Итальянские дипломаты об СССР 1924-41: Голод, волнения, неверие в Сталина, апатия
Крестьяне ненавидели советскую власть, рабочие - евреев, военное руководство обвиняло верхушку партии в некомпетентности и хотело национальное государство. Всюду очереди, голод и роптание, ожидание войны, которая сметёт большевиков. Таким предстаёт СССР 1930-х в донесении итальянских дипломатов. Но итальянцы отмечали, что восстание в СССР невозможно в силу характера русских: их смирения, апатии и безразличия. "Лишь женщины являются самым активным элементом этой бессильной нации».
С установлением фашизма в Италии дипломатические работники особенно пристально наблюдают за внутренней политикой в СССР. Это объяснялось как значительной ролью СССР в экономике Италии как поставщика сырья, так и ёмкого рынка сбыта для её промышленной продукции. Также итальянцев интересовали социальные эксперименты в Советском Союзе, часть которых они надеялись заимствовать.
Общественные настроения
Одной из задач итальянских дипломатов, работавших в Москве, было изучение общественных настроений в СССР в целом и отношения населения к советскому режиму, в частности.
Критическое отношение к большевистскому режиму было зафиксировано дипломатами среди всех категорий населения, начиная с крестьян и заканчивая студентами и даже партийными работниками. Вернувшись из СССР, итальянский учёный Л.Бизео отправил в МИД Италии свой отчёт о положении крестьянства в СССР и его отношении к центральной власти. «В целом необходимо подчеркнуть, что крестьяне глубоко ненавидят советское правительство. Если по какой бы то ни было причине правительство окажется в сложной ситуации, оно не сможет рассчитывать на поддержку деревни».
Что же касается рабочих, то, по мнению дипломатов, советское правительство рассматривало их как силу, способную совершить политический переворот, поэтому старалось удовлетворить их требования и обеспечить им необходимый минимум средств для достойного существования. Однако, несмотря на политику сдерживания, даже рабочие проявляли признаки недовольства. Из итальянского посольства в Хельсинки в МИД приходили новости из «различных источников» о размахе рабочих движений: «Широкое распространение волнений даже среди промышленных рабочих и угроза всеобщей забастовки, способной остановить нормальное течение жизни в основных производственных центрах, позволяют предположить в недалёком будущем повсеместное обострение экономического кризиса».
Тем не менее, к середине 1930-х сообщения о выступлениях рабочих постепенно исчезают со страниц докладов итальянских дипломатов. Последние полагали, что все проявления недовольства на корню подавлялись советскими службами безопасности.
Среди документов итальянского МИД хранятся отчёты с описанием студенческих волнений. В 1933 году консул в Харькове отправил в посольство доклад, посвящённый недовольству в университетских кругах. «Критика правительства стала нормальным явлением среди студентов, которые, как представляется, разочаровались и даже начали выражать антибольшевистские взгляды. Молодёжь, на которую правительство возлагает наибольшие надежды, начинает проявлять недовольство и открыто высказывает критику в адрес властей. Это позволяет предвидеть интересное развитие событий в будущем».
Студенческие волнения, согласно дипломатическим донесениям, часто получали поддержку со стороны солдат, не желавших работать в колхозах. Они были вынуждены замещать на полевых работах крестьян, оказывавших пассивное сопротивление политике коллективизации.
По сведениям итальянских дипломатов, в военных кругах недовольство проявлялось как на уровне рядовых военнослужащих, так и среди командного состава. Высшие военные чины обвиняли Политбюро в неспособности к управлению и сомневались в том, что находившаяся под его руководством страна сможет победить в войне в случае внезапного нападения. «Наибольшее недовольство охватило военные круги, многие члены которых были фанатично преданны делу построения коммунизма, однако при этом не были интернационалистами. Наоборот, будучи радикальными патриотами, они возмущались засильем иностранцев (грузин, армян и евреев) в правительстве, а также тем, что они не только единолично правят страной, но и ведут её, как они считали, к краху. В этих кругах утверждают, что вследствие катастрофической экономической и финансовой ситуации и упадка морального духа населения, способность страны к сопротивлению как в материальном смысле, так и, в ещё большей степени, нравственном, значительно уменьшилась. Они считают, что если политическая линия руководства радикально не изменится, то страна не выживет в условиях возможной войны».
