Музей воспоминаний. С шести лет - в партизанах
Публикуем рассказ 81-летней жительницы Челябинска Елены Александровны Поляковой о её военном детстве в краю партизан.
«Я родилась в Белоруссии, в Могилёвской области, в деревне Большая Грава в 1935 году. Когда началась война, мне было пять с половиной лет, моему брату Пете три года, а младшей сестрёнке Томе две недели. Мой отец, Александр Васильевич Косов, работал в военном городке Лапичи недалеко от деревни, а мама, Татьяна Николаевна, занималась детьми и хозяйством. Папа был начальником небольшой паровой электростанции, которая давала ток в солдатские казармы и квартиры офицеров. Отец был неграмотный, не умел писать, но был талантливый механик-самоучка, мог, например, один разобрать и собрать заново трактор. В 1941-м маме было 29 лет, отцу - 33.
Давай рассказывай про немцев
В июле военный городок заняли немцы, они жили в опустевших казармах, там был крупный немецкий гарнизон. Наша семья поселилась в здании школы, которая не работала с начала оккупации. Отцу позволили работать на электростанции, как и другим гражданским. Но за ними следили, чтобы они не отлучались никуда, не передавали сведения. Ведь эти работники ходили по казармам, знали, сколько там немцев и т. д. А уже началось партизанское движение. И в него втянули папу: «Раз ты всё знаешь про немцев в городке, давай рассказывай». Он начал передавать сведения эти.
И в одно прекрасное время его предупредили: если скоро не уйдёшь, тебя расстреляют. Он под подозрением уже находился. Это был 1942 год. И папа поехал в Граву (там тогда немцы не стояли, были только полицаи), а потом в лес к партизанам. Им он сказал: «За мной следят, а семья моя там, как я их увезу?» Ему назначили день, в который он должен был уехать в лес. И папа уехал.
Два года в лесу
Перед отъездом он велел нам: «Запряжёте лошадь, мать возьмёт только подушку и одеяло, возьмёт на руки маленькую Тому, Петя с Ленкой будут бежать за подводой». Мама должна была изображать, будто везёт больного младенца (у моей сестры была сильная золотуха, она вся была в коростах) к доктору на железнодорожную станцию Лапичи неподалёку. Везде были немецкие посты, нас не пропустили бы, если бы поняли, что мы всей семьёй уезжаем. Поэтому мы с братом должны были бежать за подводой с криками: «Мамочка, возьми нас с собой!» На посту нас остановил немец: «Матка, куда?» Мама показала Тому и всё говорила ему: мол, в больницу, в больницу. А нас с Петей она стеганула вожжей - показать ему, будто отгоняет нас. А мы: «Мы не останемся, мы с тобой!» В общем, побежали мы за повозкой, и нас не тронули. В городке остались всё наше имущество, вещи, корова. Так мы уехали в Граву, а оттуда в лес рядом с деревней. Он и сейчас там стоит, этот лес.
В лесу нас уже встречали. Отвезли в землянку. Дали нам хлебушка и мёда. Я помню хорошо: мёд в сотах, мы макали в него хлеб и водичкой запивали. Мы стали жить с мамой в этой землянке. Потом из Гравы мой двоюродный брат принёс нам картошки. Это надо было сделать незаметно. Мы эту картошку пекли и ели. Рядом с нами были ещё землянки, так жили не только мы, но и другие семьи партизан, их было много. Как мы бегали от немцев... Допустим, связные, разведка говорят: немцы продвигаются по этому лесу. Значит, нас уводят. Потом немцы в это место, а нас - в другое, и так много раз.Бывало, нас приводили на постой в другие деревни, к чужим людям. Нас пускали в дома, не выгоняли. Папа был не с нами, а в отряде. Это был отряд Короля - Николая Королёва, папа состоял в разведывательно-диверсионной группе Григория Пыжова, они пускали эшелоны под откос. Папа знал все леса в округе: ещё до войны был хорошим охотником, поэтому у партизан был разведчиком. Раз в месяц его отпускали из отряда к семье. Однажды пришёл, смотрим - а в шапке у него дырка. Это был след от пули.
И вот 1942-й в лесу, 1943-й в лесу... К 1944 году мы выдыхаемся. Уже есть нечего. Мама говорит: «Всё, я больше не могу». Была весна. Мы собрались, мама на руках Томку держала, и пошли. Папа не знал, что мама решила вернуться. Когда ему сказали, он очень переживал и говорил: «Что она наделала, их же там убьют!»
