за экономические и политические неудачи. Но противостоять радикализму нужно именно сохранением верности собственным ценностям. История показывает, что свобода мысли во много раз важнее всего остального. Как только в силу разных причин начинаешь ее ограничивать, ты вступаешь на гибельный для общества путь.
— Что тогда скажете о нашей стране, где в последнее время даже трактовки истории пытаются зарегулировать законодательным путем? Уже звучат требования вернуть официальную идеологию, хотя таковая запрещена Конституцией.
— Это след тяжелых шрамов, нанесенных России трагическими событиями ХХ века. Страна понесла слишком большие потери в войнах и потрясениях вроде коллективизации и раскулачивания. Долгие десятилетия была придавлена наша духовная жизнь. И накопилось ощущение неудач: строили коммунизм — не получилось. Взялись устанавливать демократию — опять разочарование. Общество ждет компенсации. Хочется увидеть себя удачливыми, преуспевающими. Но сегодня для этого не так много осно-ваний, как хотелось бы, и мы повернулись (а скорее, нас поворачивают) головами назад.
Неустанно занимаемся переустройством прошлого, создаем приглаженную историю. Все это от слабости, неуверенности. Соцопросы даже среди молодежи показывают, что и она думает больше не о будущем, а о прошлом. Вот это совсем беда!
— Но как и чем консолидировать общество? Напомню вам слова министра культуры, назвавшего тех, кто сомневается в подвиге 28 панфиловцев, кончеными мразями...
— Для меня в истории с панфиловцами самое ужасное, что в те тяжелые дни погибли не 28 бойцов, а больше ста бойцов 2-го батальона 1075-го полка 316-й стрелковой дивизии генерал-майора Панфилова. Эта дивизия сыграла колоссальную роль в защите Москвы. Как и сам генерал, погибший на поле боя 18 ноября 1941 года. В материалах Главной военной прокуратуры, расследовавшей эти события в 1947 году, есть беседа с председателем тамошнего сельсовета. Она рассказала, как после тяжелого боя наши отошли, потом выпал снег, а когда он сошел весной 1942-го, кого нашли — похоронили. Остальные даже не удостоились воинских похорон. И до сих пор мы не знаем толком имен этих ста с лишним героев, павших смертью храбрых за наш город, и не воздали им должного. Зато возникла легендизированная история о 28 панфиловцах. Нет, вы меня не убедите, что миф — благо. Его возвеличение означает забвение реальных героев.
— Депутат Госдумы Наталья Поклонская, еще не увидев фильма Алексея Учителя «Матильда» (он только снимается), уже забила тревогу по поводу оскорбления императора Николая II и его семьи, признанных Русской православной церковью святыми...
— Традиции наши цепки, и в этом мне видится след давнего желания церковного аппарата стать частью аппарата государственного. Насколько тесной была связь между ними — простой пример. В 1916-м причаститься на Пасху пришли все солдаты православного вероисповедания. А через год, после Февральской революции, — только каждый десятый. Фактически церковь была полностью подчинена государству и потому воспринималась как часть прежнего режима. Вместо глубокого понимания нравственной сущности веры воспитывалось почтение к институтам и ритуалам. И ХХ век, нанеся страшный урон самой церкви, только усугубил разрыв. Есть ощущение, что и нынешний церковный аппарат занят в основном устройством своих ведомственных дел, еще меньше, чем прежде, заботясь о распространении истинной веры.
— Как вы сами воспринимаете императора Николая — как святого, или политического неудачника, или просто славного человека, вынужденного жить государственной жизнью?
— Я высоко ценю императора как главу государства, сознававшего свой долг перед страной, и как человека нерушимых моральных принципов. Особенно в сравнении с теми, кто потом сменил его у кормила власти. Но что значит определение «святой» по отношению к государственному деятелю, не очень понимаю. Впрочем, это дело церкви. Но ничто не запрещает анализировать деятельность исторической личности. Мы должны лучше понимать последнего русского императора, выявляя сильные и слабые его стороны. Непогрешим только Господь Бог.
— Вы сказали о несопоставимости нравственных качеств царя и тех, кто его сверг. А Ленин?