Солдаты-призывники также, согласно поступавшим в итальянское посольство сведениям, проявляли недоверие и неуважение по отношению к большевистской власти. В конце 1930-х дипломат Черрути сообщал итальянскому правительству об актах неповиновения, распространённых в армии. Солдаты часто отказывались стрелять в крестьян, принимавших участие в мятежах, а также тайно исполняли сатирические куплеты политического содержания.
Недовольство советским режимом было распространено и в рядах самой коммунистической партии. Помимо участников оппозиции, за составом и программой которой пристально следили итальянские дипломаты и посылали подробные отчёты в Рим, в сфере их внимания оказывались и члены партии просталинской ориентации, их настроения и критические высказывания. Руководитель ленинградского консульства писал в посольство в Москве: «Недовольство, затаённое в рядах партии, берет своё начало не только в разнице идеологических позиций различных Советов и взаимной неприязни их членов, но и в общей кризисной ситуации. Не только резко упал прожиточный минимум, но и развеялся миф об отсутствии безработицы".
Возрастающее напряжение в широких слоях населения, по мнению итальянских дипломатов, обусловливалось несколькими причинами. Наибольшее влияние оказывало состояние экономики. Если в 1924 году Мандзони сообщал в Рим, что «основные причины трудностей, раздражённости и недовольства, создающих неспокойную обстановку в стране, были экономического характера», то и спустя восемь лет (в 1932-м) ситуация нисколько не изменилась. Об этом свидетельствовал Аттолико, сообщавший в Рим об «ужасных» условиях жизни местного населения, «опустившегося до уровня бедности 1921 года. Протесты и жалобы отныне стали нормальным каждодневным явлением. Бесконечный поток рабочих рук из деревни в город и обратно объясняется отчаянным поиском «чего-то получше».
В отчётах дипломатов содержится также информация о нехватке продуктов питания и недовольстве, вызванном бесконечными очередями в полупустых магазинах. В 1929 году итальянский консул в Ленинграде писал: «Продолжает сохраняться критическая ситуация, сложившаяся в результате нехватки продуктов питания и товаров первой необходимости. Общее моральное состояние очень подавленное: недостаток продуктов объясняется тем, что большая часть населения без какой бы то ни было веской причины делает запасы на недели и месяцы вперёд».
Национальность руководящих кадров (по сведениям дипломатов, широкие массы населения были убеждены в засилье евреев в верхних эшелонах власти) также давала поводы для недовольства. Большинство итальянских дипломатов были убеждены в глубокой неприязни русского народа по отношению к евреям. Население раздражала не только «иностранность» советских руководителей, но и их роскошный стиль жизни: «Повсюду царит глубокое недовольство режимом, выражающееся в забастовках и волнениях, вспыхивающих в различных регионах Союза, а также в тайных разговорах, направленных против "хозяев" и подслушанных даже на похоронах жены Сталина».
Негативные настроения среди населения были спровоцированы и особым отношением советского правительства к иностранцам: дипломатам, техническим специалистам, западноевропейским коммунистам. Дипломат Градениго писал в Рим о зависти, с которой местное население смотрело на иностранцев: «Помпезность и роскошь, с которой советское правительство обходится с иностранцами, воспринималось неуместными, неоправданными, противоречащими коммунистической доктрине. Эти настроения, пропитанные ксенофобией, имели в своей основе политический подтекст. Говорят, что так было и при царях, и поэтому новое правительство в Москве не лучше прежнего».
Самое решительное сопротивление, по мнению итальянских дипломатов, было оказано крестьянами. Наибольшее распространение получили уход с прежних земельных участков и отказ вступать в колхозы, полностью контролируемые государством. Эта позиция крестьян позволила заместителю консула в Новороссийске Л.Сиркана поставить под сомнение мысль о безработице в России. Он предложил другую формулировку: «незадействованность рабочей силы», которую, как он считал, необходимо было рассматривать «как одно из проявлений недовольства и пассивного сопротивления населения, а не как нехватку рабочих мест как таковую».
