«Смерть — не самое страшное»: о чём вспоминают ветераны войны, глядя на свои награды

Ночи в окопах, сухари, консервы, водка, контузии, ранения, смерти, мужество, долг — в чём-то истории участников Великой Отечественной войны очень похожи друг на друга. Все они прошли через самое страшное и остались живы. Кроме воспоминаний у ветеранов остались ордена и медали, и за каждой из наград — своя история и свои герои. В преддверии Дня Победы корреспондент RBTH попросил двух участников войны рассказать, о чём они вспоминают, глядя на свои медали.

Михаил Яковлевич Булошников, 95 лет

— Я родился в Москве, в 21 год ушёл на фронт. 900 дней в блокадном Ленинграде. Прошло всего два с половиной месяца после начала войны, а фашистские войска вступили на территорию Ленинградской области. Немцы не столько наступали, сколько просто сжали мёртвой хваткой Ленинград, брали его измором. Фашистские руководители считали, что город падёт к их ногам перезревшим плодом: запасов в Ленинграде на три года блокады не было предусмотрено, ничего не хватало. Перед войной в городе жило около четырёх миллионов горожан, многие эвакуировались, но многие не успели.

Наша задача была — прорывать блокаду. Наиболее уязвимым местом, где стоило это делать, был так называемый невский плацдарм или «невский пятачок». Это короткий отрезок земли на вражеской стороне, левый берег Невы. Мы делали переправу на этот берег. Только как подобраться к кромке воды? Пройти нужно было всего 17 км, но по торфяному грунту. Настоящее болото. Стоило воткнуть сапёрную лопатку, чтобы сделать окоп, как на этом месте появлялась вода. Тяжёлая техника не могла тут двигаться. А переправлять надо было на железных лодках — понтонах. Весят они по полторы тонны. Их грузили на машины и кое-как ехали по бездорожью к самому урезу воды, пытаясь соблюдать маскировочную тишину, хотя на самом деле когда машина двигалась, это был как бой в набат.

Делали мы это только ночью. В светлое время по понтонам били прицельно. Но и ночью это была просто страшная картина. На той стороне немцы запускали осветительные ракеты. Они падали медленно, такой мертвящий свет. Вода кипела от осколков мин и снарядов. Туда отвозили людей, обратно — ни раненых, ни убитых не отдавали. Вот что такое переправа.

• Михаил Яковлевич Булошников, 95 лет 
• © rbth.tilda.ws

Самая дорогая мне награда — это медаль «За боевые заслуги». Я получил её в начале 1942 года, моя первая медаль, дали с формулировкой «за мужество, проявленное при защите государственных границ». Об этом писали в фронтовой газете, я на радостях послал вырезку родителям. Позже был награждён медалью «За оборону Ленинграда».

Орден Красной Звезды я получал перед строем в том же 1942 году. Иногда его давали за выполнение очень трудного задания, иногда — за проявленную стойкость находящихся под обстрелом. Дело в том, что большинство медалей — это так называемые юбилейные медали. Сорокалетие, пятидесятилетие... их штамповали всем участникам войны. Недавно мне прислали такие — «За прорыв блокады Ленинграда» и «За снятие блокады».

Отдельно вручали за каждую взятую столицу. После Ленинграда мы зашли в Таллин, а оттуда через Белоруссию и Украину — на территорию Румынии. Затем была Венгрия, Будапешт. Нас боялись, думали, что русские солдаты грабят и убивают.

Когда мы зашли в Пешт, что по восточную сторону реки Дунай, мы жили в домах у гражданских. Там была женщина, она плакала. Свою 16-летнюю дочь Шарлотту она отправила к дяде в Буду, на другой берег. Ведь знала, что русские зайдут сначала в Пешт. «Теперь я слышу — в Буде голод, режут павших коней», — говорила она.

• Танк на нашем берегу. Нева в блокаду, 1942 год 
• © rbth.tilda.ws

Мосты были взорваны, нам предстояло форсировать Дунай, и я предложил найти эту девочку и вернуть матери. И я нашёл. У этого мужчины на сохранении было ещё шестеро детей, кормить их было уже нечем. Девчонка выходит худая, зелёная вся, с рюкзаком за плечами и очень боязливая. Солдаты смеялись надо мной, говорили, что везу скелет. Всю дорогу она молилась, говорила «Боже мой, Боже мой». Они кричали от радости, когда встретились. А мне надо было уехать, я посигналил и всё.

Честно говоря, награды меня мало интересовали. Мне нравилось служить, я был молод и немножко авантюристического плана человек. Мне нравились риски. С удовольствием ходил в разведку, если посылали. Нас всех куда больше воодушевляло то, что мы находимся на самом острие этой борьбы.