— Я много писал о нем сперва как о политике, а потом, готовя книгу о Крупской для серии ЖЗЛ, вник и в человеческую сторону, в историю болезни. Тех страданий, которые он испытал, врагу не пожелаешь... Ленин был, конечно, самым выдающимся политическим деятелем России ХХ столетия, собственно, потому и смог сломать историческую судьбу страны, сбить ее с тысячелетнего пути так, что вот уже целое столетие она не может на него вернуться.
— Но способен ли один человек пустить под откос огромную страну?
— Высоко ценю роль личности в истории. Твердо убежден: убили бы Гитлера на Первой мировой — не было бы Второй. На всем европейском пространстве он был единственным политиком, хотевшим всеобщей бойни. И правду писал Троцкий: если бы они с Лениным не оказались в октябре 1917-го в Пет-рограде, не было бы октябрьского переворота. Тогда Россия прошла бы, как и многие европейские страны, эпоху авторитаризма и вернулась бы к нормальному развитию. Мы бы сейчас жили уж точно не хуже Германии. Это я не просто так говорю: есть экономические модели, разработанные американскими экономистами. В худшем варианте — на уровне Великобритании. Не так плохо, если вспомнить, сколько отечественных миллионеров в последнее время перебазировались в Альбион.
— Значит, Поклонская права: Ленин и Гитлер — главные изверги ХХ века?
— Нет, я бы их не ставил на одну доску. У Ленина отсутствовала страсть к убийству как таковому. Не было у него и сталинского коварства, мании манипулировать людьми, уничтожать тех, в ком хоть чуть-чуть сомневался. Наоборот, одно из ключевых ленинских слов — компромисс. Но у него было фанатичное желание реализовать свои представления о том, как должна развиваться страна. Ради этого он устроил Гражданскую войну и создал систему, которая уничтожала людей.
Да, ученые находят в практике двух тоталитарных режимов общие черты. Читать дело Берии, арестованного в 1953 году, не менее страшно, чем материалы нюрнбергского процесса. Но немецкий национал-социализм изначально был идеологией национальной исключительности, нацеленной на подавление или уничтожение всего остального мира. Коммунистическая идеология обещала всемирное братство. Не случайно у нацистов практически не было сторонников за рубежами Германии. А у коммунизма в самых разных странах нашлись многочисленные поклонники, считавшие, что нашли светлый путь в будущее. Пока не взялись реализовывать эти идеи на практике.
— Как-то Захар Прилепин сказал мне, что советская песенная лирика времен войны — мощное доказательство нравственного превосходства Советского Союза над нацистской Германией.
— Германия напала на нас. Немцы хотели уничтожить нашу страну и наш народ. Советские люди защищали свой дом, свою семью, свою землю, и в этом нравственное превосходство. Но нельзя забывать, какой бедой была война. Как тяжело далась Победа! Не могу понять тех, кто разъезжает сейчас по Москве на иномарках с надписью «Можем повторить». Что повторить? Четыре года трагедии? 27 миллионов загубленных жизней соотечественников? Вот вопиющий пример того, как люди не знают и не хотят знать истории своей страны, своих семей в конце концов, по которым тоже наверняка прошелся каток вой-ны. Это оскорбление памяти красноармейцев, которые сражались долгие четыре года.
— Какие темы вас волнуют сейчас, что в ближайших планах?
— Мы делаем большой цикл фильмов о памятном всем 1991 годе, когда распался Советский Союз и создавалась новая Россия. Многое надо осмыслить. И выходит моя новая книга о роли КГБ в тех событиях. Как ни странно, это малоисследованная тема. Кроме того я обещал моему любимому издательству «Центрполиграф» книжку о событиях 1917 года. Тружусь, но дело идет туго. На ОТР мы собрали два десятка наших лучших историков, и я задал им вопрос: спустя сто лет вы, конечно же, отчетливо понимаете, что и как происходило в 1917-м? Они дружно ответили: нет! Это был настолько многослойный процесс, наполненный общественными и личными страстями, что описать его легко и просто, как в школе, ни у кого не получается. Это как описать извержение вулкана.
— Вы, человек телевидения, сами его смотрите?
