Завтрак на траве по-пролетарски
В авангарде своеобразного фестиваля по случаю столетия Великой российской революции (так теперь именуют события 1917 года) идет Музей современной истории России. В этом есть логика: он и сам основан в том же 1917 году, причем как Музей революции. И все же выставка «Революция. Первый залп. Непростое время глазами художника Ивана Владимирова», первая в музее к юбилею, предлагает нестандартный взгляд на «виновницу торжества».
«Февраль 1917 года»
Немногие в стране пока ясно понимают, даст ли историческая дата повод к торжествам либо нас ждут скорее траурные мероприятия. Вот полвека назад всё было проще. Когда с размахом отмечали тот юбилей, скепсис части населения просвечивал сквозь бравурные плакаты, но не так явственно. А в официальных сводках СССР строил коммунизм (обещая, что успеет к 1980 году), возглавлял «освободительное движение» в целом мире и горделиво объявлял «Великую октябрьскую социалистическую революцию» ключевым событием всего ХХ века.
Осталась ли за нею, бурной эпохой, такая дефиниция либо всё изменилось до неузнаваемости – скоро узнаем. Пока ясно лишь: к нынешнему славному юбилею страна, победившая главное зло прошлого века – германский нацизм, – подошла без единого мнения о значении революции-1917. Кто-то и в самом деле считает ее великой, кто-то с горечью говорит о ее неизбежности, а многие называют события столетней давности великим бедствием. Удивительно, но выставка малоизвестного теперь живописца-ленинградца Ивана Владимирова (1870-1947) в центре Москвы отражает разные, если не диаметрально противоположные, точки зрения. И это –бесценное свидетельство очевидца как февраля, так и октября 1917 года, да и предыдущих, и последующих лет. Фактически здесь собрана летопись всей первой половины ХХ века, от зарисовок Русско-японской войны до лакировочных сценок из жизни сталинского СССР.
«У рояля», 1920-е годы
Наделенный острой наблюдательностью, Владимиров – не просто художник реалистической школы, а прирожденный жанрист, даже когда рисует батальные сюжеты. Возможно, сказалась английская кровь (мать живописца происходила из Британии, где традиции жанра особенно сильны)? Прежде всего он выступает бытописателем, умело подчеркивая сочные, характерные детали. И тут, согласно поговорке «дьявол в деталях», открывается многое, что побуждает автора непредвзято ставить диагноз «преображенному историей» современнику. Достаточно взглянуть на часового, который читает газету, покуривая и развалясь в мягком розовом кресле (его явно притащили к сторожевой будке из разгромленной «буржуйской» квартиры). А картина притворно-простодушно названа «На посту». От горе-часового 1918 года папироса перекочует в «Царскую ложу», бурно множась. На фоне золоченого убранства театра глазеют на сцену солдаты в папахах, матросы в бескозырках и дамы с яблоками. Да, все эти зрители во время спектакля курят или жуют!
«На посту», 1918 г.
Владимиров не педалирует свое презрительное отношение к этой публике, которую в дальнейшем то и дело будет насмешливо, с сарказмом изображать в «культурных» или злачных местах: на пляже, в ресторане, пивной, среди развалин – за азартной игрой в карты. Главное проявлено в нюансах: вот явно деревенский мужичок, надевший комиссарскую кожанку и нацепивший золотые часы, просвещает двух крестьянок, читая вслух газету «Правда», а на столе перед ними бутылка водки. А вон прямо-таки парафраз картины Мане «Завтрак на траве»: кавалер обнимает барышню в алой косынке, пока другой наяривает на гармошке, не выпуская изо рта вечную папироску. Вторую же даму замещает стоящая на траве бутылка…
Порой Владимиров – бесстрастный бытописатель перерастает в сатирика. И не только в серии 1930-х «Иностранцы в СССР», призванной высмеивать «буржуинов» и мистеров Твистеров. Нет, он посмеет замахнуться на святое –тему советского детства! Именно ей посвящена акварель «У рояля», написанная в 1920-е годы явно по следам погромов барских усадеб. Не пригодился в хозяйстве черный рояль, прихваченный у бывших помещиков, и теперь «живет» он в сарае среди старого хлама, служа подставкой для горшков. Там к нему приходят дети – и босоногая четверка дубасит по клавишам, пугая набежавших на шум поросят… Нет, автор не простак, можно ведь повернуть сюжет иначе: мол, тянутся дети к музыке, а молодежь – к культуре! Но как разительно отличается тональностью, угловато-колючим рисунком эта картинка от той, что сделана десятилетием раньше тоже на музыкальный сюжет: рояль, потерявший кров из-за I Мировой войны, совсем иначе звучит в руках офицеров, защитников Отечества.
«В театре. Царская ложа», 1918 г.
Основной массив выставок, посвященных революции, впереди, и остается интрига: что и в каком ракурсе нам покажут? К столетию 17-го года некоторые музеи уже представили свои проекты в Европе. Разумеется, на первый план там вышли шедевры авангарда, который принято связывать с революцией, хотя возник он раньше и самостоятельно выдвинул свои грандиозные идеи. Скорее уж большевики воспользовались и энтузиазмом художников, и их безвыходным положением в голод и разруху. Впрочем, далеко не все шли на сотрудничество с новой властью: множество творцов Россию покинули. Те же, что переключились на «советские» сюжеты вынужденно и по сути стали конформистами, оставили противоречивое наследие. Фактически это двойная оптика. Подчас обнаруживаются неведомые пласты, как у Владимирова, чьи «правильные» полотна в духе соцреализма давно входят в собрание Музея революции. Таковы идеологически выдержанные композиции «Разгром помещичьей усадьбы» или «Арест царских генералов»: они живописуют «этапы большого пути» борьбы со старым миром. Зато экспонаты из частного собрания Владимира Руги отражают иной пласт авторского восприятия эпохи – с точки зрения скептика, человека традиционной культуры. И хватило нескольких мазков, чтобы без долгих рассуждений выразить отношение к происходящему. В акварели «Прошлое сдаем в утиль» в тележку старьевщика отправляются сношенные туфли, пустые бутылки и икона. Если это приговор, то вряд ли культуре – скорее чуждым ей новым мещанам.
В каталоге выставки Владимиров сопоставлен с героем Булгакова – профессором Преображенским. Я же рискну сравнить художника с писателями – например, Аверченко и Зощенко. Возможно, осмыслить события 1917 года, принесшего охлократию – «власть хама», – сегодня поможет не только величие новаторских идей авангарда, но и незатейливое с виду бытописательство, которое на поверку требовало дерзости. И веры, что когда-нибудь ветер истории переменится, и эти рисунки можно будет не прятать в стол, а предъявить как документ эпохи.