Среди «русских бумаг» встречаются и доклады об убийствах чиновников и коммунистических пропагандистов, отправлявшихся в деревню с целью убедить сельских жителей в необходимости выполнять спущенные сверху планы по сбору урожая. «По слухам, крестьяне этих регионов (Черноземье и Воронеж), в прошлом зажиточные, а сейчас страдающие от голода, убили руководителей местных партячеек и приступили к переделу земельных наделов. Это явление было типичным для всех крестьянских бунтов в России с древнейших времен».
Помимо традиционных форм протеста, характерных для рабочего класса, советские рабочие прибегали и к организации беспорядков. Так, в 1932 году Аттолико сообщал в Рим о «кровавых происшествиях», имевших место в промышленном текстильном районе Иваново-Вознесенска. Сокращение хлебного пайка при «отсутствии других средств к существованию усилило возмущение рабочих, которые, оставив свои рабочие места на фабриках, захватили зерновые хранилища». Усиливающийся страх перед силами правопорядка привел к тому, что выражение недовольства среди рабочих начало принимать завуалированные формы и проявлялось в частных беседах. Возвращаясь с работы в ночных поездах, рабочие выговаривались друг другу, жаловались на тяжелые условия жизни: «Как только поезд отъезжает со станции, в целях экономии топлива в вагонах выключается свет. В темноте все начинают жаловаться на условия, в которых они вынуждены жить, несмотря на многочасовой изнурительный труд».
Все эти выражения недовольства и очевидное отсутствие консенсуса среди широких масс населения в отношении советского режима давали основания итальянским представителям предполагать неминуемость гражданской войны или, как минимум, ожидание советским народом иностранной интервенции в надежде на освобождение с его помощью от большевистской власти. Итальянские дипломаты не ожидали поддержки режима в случае начала войны даже со стороны рабочих: «В рабочих массах растёт недовольство. В них взрастили надежду на лучшее будущее. Сегодня же они отдают себе отчёт в том, что время идёт, а условия их жизни становятся день ото дня всё хуже и хуже. Теперь они уже знают, что власти их обманывают, когда заявляют о плохих условиях жизни рабочих за границей. Они также не перестают повторять, что во времена царя жилось лучше. Во многих случаях они открыто заявляют, что, если правительство вступит в войну, то они наотрез откажутся воевать».
В 1932 году Аттолико передавал сведения, полученные им от своего соотечественника, проживавшего в Сибири с 1901 года «В последнее время население Сибири взбудоражено мыслью о скором крахе большевизма. Конец режиму положит война. Здесь также надеются, что японцы помогут в создании нового государства в Сибири, которое будет включать в себя территорию от Владивостока до Байкала».
Тем не менее, несмотря на все приведённые примеры недовольства, многие итальянские наблюдатели соглашались с мыслью о том, что ни одно из подобных проявлений недовольства против советского режима не представляло для него серьёзной опасности. В 1926 году католический священник Д'Эрбиньи, прибывший в СССР с секретной миссией и имевший возможность тайно посетить различные советские города, по возвращении в Италию адресовал свой доклад в МИД: «Экономическая и финансовая ситуация всё больше ухудшается и, кажется, оставляет мало надежд на восстановление. Однако здесь не ждут новой революции, а скорее опасаются за начало внутренней борьбы на местах».
Ситуация во многом изменилась в 1930-е. Однако перемены коснулись не степени надёжности режима, а причин его внутренней стабильности. Через капитана итальянского торгового судна, совершившего рейс в СССР, до посла Италии в Париже Мандзони дошли сведения от жителя СССР, описавшего катастрофическое положение советского населения: «В целом бедность среди населения растёт, так как все богатства присваиваются правительством с целью его превращения в настоящие деньги: всё продаётся для покупки валюты (для Торгсина). Народ месяцами остается без чая, масла, сахара, мяса. Смерть людей никого не волнует. Реакции населения на такое положение не существует и нет даже слабого намека на неё. Несмотря ни на что, в стране сохраняется спокойствие. Кажется, будто страх лишает русский народ возможности проявить минимальный протест, а привычка страдать облегчает само страдание».
