Изыскание внутренних резервов
С. БУНТМАН: Добрый вечер! Извините, что с задержкой некоторой, вот — это за пределами нашей родины, вот, это враги нашей передачи организовали. Вот здесь Алексей Кузнецов, добрый вечер!
А. КУЗНЕЦОВ: Добрый вечер!
С. БУНТМАН: Почему-то здесь малосознательные граждане из наших зрителей полагают, что вот — совершенно антисоветская мысль! — что хищение государственной собственности менее опасно, чем убийство!
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, сегодня я буду цитировать обвинительное заключение, которое будет разделять ту мысль, что, в общем, не менее, ну, а кроме того — я сразу, сразу хочу сказать, что хотя, конечно, формулировка этого не подразумевает, но, к сожалению, в этом деле будут погибшие.
С. БУНТМАН: Да!
А. КУЗНЕЦОВ: Пять человек пострадают во время, так сказать, аварии, которая будет в том числе одним из эпизодов этого дела. В этом, правда, обвинять наших, вот, сегодняшних обвиняемых не будут, у них там другие беды. Мы продолжаем, на самом деле — я не стал об этом писать в анонсе, чтобы не, не увлекаться, не отвлекаться — мы продолжаем разговор о том совершенно замечательном журналистском феномене, который сложился в семидесятые-восьмидесятые годы вокруг отдела морали и права «Литературной газеты», может быть, лучшей, или одной из лучших газет того времени — и мы представили уже трёх незаурядных журналистов-расследователей, которые писали в «Литературке» в этом отделе: это Ольга Чайковская, это Евгений Богат, это Аркадий Ваксберг — ну, вот сегодня представим вам четвёртого.
Андрей Меликов, наш режиссёр, нам пока показывает первую картинку, а я прочитаю такой вот лирический отрывочек: «Газетный лист умирает назавтра. Даже у журнальной публикации совсем недолгий, мотыльковый век. Желтеет бумага, на которой напечатаны ваши статьи и очерки, подшивки со вчерашними и позавчерашними новостями сдаются в архив, на смену им приходят другие громкие события, другие трудноразрешимые проблемы, другие, совсем новые, новости, которые, в свою очередь, тоже очень скоро будут сданы в архив и превратятся когда-нибудь в живую хронику своего времени. Вот мне кажется, главная задача и лучшее утешение для писателя-документалиста — создавать достоверную, написанную с натуры, основанную на фактах правдивую хронику своего времени. В одних случаях ни на шаг не отступая от документа, в других — отдаляясь и отстраняясь от него, но лишь для того, чтобы ещё глубже, ещё пристальней исследовать потрясший нашу совесть и наше воображение реальный жизненный факт».
Это Александр Борисович Борин — тот, кто пришёл в этот отдел одним из первых, да, потому что примерно в это же время придёт Чайковская, чуть позже Богат, если не ошибаюсь, Ваксберг заметно позже уже, в середине семидесятых годов. Если, скажем, Евгений Богат был непревзойдённым мастером рассуждений об общественной значимости, о моральном, моральных аспектах дела, если Ваксберг, юрист по образованию с практическим опытом работы, был, конечно, невероятен, когда требовалось то, что называется детальный разбор, Чайковская иногда добавляла немножко — вполне, впрочем, обычно уместных — женских эмоций (но тоже, кстати говоря, очень хорошо разбиралась в деталях того, что связано со следствием), то Александр Борин, как мне кажется, умел как никто другой в какие-то моменты отвлечься от детали — не забывая про неё ни на секунду, от неё отвлечься и посмотреть на всё как бы с высоты птичьего полёта. Вот в книге — уже не газетной статье, а книге, сборнике очерков, в которые он помещает рассказ об этом деле — он об этом деле пишет так: я не выписал эту цитату, но близко к тексту, по памяти цитирую, Борин писал — я многое видел за свою журналистскую жизнь, но такой остервенелой, такой оголтелой человеческой подлости я, кажется, ещё не встречал. Итак, что же собственно…
С. БУНТМАН: А сильно отличается…
А. КУЗНЕЦОВ: Да?
С. БУНТМАН: Прости — сильно отличается книга от газетных публикаций?
А. КУЗНЕЦОВ: Нет, книга — по сути это собрание газетных публикаций.
С. БУНТМАН: Собрание газетных!