Валентин Сергеевич Бармин, 90 лет

— Я был самым младшим в своей роте. 18 лет мне исполнилось ровно в тот день, когда 14 января 1945 года все войска Белорусского фронта пошли в наступление. Помню, как взвыли «Катюши». Мы тогда все жили в землянках: выкапывали большую яму, клали дерево, потом засыпали землёй. Часто там внизу была вода, прямо под твоими нарами. Но это ещё ничего.

Мой капитан взял надо мной шефство, вёл себя по-отечески. Он говорил мне: «Валька, война — это очень тяжёлая штука. На войне убивают, мы все обречены. Или калечат, или попадают в плен. Но лучше умереть, чем попасть в плен. И ты должен знать, что если ты боишься смерти и побежишь от неё, — она тебя настигнет. Поэтому смерти надо смотреть в глаза, и, может быть, она от тебя отвернётся».

• Валентин Сергеевич Бармин, 90 лет 
• © rbth.tilda.ws

Я эту формулу хорошо запомнил, и она меня спасла. Мы зашли в Восточную Пруссию, там в основном только города и бюргерские имения, крупных сельских пунктов нет. Гражданское население из Восточной Пруссии было всё эвакуировано в Центральную Германию. А эти имения были уже заранее приготовлены к обороне. Они из камня или кирпича, а в цоколе — амбразура, и сидят немецкие солдаты. Там мы наткнулись на мощную оборону, слишком много было раненных и убитых. Извозчика далеко отбросило, оторвало часть ступни. Был ранен командир. И я метался между ними, делал перевязки, выпал из реальности на время. А когда очнулся — смотрю, никого нет, все ушли вперед и вправо. А на меня движется немецкая цепь из 12-15 человек. Между нами 50 метров. Я думал, что точно умру. Но должен унести с собой кого-то. Это тоже важно — не зря погибнуть.

Там был камень, я спрятался за ним. Маленьким всегда был. В автомате 32 патрона, за спиной две гранаты. Я всегда отлично стрелял, после окончания школы в военном лагере выбивал из мелкокалиберной винтовки двадцать девять из тридцати. И я решил стрелять одиночными выстрелами, перезарядить бы всё равно не успел. Они начали падать, все затихло. А затем я услышал шелест кустов. Ещё двое там были, пробирались ко мне. Тут я дал очередь и потерял сознание. Меня нашли наши бойцы, пытались поговорить. А меня трясет всего, я не верю, что живой, сказать ничего не могу. В ногу попали, полный сапог крови, но я и этого не чувствую. «Геройский парень», сказали. За это мне потом была награда — Орден Отечественной войны первой степени. Его давали только тем, кто был контужен или ранен в бою.

Но тогда я о другом думал. Тогда я думал, что не смерть самое страшное, а то, что меня не найдут, что вдруг подумают, что я специально отстал, что я дезертир. Убить могут каждого, но солдат-трус или дезертир — это могло стать приговором для родственников. У меня мама была и две сестрёнки. Отец тоже воевал, и погиб под Ленинградом, когда прорывал блокаду. Похоронка пришла в январе 1942 года.

• Михаил с фронтовыми подругами Галей и Зиной перед их демобилизацией, 1945 год 
• © rbth.tilda.ws

Мы брали Кёнигсберг, я был там всего день. Помню ров, заполненный водой, укрепления, башни и очень разрушенный город. Это было за месяц до окончания войны. А затем была встреча с американцами на Эльбе. Мы все в драных сапогах, немытые, руководство решило нас не показывать. Только очень хорошо накормило тушёнкой. Для нас это был деликатес, её американцы по ленд-лизу отправляли. Как потом оказалось, сами они её не ели. Вместо нас туда пошли только что присланные, чистенькие, при параде. Завидно было, но что сделаешь.

После Эльбы, из Берлина мы возвращались домой пешком. Мы шли 2340 км обратного пути, всё лето 1945 года. У немцев деревья высажены к дорогам очень близко, когда идешь — как в зелёном тоннеле. А было лето, всё цвело. И мы шли сквозь этот тоннель победителями. Некоторым уже не к кому было возвращаться, и, произнося торжественную речь после слов «Товарищи, война окончена, мы победили», они начинали плакать. А я продолжал вырывать окопчик, в нём спал, и каждое утро всё это лето просыпался в растерянности, с мыслью «Где я? Может быть, в плену?».

Материал подготовлен специально для Russia Beyond The Headlines — проекта, который рассказывает иностранцам о России.