Сила и греховность страстей…
С православной поэтессой Светланой Симовской погрузились в мир греховных страстей, для того чтобы попытаться понять, в чем же их греховность:
— Светлана, о всепоглощающей любовной страсти пишут песни, снимают фильмы и сочиняют романы, что делает ее желанной для многих. Недаром приближающийся День святого Валентина, праздник страстной любви, так привлекателен для многих. В то же время сильные эмоции могут пугать и отталкивать особо впечатлительных. Принято считать, что в основе страсти лежит сильное чувство, с трудом управляемое рассудком. Верующие люди считают страсти чем-то греховным. Существует даже любопытная классификация народонаселения:
— рабы страстей, и они погибнут, если не раскаются;
— борющиеся со своими страстями, и они спасутся, если покаются;
— и совершенные — это те, которые владычествуют над страстями. У них есть страсти, но они вполне подчинили их своей власти.
— Богословская мысль, Владимир, о страстях описана человечеством в многочисленных книгах, озвучена в классических произведениях литературы и искусства. Мне на ум приходит перечисление страстей, например, Святителем Иоанном Златоустом: неведение, забвение, малодушие, окамененное нечувствие… Не открою секрета, если перечислю еще общеизвестные: уныние, лень, клевета, зависть, ревность. К сожалению, перечислять можно много, но мы же не об этом?
Ничто великое не совершается без страсти…
— Думаю, что лучший цикл пьес о человеческих страстях (любовь, ревность, скупость, зависть) и глобальной катастрофе (эпидемия чумы) — это все же пушкинские «Маленькие трагедии». И бесподобный «Пир во время чумы» мне видится светлым, оптимистическим гимном силе человеческого духа, силе любви… И это ведь написано настолько изумительно, что, несомненно, оставляет след в душах и сердцах людей…
— Все же «Маленькие трагедии» Пушкина — это не о противостоянии жажды жизни и идеологии смерти. Это — о Богопознании своей собственной жизни через принятие неизбежности своей собственной смерти и о безумном желании отгородиться от понимания этой неизбежности и пребывать в забвении. Мы же знаем: когда умирает кто-то другой, страх, страдание, скорбь и печаль окружающих — временны, при этом каждый живущий безмолвно и с облегчением констатирует: «Я-то жив!». Когда же дыхание собственной смерти становится реальным, любой человек преображается. Испытавший жуть, переживший опыт такого приближения никогда о нем уже не забудет! Об этом, на мой взгляд, песня Мери, об этом — эпизод с Луизой, услышавшей стук колес, об этом напоминает священник председателю. Вы, Владимир, думаю, со мной согласитесь, что это так? А лучше автора «Маленьких трагедий» вряд ли можно сказать: «…нежного слабей жестокий, И страх живет в душе, страстьми томимой».
— Светлана, но где же тут греховность? Сильные чувства — да. Страсти роковые — да. Но чего-то предосудительного я не вижу… Восстание сильных людей, идущих против воли рока…
— Да, думаю, что пушкинский «Пир во время чумы» — это о проявлении страстей в отчаянном и дерзком самоволии противопоставить себя тем жутким внешним обстоятельствам, изменить которые человек не может. Поэтому пирующие, на мой взгляд, несчастны. Рассуждаю дальше: само желание жить каждое мгновение так естественно! И во время любой «чумы» оно естественно тоже. Но, думаю, состояние счастья — это же не что-то сиюминутное и даже, дерзну сказать, не временное! И парадокс, наверно, состоит в том, что ощущение счастья во время любой «чумы» для каждого человека обретает много новых измерений, красок, чувств, граней, нюансов…
Предмет страсти меняется, а страсть остается…
— Уже лучше (смеюсь). Счастлив тот человек, который не ощущает себя овцой, полностью послушной воле неведомого пастыря. Тот, кто сам строит свою жизнь и судьбу, кто находит в себе силы отвечать за все свои поступки. И тот, кто смело встречает каждый вызов в своей жизни и достойно, с позиций собственного понимания, отвечает на них…
— Конечно, персональное счастье (улыбается) не дается человеку на блюдечке с золотой каемочкой! Думаю, что во все времена счастлив человек, у которого за плечами многие труды, преодоления, скорби и совесть которого не обличает его ни за мелкое, ни за крупное, ни за тайное, ни за явное, ни за слова, ни за поступки. Когда вокруг всё так плохо и когда так много горя, счастливая безмятежность, как одна из граней счастья, заменяется состраданием, деятельным участием в чьей-то судьбе, глубокой молитвой, надеждой. И конечно, даже когда вокруг много беды, персональным счастьем является любовь: любит человек — он счастлив, если его любовь взаимна, то счастлив вдвойне.
— Сегодня каждый по-своему понимает, где заканчивается страсть и начинается любовь. Но, по-моему, лучше всех о любовной страсти сказал один умный волшебник из «Обыкновенного чуда» Шварца: «Мне захотелось с тобой поговорить о любви… Но я же Волшебник!.. Вот я и взял, собрал людей, перетасовал их. И все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала… Я на свою беду бессмертен. Мне предстоит пережить тебя и затосковать навеки. А пока ты со мной, и я с тобой!!! Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут себе, как будто бы они бессмертны. Люди очень часто напридумывают себе всего, тешатся этим до поры до времени, а потом плачут…»
— И это действительно прекрасно. Но надо помнить, что всегда ведь есть близкие люди, есть книги и есть вера, а они всегда помогают преодолевать трудности. А вот какая вера (в любовь, в себя, в Бога) — это совсем не одно и то же! И это важно. Только говорить об этом я сейчас не могу... Если очень кратко: вопрос веры — краеугольный, ищущий — находит, стучащему — отворяют. По собственному опыту знаю, что это так.