А. КУЗНЕЦОВ: Он не меняет имена, как это иногда делают — нет, все имена подлинные и такие, какие они были с самого начала в газете, но есть такие небольшие авторские дополнения: вот как раз тот самый взгляд, что называется, с птичьего полёта, ну, на самом деле не, не с птичьего, а вот отстранение временное, которое позволяет это сделать. Андрей даёт нам карту, как обычно, мы привязываемся к географии — я прекрасно понимаю, что все очень хорошо знают название города Воркута, но при помощи карты я хотел бы напомнить, у какого чёрта это на куличках, потому что иногда кажется — ну Воркута, ну Урал, подумаешь — Урал, что там мы, Урала, что ли, не видели? Это, граждане, не северный Урал, это даже не приполярный Урал, это полярный Урал, это уже за полярным кругом, это бог знает где, и до Новой Земли — до архипелага Новая Земля — там гораздо ближе, чем до мало-мальски крупного города европейской части России. Естественно, вечная мерзлота со всеми вытекающими отсюда последствиями — вот эта вечная мерзлота у нас сегодня будет активнейшим участником нашего дела.
А. КУЗНЕЦОВ: Значит, есть две версии краткого, сравнительно краткого изложения того, что произошло. Вот первая версия, она изложена в пространнейшем документе, триста сорок восемь машинописных страниц: это обвинительное заключение. Московский инженер Станислав Порфирьевич Матюнин, сколотив из своих знакомых и сослуживцев бригаду шабашников — шестнадцать человек — отправился с ней в Воркуту на заработки. Здесь Матюнин познакомился с руководителями строительного управления номер 4 комбината «Печоршахтстрой» Эвиром Дмитриевичем Фирсовым и Олегом Ивановичем Томковичем. На следующее лето Матюнин привёз в Воркуту уже сто двадцать человек, дальше цитата: — «рассчитывая использовать расположение Фирсова и Томковича в своих корыстных целях Матюнин стал искать пути сближения с ними», — чего искать? Они сблизились давным-давно! — «это ему вполне удалось, в результате общими усилиями руководители СУ-4 и шабашники путём приписок и других злоупотреблений похитили у государства 59 тысяч 619 рублей, 68 копеек».
Ну, я хочу проинформировать собравшихся, что по статье «хищение социалистической собственности» в это время особо крупный размер начинался с десяти тысяч рублей — здесь он в шесть раз превышен. Вторая версия — приобщённое к уголовному делу письмо заместителя председателя горисполкома Воркуты, его фамилия Дудко, цитата: «Принятие экстренных мер, усиление партийного контроля, мобилизация людских и материально-технических ресурсов, в том числе привлечение временных рабочих», — то есть шабашников, — «позволило предотвратить возможный ущерб городу и всему населению, в случае непринятия этих экстренных мер материальный ущерб государству составил бы около 8−10 миллионов рублей».
Вот и разбирайся, что это было — либо героические, возглавленные партией усилия по спасению города Воркуты и его населения и предотвращения ущерба в 8−10 миллионов рублей, либо была обычная, банальная, всем уже к этому времени понятная схема: шабашники договорились с недобросовестными руководителями, чего-то там похалтурили, за это им выписали огромные деньги, ну не доказано, конечно, никто на кармане не схватил, но наверняка откатили что-то этим недобросовестным руководителям. Дайте нам, Андрей, пожалуйста, следующую фотографию, на ней очень трудно что бы то ни было разобрать, но тем не менее некое представление хаоса на местности, как мне кажется, должно получиться.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот вы видите покрытую ещё снегом, но уже свободную ото льда реку, которая является источником снабжения города Воркуты водой. Дело в том, что, хотя, с одной стороны, кажется — на полярном Урале с водой проблем особенных быть не должно, и действительно, Воркута находится между двумя речками: между речкой Уса и её притоком речкой Воркутой, но городу требуется так много воды, с учётом того что это гигантская стройка, это гигантский комбинат «Воркутауголь», да, город, в общем, немаленький. Но самое главное, что летом, весной и осенью этой воды у Воркуты достаточно. А вот зимой — если зима выпадет суровая — с водой начинались очень существенные перебои, с которыми как-то справлялись: организовывали какие-то бригады на вертолётах, на, значит, на аэросанях отправляли, там, выше по реке лёд долбить, какие-то майны пробивали, чтобы верхом по этим каналам вода шла в город. Но то ли в семидесятом, то ли в семьдесят первом году даже вот такой аврал не очень помог, потому что настолько была суровая зима, что речка Воркута промёрзла полностью. Вообще в ней воды не осталось, только лёд, и город, в общем, находился в абсолютно критической ситуации — опять же, как обычно, героическими усилиями, ценой лишений, тягот, перерасхода средств и всего прочего из ситуации вроде выбрались, но, так сказать, клятвенно решили, что всё, пора заканчивать с этим издевательством — надо строить специальную насосную станцию.
