Это касается и энергетики, и политики, и Сирии, и Украины.

Я редко в полной мере соглашаюсь с тем, что пишет Маша Гессен, но ее критика недостатков американского аналитического сообщества, которое расследовало попытки Москвы повлиять на американские выборы в 2016 году, попала прямо в точку. Свой рассказ она заканчивает предупреждением о том, что правительство США «слабо знает Россию, а поэтому его способность обрабатывать и представлять информацию вызывает сомнения».

Понятно, что в команде национальной безопасности Трампа нет единого взгляда на Россию в вопросе о том, какую опасность российское государство представляет для жизненно важных интересов США, и какие шаги надо предпринять, чтобы Вашингтон мог разговаривать с Кремлем с позиции силы. Как это было в администрации Обамы и Буша, в первые месяцы пребывания у власти администрация Трампа, скорее всего, будет активно пересматривать американскую политику в отношении России и Владимира Путина. Непонятно, какое решение она примет в итоге: проводить политику более тесного взаимодействия или продолжать конфронтацию с Кремлем. Но при принятии любого решения крайне важно, чтобы оно основывалось на тщательном анализе российских реалий, а не на идеологических убеждениях или, что еще хуже, на зеркальном отображении — то есть, на исходном тезисе, что на одни и те же события русские будут реагировать точно так же, как и американцы.

Не секрет, что в последние годы Россия в своей внешней и внутренней политике предпринимает шаги, идущие вразрез с американскими предпочтениями. Была выдвинута серия предложений — и некоторые из них администрация Обамы даже приняла — в надежде на то, что расчеты Кремля и манеру его поведения удастся изменить. Но в основном эти надежды не оправдались, а звучащие в последние годы уверенные заявления уходящей администрации об изолированности и слабости России не подтверждаются ходом событий.

Основное внимание (а следовательно, и ресурсы) американское аналитическое сообщество (и в более общем плане внешнеполитическое сообщество) по-прежнему уделяет вопросам, связанным с выборами 2016 года. Понимая, что произошедшее важно, я, тем не менее, считаю, что время и усилия надо посвящать вопросам, на которые нет готовых ответов, но которые имеют критическое значение, если мы хотим разработать новую, более эффективную политику. После трех лет санкций, усиления конфронтации между Россией и Западом и первых с момента распада Советского Союза крупных боевых операций, проведенных Москвой за пределами своей территории, стало ясно, что необходимо по-новому взглянуть на некоторые мнения о России, которые считались непреложной истиной, особенно среди американских политиков. Вопреки многочисленным публичным заявлениям американских экспертов, администрация Путина, похоже, сумела пережить и западные экономические санкции, и падение цен на энергоресурсы, и бремя военных действий. Почему?

 Есть один момент, который многие игнорируют, но который требует внимательного изучения. Насколько для личного самосознания и чувства собственного благополучия россиян важно сохранение статуса России как великой державы? Нам часто показывают статистические данные о России, говорят об уровне личного потребления, подчеркивают, что экономическое положение у нее — как у Португалии. А поскольку среднестатистический португалец не желает идти на жертвы ради поддержания статуса своей страны как крупной колониальной державы, как могут простые россияне согласиться на понижение собственного уровня жизни во имя внешнеполитических авантюр Кремля? Но здесь есть нечто иное. Россияне считают, что положение России в мире связано с их чувством собственного достоинства, а также боятся, что в случае существенного ослабления страны она уже не сможет демонстрировать свою силу в мире и окажется беспомощной перед другими. В последние годы мы видим уравнение, согласно которому россияне согласны на 20-процентное снижение жизненного уровня, лишь бы Крым остался в составе России. Точно ли это отражает те потери, на которые готовы граждане этой страны, пусть недовольно ворчащие, но не желающие идти на активные политические действия? Ответа у меня нет, но я также не вижу серьезных дискуссий на эту тему в разговорах о России и о воздействии на нее санкций. Если ответ утвердительный, то замечания нового госсекретаря Рекса Тиллерсона о пользе нынешних санкций Запада и о их воздействии на поведение России нуждаются в переоценке, а США стоит подумать о других, более эффективных санкциях, либо об иных инструментах влияния на Москву и на ее поступки.

С этим связан вопрос о том, насколько российское общество готово мириться с потерями в результате кремлевских военных интервенций. 30 лет назад наплыв гробов из Афганистана развенчал советские утверждения о том, что интервенция проходит хорошо, и что потери того стоят. Но может быть, мы переоцениваем афганские уроки и переносим на Россию американскую действительность, в которой стремление избежать потерь является непременной составляющей любых военных акций США в наши дни?