— Я прежде всего книжный человек, в детстве рос без телевизора. А смотрю в основном региональное ТВ. Недавно был в жюри фестиваля «ТЭФИ-Регион», видел три сотни работ коллег от Калининграда до Владивостока, и знаете — у меня хорошее впечатление об оте-чественном ТВ! В том числе занимающемся историческими темами. Конечно, встречались и пафос, и глянец. Но были работы, которые глубоко тронули. Например, фильм из Самары о летчике, пропавшем в войну. Спустя более 70 лет его авторы выяснили, что произошло, нашли родных героя:
— Слыхал, вам близок восточный менталитет?
— Я учил японский язык, это моя, так сказать, первая любовь. Первые детективы писал на японские сюжеты. Вообще востоковедение, общение с арабистами, гебраистами, синологами, корееведами обогащает. Важно только жить без шор. Знать, насколько разнятся обычаи людей в разных странах — это внешне, но сколько у них общего по сути. Помню рассказы наших дипломатов, общавшихся с японцами и корейцами: идут переговоры, мы им что-то твердим, они сидят с закрытыми глазами. Думаем — заснули. Оказывается, это такой стиль: дескать, «мы вас внимательно слушаем». Но это всего лишь ритуал. А страсти кипят.
— Говорят, XXI век будет китайским. А каково в этом веке место России?
— Я, как и многие, восхищаюсь масштабом перемен, которые происходят в Китае. Но наши проблемы — ничто по сравнению с тем, с чем они сталкиваются и еще столкнутся. Думаю, Китай в ближайшие сто лет будет озабочен именно этим, а не мыслью, как ему захватить Россию. А наше место — там, где оно и есть: в нашей огромной стране. С детства слышу: царь-негодяй продал Аляску. Особенно потрясает, когда об этом говорят на Дальнем Востоке, где гигантские пространства просто пустуют. Так и хочется сказать: давайте перестанем грезить о прошлом, займемся устройством жизни сегодня и здесь!
— Чего важного мы не понимаем в процессах, идущих на Украине?
— Очень серьезный вопрос. Я немало поездил по этой стране. Мы снимали сперва двухсерийный фильм о Степане Бандере и о национальном украинском движении. Потом еще две серии о Гражданской войне на Украине. И я понял: Бандера — злобный националист и террорист, у которого руки по локоть в крови, но превозносят его там, потому что он символизирует идею независимости Украины. Сторонников этой идеи особенно много на Западной Украине, в Галиции — бывшей окраине Австро-Венгерской империи, а затем Польши. В царские времена и в Малороссии украинский язык притесняли, так что недовольство накапливалось. Тарас Шевченко, при всех своих тесных связях с русскими писателями, отнюдь не был русофилом...
Но мало ли что когда было. Сколько воевали друг с другом немцы и французы — все преодолели. Надо только уметь слушать друг друга. Во Львове зашел в громадный книжный магазин, весь второй этаж — философская, социологическая, историческая литература украинских авторов. Кто-нибудь в Москве это читал? Живут рядом с нами люди, а мы ими не интересуемся. Потом удивляемся, что возникают проблемы. Давно говорю, что пора создать Институт Украины. И Институт СНГ — мы так же мало знаем о сокровенных чаяниях казахов, армян, азербайджанцев...
— Но как представить себе Украину отрезанным ломтем?
— Скажу вам больше — русского от украинца вообще не отличишь, пока не заговоришь с ним и не выяснится, откуда человек. Наша рознь — чудовищная трагедия. Моя мечта — чтобы между нами с Украиной, да и с другими бывшими советскими республиками, было, как в ЕС: границы вообще незаметны, а объединяет всех в первую очередь высокий уровень жизни обычного человека. Если бы после Первой мировой войны появилась самостоятельная Украина, может быть, сейчас мы с этой страной так бы и жили. Но большевики с одной стороны и маршал Юзеф Пилсудский — с другой не позволили тогда украинскому государству состояться.
— А теперь ни в чем не повинной киевлянке Наташе Королевой за то, что она участвовала в съемках в российском Крыму, закрывают въезд на родину.
— С нашей стороны границы творится не меньше идиотизма. Мы же из одной страны! Глядя на Украину, мы ведь смотрим в зеркало.