Было принято решение, был, так сказать, создан проект, было ему дано инженерное обоснование, были выделены средства, и вот — следующая фотография, которую нам Андрей сейчас покажет: такая уже вполне бодрая, оптимистичная, хорошо различимая, разумеется, гораздо более позднего времени, насколько я понимаю — и сейчас примерно так же это место выглядит, значит, это центральная водонагревная станция, которая забирает из Усы воду, эту воду нагревает до высоких температур, эту воду под очень высоким давлением — 12 атмосфер, на секундочку! Не дай бог что-нибудь прохудится, да? В ненужном месте — под очень высоким давлением гонит в Воркуту, и эта вода идёт в трубы, эта вода отапливает квартиры, производственные помещения, всё что необходимо, и таким образом создаёт условия для относительно комфортного проживания за этим самым чёртовым полярным кругом. Начали строить, и вроде строили, и весь город знает, что строят, и весь город следит за тем, когда же, когда же, когда же, и местные газеты пишут — осталось столько-то месяцев, осталось столько-то месяцев, и вот уже построены, вот уже над землёй торчат какие-то, значит, постройки — а надо сказать, что в основном постройка подземная, значит, двадцать четыре метра в глубину — на глубине двадцать четыре метра (восьмиэтажный дом!) находится машинный зал вот этой самой водогрейной станции. И уже на воротах вот этой самой станции уже повесили, там, да — знаешь, такой отрывной календарик: вот осталось столько-то дней, осталось столько-то дней, осталось столько-то дней.
И тут чёрт бы его подрал, но прямо вот внизу, на нижнем этаже на станции случается пожар. Девятого марта он случается, и судя по характеру пожара — думаю, что не случайно он случился именно девятого марта, на следующий день после всенародно любимого праздника — как, как потом выяснится, кто-то разлил, значит, мазут, мазут разлился на какие-то там тряпки: он же, мазут, сам-то по себе не горит, но вот когда в нём вымочены тряпки — вот тут он горит замечательно совершенно. Ну, а кто-то то ли окурок бросил, то ли… Ну, одним словом: вот в этом как раз — ну, а вы представляете себе, что такое подняться по чёрт знает каким лестницам на высоту двадцать четыре метра в условиях мазутного задымления? Вот пять человек и погибло.
С. БУНТМАН: Кошмар!
А. КУЗНЕЦОВ: Погибло во время этого пожара, отравившись продуктами горения — но тогда никого, тем не менее, к халатности по этому вопросу почему-то не привлекли: на фоне последующих событий это особенно будет удивительно, но приняли, так сказать… Да! А когда много всякого народу лишнего — раньше-то там, внизу, были кто? Раньше внизу были работники той организации, которая вела строительство. Строительное управление номер 4. СУ-4. Хорошо звучит с учётом того, что они там наработали. И пока они там сами только находились, выяснилось, что вроде как всё хорошо и вроде как всё по плану и вроде так всё вовремя, а потом, когда туда полезло много всякого лишнего народу, начиная с пожарных и заканчивая другими техническими специалистами — выяснилось, что там чёрт знает что творится, что там некачественный бетон, что там, значит, щели толщиной с руку там, где их не должно быть толщиной с ноготь, что там, значит, одно, другое, третье, четвёртое, что там сваи бог знает как забиты.
И, в общем, стало понятно, что надо, есть… потому что поскольку организацию поменять уже нельзя, да, то надо менять руководство этой организации. И тогда начальник комбината — вот этого самого «Печоршахтастрой», Борис Иванович Андрюшечкин вспоминает, что у него есть совершенно замечательный инженер в одном из подразделений, которого зовут Эвир Дмитриевич Фирсов. Когда я наткнутся на имя Эвир, на которое я наткнулся впервые в своей жизни, я задумался — а что же это за имя-то такое? Я, честно говоря, сначала подумал — может, он местный, может, он коми? Ну, что давали, давали народам Севера обычные русские фамилии.