Таким образом, среди итальянских дипломатов сформировалось мнение о распространённом в советском обществе недовольстве существующей властью, и даже в тех его слоях, которые должны были бы пользоваться всеми привилегиями победителей революции. Тем не менее, как среди рабочих, так и среди сельских жителей проявлялось критическое отношение к политике советского правительства, которое находило своё выражение в волнениях, забастовках, убийствах партийных деятелей и других антисоветских действиях. Несмотря на многочисленные протесты, положение советской власти, по мнению итальянских представителей, оставалось прочным и надёжным благодаря непрерывной работе спецслужб (ГПУ-ОГПУ-НКВД), а также установившейся атмосфере страха, доносительства и морально-психологической подавленности, характеризующей общественные настроения в сталинскую предвоенную эпоху. Во многом такое положение вещей итальянцы объясняли и особенностями менталитета русского народа.
Русский менталитет
Исполняя в СССР дипломатические обязанности, итальянские представители интересовались не только политическими и экономическими аспектами жизни страны, но и её народом, особенностями его самосознания. Помимо попыток дать определение национальному русскому характеру, итальянские дипломаты старались ответить на избитые вечные вопросы о самобытности русского человека: Россия является частью западной или восточной культуры? Почему революция произошла именно в России? Умеют ли русские работать?
Все без исключения итальянцы подчеркивали в русских особенность национального характера: терпение, или смирение.
Уго Оттоленги, вернувшийся из своего путешествия в СССР в 1929 году, писал в своём докладе в МИД Италии: «Все настолько привыкли стоять в очередях для покупки товаров первой необходимости, что встают в очередь даже при входе в кинотеатр. Фольклорные игры для детей и взрослых также несут на себе отпечаток жёсткой дисциплины. Человек латинского происхождения иногда с трудом может поверить в то, что им самим весело в них играть. Уличные очистительные машины могут облить водой пешеходов, но мне ни разу не приходилось наблюдать возмущение обрызганных людей».
Та же кротость и смирение были замечены итальянскими дипломатами в разгар голода на Украине и на Северном Кавказе: «Мой осведомитель во время всего своего длительного путешествия не заметил в страдающих людях ни намёка на злобу и обиду: повсюду царил дух кроткого смирения перед неизбежным. Они говорят о своей близкой смерти, как о чём-то, что их напрямую не касается». Хотя Черрути и называл советского крестьянина «спокойным увальнем» (fanciullone pacifico), тем не менее, он полагал, что «и у него есть свой предел, и сложность в том и состоит, чтобы понять, когда он наступит».
Ещё одной чертой русского народа, в определении которой сходились все итальянские дипломаты, была апатия и безразличие. «Вялый по своей природе», этот народ, как считал Черрути, никогда не сможет «реализовать в жизнь социалистическую теорию. Самый пассивный, апатичный и потому легко управляемый народ, который можно только вообразить. Медлительный», безвольный и доведённый до животного состояния лишениями и причинённой ему болью». Прожив три года в СССР, Аттолико пришёл к заключению о том, что "женщины являются самым активным элементом этой бессильной нации».
От темпераментных итальянских наблюдателей не могла укрыться грусть, свойственная, по их мнению, всем славянским народам. В своём докладе об организации празднований по случаю юбилея Октябрьской революции сотрудник информационного отдела итальянского МИД Берардис в почти поэтической форме описал характерный для русских фатализм: «В иной форме проявляются простота и покорность русского народа, ещё окончательно не сломленного пережитыми страданиями. Охваченный молодецким желанием забыться в песнях, музыке и развлечениях, он пытается сбросить свою славянскую грусть, навеянную тоскливым бытом, наполненным гнётом и притеснениями».