Опять же, данные здесь неоднозначны. Потери регулярной российской армии на Украине, похоже, целенаправленно скрываются — но, может, не из страха перед негативной реакцией общества, а для того, чтобы поддерживать видимость отсутствия российских граждан в Донбассе в официальном качестве? Последствия от потерь в Сирии тоже сложно оценить, а поэтому по-прежнему трудно понять, насколько терпимо российское общество относится к боевым потерям. У меня складывает следующее впечатление. Те миссии, которые названы жизненно важными для внутренней безопасности России (американцы в своих оценках очень часто игнорируют один важный аспект российской интервенции в Сирии, где Москва и ее средства массовой информации утверждают, что Россия выполняет свои обязательства, спасая христиан, алавитов и «умеренных» суннитов, ищущих российского заступничества), какое-то время будут пользоваться общественной поддержкой, в то время как война в Афганистане еще в середине 1980-х годов считалась проигранной.

Кроме того, налицо недооценка сплачивающей силы российского национализма и переоценка факторов экономического детерминизма. О чем речь? Американское аналитическое сообщество полагает, что поддержка Путина имеет под собой основание в виде общественного договора начала 2000-х годов, по которому Путин может самостоятельно определять политическую повестку России, но при этом обязан обеспечивать повышение уровня жизни людей. (Эту оценку следует пересмотреть и в отношении Китая.) То, что российский национализм сохраняет свою мотивационную силу, стало очевидно во время Олимпийских игр в Сочи в 2014 году, когда даже самые активные противники Путина и сторонники Америки из числа российской интеллигенции и политического класса с большой обидой воспринимали явное злорадство американских комментаторов, с которым они описывали любой недостаток и ошибку при проведении игр.

И наконец, нам нужна точная оценка российской энергетической отрасли, ее сильных и слабых сторон, а также, что очень важно, ее реальных уязвимостей. Опять же, здесь нельзя использовать уроки 1980-х годов, когда зависимость от высоких нефтяных цен стала для Советов ахиллесовой пятой, чем смог воспользоваться компенсирующий мировой производитель Саудовская Аравия, нарастивший добычу. Слепо рассчитывая на повторение тех событий с таким же результатом, мы игнорируем тот факт, что российская энергетическая отрасль лучше управляется, является более устойчивой, жизнеспособной и гибкой, чем ее косная советская предшественница. Оказалось, что расчет на цену, которую придется заплатить Путину за свою политику и в итоге отказаться от нее, строится не на реальности.

Год назад я слышал уверенные прогнозы о том, как западные санкции, низкие цены на энергоресурсы и военные трудности (которым будут способствовать сирийские повстанцы и украинские военные) вынудят российское правительство изменить свой курс, особенно на Украине и в Сирии. Но сегодня позиции Башара аль-Асада прочнее, чем когда бы то ни было с начала сирийской войны в 2011 году (и он останется у власти, пережив Барака Обаму); русские не подают никаких сигналов о намерении оставить Крым и Донбасс; саудовцы договорились прекратить войну за нефтяные цены; а европейские и японские санкции против России находятся на последнем издыхании. Конечно, как говорят военные, гладко было на бумаге, но забыли про овраги; однако верно и то, что некоторые аналитические выкладки о России были ошибочны.

Майк Пенс, Джим Мэттис, Рекс Тиллерсон, Майкл Флинн и Дэн Коутс — все эти люди излагали свои позиции по России, противореча друг другу, а порой и заявлениям самого Дональда Трампа. Но в итоге, какая бы позиция по России ни взяла верх, она должна быть основана на тщательном и беспристрастном анализе. Американцам, которым в Кремле видится либо богатырь трехметрового роста, либо разваливающийся карточный домик, трудно переварить знаменитое высказывание Бисмарка о том, что Россия никогда не бывает так сильна, как она думает, и никогда не бывает так слаба, как кажется. Американское аналитическое сообщество должно помочь новой администрации осознать эти основополагающие реалии о России вне зависимости от того, кем она станет для США — другом, врагом или чем-то посередине.

Николас Гвоздев — пишущий редактор National Interest, старший научный сотрудник Института внешнеполитических исследований (Foreign Policy Research Institute). Изложенные в статье взгляды принадлежат автору, и являются его личной точкой зрения.