С. БУНТМАН: Нет, это, нет, может, это…
А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да, твоё предположение?
С. БУНТМАН: Моё предположение — что это какой-то шифр, в смысле — сокращение какое-то.
А. КУЗНЕЦОВ: Конечно! Да, это ты прав на самом деле.
С. БУНТМАН: Да, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Акелла, ты мудрый, ты прав.
С. БУНТМАН: Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Эпоха войн и революций! Вот как он…
С. БУНТМАН: Эпоха войн и революций, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Вот как назвали ребёнка, значит, которому в семидесятые годы было тридцать девять лет, в семьдесят первом году — ну то есть вот он как раз, действительно, дитя этой эпохи войн и революций. Надо сказать, что Фирсов имел репутацию человека тяжёлого, высокомерного, временами грубого, но даже…
С. БУНТМАН: Он местный? Местный?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну по крайней мере он очень давно там работает, его хорошо знали в строительных организациях Воркуты, но даже его недоброжелатели признавали, что он классный инженер, что он сильный организатор, что он человек, который готов идти на оправданный и осмысленный риск, который умеет принимать нестандартные решения, а не закрываться бумажками, иными словами — это человек такого типа, который нужен, когда нужно сделать, а не объяснить, почему сделать это невозможно в принципе. И Андрюшечкин говорит — Эвир, дорогой, всё что хочешь, карт-бланш полный, по средствам, по людям, что хочешь дам, от чего хочешь прикрою: спасай ситуацию, хана. Если не дадим людям тепло, нас просто поубивают, да, и меня первого, ну и кроме того, это всё дело как-то надо исправлять, потому что если сейчас из Москвы понаедут разбираться, какую они сваю каким концом куда и чем — особенно чем — они её забивали, то тут опять же дела не будет. Делай что хочешь, но надо как-то вот это привести всё в божеский вид.
Фирсов ставит условие: чтобы его заместителем назначили Олега Томковича, ещё одного очень грамотного инженера, с которым он уже не раз работал и в которого он верит и которому может поручить ответственный участок, и начинает вникать в суть проблемы. А когда начинает вникать, то выясняются фантастические вещи. Вот, например — один пример приведу, со сваями. Понятно, что на вечной мерзлоте всё строят на сваях. Правило железное — сваю нужно бить до тех пор, пока она не пробьёт вечную мерзлоту и не упрётся там в гранит.
С. БУНТМАН: Ну естественно! Как минимум упрётся там. Пока — пока до материка не дойдёт! Всё. Да?
А. КУЗНЕЦОВ: Ну да. Так вот в одной, например, непрекрасной ситуации вбили сваю — свая шла-шла, потом перестала идти, ну, оно бы и ничего, могли бы решить, что она в материк, да? Но дело в том, что две соседние сваи, между которыми она была расположена, были значительно глубже вбиты. Мужики, конечно, смекнули, что там валун здоровый лежит, а не материк. Но по-хорошему надо как? Нужно дорываться до этого валуна — не сваю бить, а дорываться до него, да? Нужно этот валун, матерясь, вытаскивать, нужно туда, если большая дырка получилась, какую-то бетонную подушку и всё прочее. Они со словами «ни хрена, сойдёт», упёрлось значит упёрлось — они срубили остатки этой сваи. Ну, а что? Она же во что-то упёрлась — ну и всё это самое. А когда начали прогревать, опытные испытания пошли — станция-то была уже вот-вот готова к сдаче! Начали прогревать — валун поступил как последняя сволочь, он, естественно, отогрелся, встряхнулся, сместился и на, на месте всего этого образовалась дырка, отчего вся конструкция пошла, потому что в вечной мерзлоте нет лишних свай. Там если какая-то свая не на своём месте, то при любой нештатной ситуации всё поехало.
Пока мы видим раздолбайство на грани преступной халатности, а в случае с пожаром, мне кажется, и за гранью. Значит, Фирсов принимает на себя командование и начинает смотреть, собственно, «а где мои войска?» Войска выглядят следующим образом. В списках строительного управления № 4 230 рабочих. Из них 180 квалифицированных рабочих. Из них 75 женщин. Женщин на тех работах, которые предстоят Фирсовскому войску, использовать нельзя категорически. Ни по законам божеским, ни по законам человеческим. Остается 105 пар рабочих рук. Но дело в том, что лето.
