Елена Володько: а жить как все, я не умею…
Вот и февраль настиг нас, и похоже, что самое время настало поговорить с известной поэтессой Еленой Володько, частенько рыдающей в своих стихах самыми грустными чернилами...
— Привет, Елена. Ты знаешь, люблю это стихотворение у Пастернака:
«Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд».
И Лена, мне кажется, что и ты очень (слишком) часто пишешь свои стихи, не скрывая своего состояния, явно навзрыд.
«И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд».
Это не про тебя ли, милая? Надрыв души, постоянная пронзительная нота в твоем творчестве, откуда это? Заметно, что сердце кровоточит…
— Владимир, добрый день! Спасибо большое за выбор темы нашего разговора. Вы всегда знаете, где болит и кровоточит. Хотелось бы о себе начать стихами. Наверное, это и будет моим ответом, почему я никак не успокоюсь.
«И рвется, ошалевши, грусть
Сжимает скулы болью горло,
А я упертая — смеюсь,
Иной совсем себя не помню.
Усталых рук не разомкнуть,
И тяжесть давит поясницу,
Когда же будет светлый путь,
Когда мне можно распрямиться
И горлом крикнуть: «Я вернусь?
Другой не буду! Стану лучше!»
И снова, побеждая грусть,
Я разгоняю в небе тучи».
Ведь сердце не знает покоя, оно ищет своих. Есть в моей голове два метафорических образа о себе самой: раненая волчица, которая не находит покоя, и второй образ — кровоточащей плоти, которую рвут на куски, только нет боли…
Когда распята между двумя полюсами…
— Возникает ощущение, что идеи сиюминутности жизни неизбежны в твоем творчестве. Так ли это? Ты явно жить торопишься и чувствовать спешишь… Год за три, как на войне? К вечеру, наверное, сильно устаешь от подобной гонки? Но при этом ты все же не способна самостоятельно прервать плач своей души стихами… Хотела бы «перенестись туда, где ливень еще шумней чернил и слез».
— Думаю, что всё гораздо сложнее. Боль, которая внутри меня, гораздо сильнее. Возможно, пытаясь найти причину этой боли, я и живу как один день за три. Владимир, ощущение такое, как будто я что-то знаю. А роли? Можно ли назвать мою жизнь, жизнь моих лирических героев в стихах так? Думаю, что можно. Я знаю, что, отдав себя целиком, только так можно достучаться до сердец! Значит, каждая моя роль главная!
— Мне это хорошо знакомо, Елена. Одна моя знакомая, прекрасная драматическая актриса, устав от постоянного творческого надрыва, проговорилась как-то мне, молодому тогда врачу-психиатру, что хотела бы попасть на прием к хорошему психотерапевту, чтобы после сеансов внушения жить как все. Спокойно и невозмутимо... Но тут же спохватилась: «Но ведь тогда из зала никто не увидит моей игры, моей души, моего нерва... Ведь чтобы рассмотреть все это из полумрака, мне на сцене нужно всё усиливать раза в три по сравнению с обычной жизнью». И ты, Лена, живешь и творишь так же… Не жалея, не щадя себя. Твой «ветер криками изрыт».
— Да, конечно. А плакать, Владимир, я, кстати, разучилась с пяти лет. Видимо, мне нужно было быть героем уже тогда, чтобы выжить. Буду опять говорить образами: ощущение подвисшей программы. Нет слез, нет улыбки — вечный застывший наскальный рисунок. Только одно выдает — улыбаются глаза. Значит, жива душа. В моем творчестве нет выдуманного образа — всё из жизни. Сама хотела бы отыскать ответы на все свои вопросы: Откуда это все во мне? Я никогда не читала Библию, однако я ее знаю. И так во многом.
Гореть хочу, гореть, гореть…
— Мне сегодня, уже практически в феврале, вдруг стал интересен у Пастернака образ поэта, плачущего чернилами. И у тебя, Лена, невидимые нам слезы, как и стихи, похоже, идут из глубины страдающей души. Читая твои стихи, возникает ощущение, что и ты очень часто достаешь чернила только потому, что плачешь поэтическими строчками. Стихи рвутся у тебя неистово, «навзрыд». Ощущение, что ты слезами своей поэзии заливаешь огонь творчества, сжигающий тебя изнутри… Ты совсем не щадишь себя… Ты не способна иначе пресечь мучительное вдохновение?
— Я всего лишь делюсь с вами. Сама пытаюсь понять…
Я не боюсь быть смешной, нагой, я боюсь быть неуслышанной. Однако всё это лирика. Никто никому ничего не должен. Я говорила, что не поэт. Я рисую жизнью жизнь. Для этого мне необходима сильная эмоция, тот самый надрыв — иначе мой костер погаснет. Получается, Владимир, это вечная моя агония любви, страсти... Танец с этим миром и самой собой. Я не пишу спокойных стихов, не пишу о природе — не мое. Тесно. Мне нужен выдох. Но только не пытайтесь сложить из моих стихов мой образ. У вас это всё равно не получится. Я и сама себя не знаю. Мой период узнавания себя только начался. И я поняла, что, прожив 42 года, совершенно не знаю человека, который смотрит на меня из зеркала. Будто из иного мира мне улыбается чье-то отражение. Поэт, Владимир, прекрасный актер. И перед читателями он должен играть так, как в последний раз, будто до смерти осталось пять минут весны. «Где ливень еще шумней чернил и слез?» Мне бы хотелось, Владимир, но я не умею отдыхать. Я люблю опасные виды спорта, громкую музыку, басы гитарные, барабаны, скрипку, огонь и воду, если и переноситься куда-то, то туда, где полученные эмоции в этой жизни будут еще сильнее прежних. Ну, например, извержение вулкана или некое космическое пространство. Если не захватывает дух, я медленно схожу с ума. Этап разговора с тишиной мной пережит. Я знаю, как она плачет, стонет, кричит, молчит, звенит... Я знаю о ней, мне кажется, все. А сегодня хочется многоголосия. Самостоятельно пока не могу. Шатко-валко — канатоходец между небом и землей. Когда я почувствую кожей баланс, тогда я обрету покой. Только в это не верится. У меня иной ритм внутренних часов, а жить как все я не умею. Да и не мой это путь. Лучше сгореть, но чтобы от этого огня стало тепло другим. Мое сердце иначе любить не умеет. Не идеальная, но настоящая, я знаю одно: что рядом со мной только те, кому я дорога и кто, всё зная обо мне, принял, не ставя условий. Свет привлекает всех... А ты попробуй найти того, кто полюбит твою тьму... Твои недостатки... Твои слабости... Ту личность, что остается, когда летят к чертям тысячи масок. Я отдаю вдвойне, получая.
А прикоснуться к моей душе по-настоящему, Владимир, могут только дети. Я и сама дитя, которое никогда не вырастет. У меня растет крестный сын. Я в нем вижу себя. Мы не умеем жаловаться, болеть, бояться и сдаваться. Когда он падает, в его глазах такая боль, но он просто подымается и, обнимая ручками мою шею, говорит: «Нет, мамочка, мне не болит». Бережет… Так и я каждого из вас хочу беречь, показывая всю свою боль, предостеречь вас от ошибок. Мы прорастаем в друг друге и становимся сильнее. Спасибо, Владимир, себя читать сложно, свою жизнь отдавать на общий суд, оголяя душу, тоже. С телом проще — помыл, накормил, положил. А с душой? Быть ветром было проще. Так когда-то меня называли друзья. Все меняется...
— Ну что же, Лена… Тогда продолжай жить, как можешь. Страдай, рви сердце, но твори. Аминь.