Пусть нас одних расстреляют
Пришли мы в свою хату в Граву. А там немцы в нашей хате живут. Смотрим: в колодце воду берут, тут же опрокидывают на себя, моются... Мы тихонько прошли, никто нас не задержал. Залезли в маленький пристрой к хате. Там была печка. Мы сидим на печке: трое детей и мама. Немцам никто не донёс, что это семья партизана вернулась. Не знаю, заметили ли они нас.
Мы живём день, два, три. Ой, господи, как там жили!.. Вещей нет, в туалет сходить некуда, кто-то нам дал мисочку, в неё и ходили. Затопить печь и приготовить еду нельзя было, чтобы себя не выдать. Молчать надо было и не пикнуть, и это с тремя-то маленькими детьми.
Бабушка приходила, она в этой же деревне жила. В её дом мы не могли пойти: если мы туда пойдём жить, бабушкину семью расстреляют. Мама говорила: пусть нас одних расстреляют, а родня чтоб осталась в живых. Бабушка платок поглубже завяжет, чтобы по пути её не узнали, придёт к нам, какую-нибудь еду на печку подаст. Где-то неделю так жили или две.
Помню, немцы на гармошке играют, сядут во дворе дома, поют. Или конфеты едят, обёртки на землю бросают. Потом, когда уйдут они со двора, я слезу с печки, обёртки эти подберу и слизываю. Они же сладкие. Такие беленькие конфетки у них были круглые. И вода в бутылках газированная, они любили. Кто не допьёт, то мы всё допиваем. И полижем крошки конфетные. Вот на этом так и жили.
Потом смотрим: немцы начали собираться, сели в машины, и не стало их в нашем доме. Мы с печки слезли, но боимся, что немцы вернутся. Нам принесли кто матрас, кто подушку... Мы сидели дома, питались только тем, что приносили родственники - кто огурец, кто картошку. Они и сами-то голодали.
На допрос - всей семьёй
И тут кто-то доложил о нас полицаям, которые оставались в деревне. Маму вызывают на допрос. Она сказала нам: «Не говорите, где папа». Мол, не знаем, не видели его с тех пор, как ушли в лес, в землянке жили одни. И мы пошли все трое на допрос с ней: мне восемь лет, Пете шесть, Томе три. Мы там не одни были, ещё вызвали семьи, которые повозвращались. И вот вызывают маму. Она зашла туда, а мы в коридорчике стоим. И я слышу, что мама плачет. Её бьют. Мы побежали к дверям. Нас не пускают туда. Мы кричим все втроём, плачем. Минут через десять мама вышла. Вся красная. Её там били по лицу и везде, спрашивали: «Где муж, где ты была?» Она ни в чём не признавалась. В общем, как мы начали кричать: «Мамочка, мамочка, мамочку убивают», её отпустили. Это были не немцы, а полицаи местные. Её отпустили со словами: «Иди к детям, будем узнавать о тебе ещё».
Нам повезло: вскоре, в июле 1944-го, нашу деревню освободили. После этого мама сильно болела. Два года в холодной сырой землянке, неизвестность, что будет завтра, ответственность за маленьких детей, постоянный страх за нашу жизнь... От папы вестей мы не получали с тех пор, как вернулись. А в августе 1944-го он приехал к нам уже в военной форме. Из партизан он в армию попал. Помню его галифе и ремень. Он был ранен в руку, его отпустили домой, чтобы рана зажила. В 1945-м он был уже с нами дома. Когда мама рассказала ему, как её допрашивал местный полицай, отец сказал: «Я его найду и задушу». Но тот человек куда-то пропал - не знаю, арестовали его или он бежал. Два папиных брата, Федос и Микола, были в Красной Армии, оба вернулись с войны и ни разу даже не были ранены. Микола дошёл до Кёнигсберга, у него был орден Красной Звезды.
В 10 лет - в первый класс
1 сентября 1945 года я пошла в первый класс. Мне было почти десять лет. Снова построили военный городок, восстановили электростанцию, и папа вернулся к прежней работе. Наш дом, где мы прятались от немцев, разобрали по брёвнышку и перенесли поближе к месту работы отца. Я, как самая грамотная в семье, писала на брёвнах пометки, чтобы дом могли собрать заново. Когда разбирали и сняли главную балку, вниз упал зелёный листок. Это была метрика моей сестры Тамары. Мы обрадовались: хоть у одного члена семьи будет документ. У всех остальных они пропали в войну.
Папа прожил 80 лет и застал перестройку. А мамы не стало, когда ей было 50. После её кончины я уехала из Белоруссии в Челябинск.