Пессимизм также был одной из черт психологического портрета русского человека. Вице-консул в Новороссийске докладывал о «привычном психозе, распространённом в массах советского населения. Будучи по своей природе пессимистичными, русские сами себе желают страшных бедствий в надежде, что они приведут к изменению сложившейся ситуации». Благодаря всё тому же славянскому фатализму, по мнению дипломата Сиркана, крестьяне со смирением и спокойствием относились к смерти: «Крестьянин, заранее зная, что его приговорят к высшей мере наказания, с роковой невозмутимостью ожидает своей очереди. Подспорьем в этом ему служит дряблость и пассивность славянского менталитета. Разуверить его не удаётся ни кнутом, ни пряником».
Все дипломатические представители сходились во мнении о том, что Россия была «глубоко азиатской» страной. Первым на этот счёт высказался Мандзони, введя в оборот выражение «жить по-русски» и дав ему следующее определение: «жить по-русски означает жить в достойном смирении. В этом есть что-то восточное, даже азиатское». Также итальянские дипломаты говорили о «тайном присутствии кочевого духа в русском народе».
Безынициативность русских была подмечена и Аттолико, не оставившим без комментария эпизод с умершим на пятидесятиградусном морозе домашним скотом: «Если бы этот народ обладал хоть крупицей инициативы, то давно бы уже выстроил деревянные загоны, благо древесины русским не занимать». Безжалостной критике подвергли русских рабочих и два итальянских технических специалиста, дав «местному работнику оценку, ставшую к тому времени уже общепризнанной: медлительность, отсутствие интуитивного мышления, грубость ручной и умственной работы. Нам не удалось привить знания и умения рабочему коллективу, как мы рассчитывали. В Италии такую бригаду мы готовим за пару недель».
В конечном итоге всё это заставило итальянских дипломатов задаться вопросом о потенциале русского народа к совершению революции. Многие из них в растерянности не могли понять, как народ, отмеченный подобными национальными чертами, мог решиться на такой кардинальный шаг. Бардуцци же ответил на этот вопрос, взглянув на него в другом ракурсе: «Очевидно, что если бы русский народ был умнее и обладал бы большей силой воли, коммунизм был бы низвергнут уже давным давно».
Выводы: свергнуть сталинизм может только иностранная интервенция
Итальянцы отмечали ещё одну черту русского народа: миролюбие. «Проникнутая насилием русская история сформировала национальный тип русского человека, привыкшего терпеть произвол стоящей над ним власти. При этом русские не оказывают ей никакого сопротивления в попытках защитить свои интересы". Это смирение привело итальянцев к двум основным выводам. Первый касался неспособности русских свергнуть советский режим самостоятельно, что предопределило необходимость внешнего воздействия для решения внутренней ситуации в стране. Второй вывод заключался в миролюбивом национальном характере русских, которые никогда бы не вступили в войну сами из-за врождённого отсутствия воинственного духа и безусловного принятия существующего политического режима. Подобная позиция русских объяснялась психологической апатией, политическим слабоволием и обыкновенным страхом за собственную жизнь и за жизнь близких.
(Цитаты: Ольга Дубровина, "СССР в донесениях итальянских дипломатов, 1924-1941", Вестник МГИМО, №3, 2016)
+++
Ещё в Блоге Толкователя о России глазами иностранцев:
14 дней норвежской писательницы Унсет в Москве 1940 года
В 1940 году норвежская писательница, нобелевский лауреат Сигрид Унсет провела две недели в Москве, следуя по пути в США. В столице СССР её поразила невообразимая нищета и грязь, а также однообразие русских лиц. Единственное, что показалось ей привлекательным – страсть москвичей к комнатным цветам.
***
Французский коммунист Гиенэф: «Путешествие в ад — в СССР»
Французский коммунист Гиенэф приехал в СССР в 1923 году, где стал видным авиационным деятелем (некоторое время он даже жил в доме ГПУ на Лубянке). В 1933 году он покидает СССР. Во Франции Гиенэф написал книг о сталинском режиме, который он характеризует как «самую безжалостную машину эксплуатации человека человеком, не снившуюся самому Карлу Марксу».