Парадокс Севера заключается в том, что вроде как все делать проще летом, ну, кроме как грузы возить, да? Но дело в том, что люди, они же не железные. И летом аэропорты Воркуты, Норильска, Мирного и всего прочего, заполнены людьми, предвкушающими пляжный отдых на юге. И рабочие с женами, с детишками. Все вот эти 2−3, так сказать, летних месяца стремятся провести подальше от любимой Воркуты. Одним словом, у Фирсова всего несколько десятков рабочих под руками.
И тут на него буквально случайно сваливается вот этот самый Станислав Матюнин, который действительно, он инженер одного из московских НИИ. Он сколотил бригаду своих друзей и знакомых. Думаю, что не первый раз. Я думаю, что он знал, с кем можно, так сказать, работать и зарабатывать, с кем нет. И вот они поехали на Север, рассчитывая на то, что уж в Воркуте-то точно какая-нибудь работа найдется, такая, за которую можно будет получить не 120, не 150, а 700−800 за месяц отпуска. Ну, а тут он нарвался на Фирсова, который говорит: «слушай, ну, есть работа, да, и заплачу очень хорошо, но работа не приведи, Господи». На что Матюнин сказал: «Ну, мы инженеры, что-нибудь сообразим, мы почти все инженеры. Значит, что-нибудь мы сообразим, только вот не обмани, отец родной, да, заплати по-человечески, тогда все будет хорошо».
В этот год всё проканало и всё проскочило. Работа была абсолютно адовая. Они разбились на две бригады посменно, работали по восемь часов. Значит, один раз там автобус не смог привести вторую смену, чтобы времени не терять, первая смена продолжала работать. Шестнадцать часов на глубине 24 метра практически без вентиляции они вели вот эти вот работы. Вот эту сваю заливали под нее бетонную подушку, для этого нужно было поставить опалубку, а сверху эта свая висела непонятно на каких соплях, в любой момент могла на них, значит, гавкнуться.
Обошлось. Никто не погиб, никто не пострадал, и они получили хорошие деньги. И когда, так сказать, они уехали, а Фирсов понимал, что ему ещё работы на пару лет, через какое-то время, будучи в Москве по своим инженерным делам, он нашёл Матюнина. Скорее всего, тот ему оставил какие-то координаты, а потом они же официально договор подписывали, и там паспортные данные Матюнина все должны были быть. И он его находит, говорит: «Слушай, как можно больше народу во главе с собой, давай на следующее лето, работы невпроворот, до чёрта. Условия прежние, деньгами обижены не будете, но приезжай, вот сколько сможешь, столько привози». Матюнин привозит бригаду 120 человек.
Давайте отвлечемся на то, что такое шабашник. Сейчас Андрей даст нам картинку, которой я сегодня любовался минут 20, причем где-то минута ушла на любование собственным мастерством художника, а все остальное на изучение деталей. Вот эта живописная бригада шабашники, как вы понимаете, на первом плане, во-первых, очень здорово составные части социальные показывает, там вот творческая интеллигенция в трубке с бородой, техническая интеллигенция на переднем плане, административная интеллигенция в левом нижнем углу, там это все хорошо видно по деталькам. У них в руках инструменты, у них в руках дефицитные комплектующие, смеситель, унитаз, там еще чего-то. И к ним бежит еще один такой же, видимо, их импресарио, их Матюнин и кричит: «Ура, комиссия приняла дом с недоделками!» А дом там хорошо видно на заднем плане, только что вот не разваливается уже на ходу.
Поразительно, как в советских журналах публиковали такие антисоветские карикатуры. Ведь, по сути, все сказано, откуда берутся шабашники. Шабашники берутся от бесхозяйственности и плохой работы официальных организаций.
Андрей, дайте нам еще одну картинку. Другой художник, а сюжет все тот же. Здоровый, в правой, так сказать, стороне, меряется силой. Здоровый шабашник, румяный, хорошо откормленный, с пудовыми кулачищами. А что в левом углу, что это за задохлик? А это Минсельхозстрой (Межколхозстрой на картинке подписан), целое министерство сельскохозяйственного строительства. Почему, на Бог знает, в каком году советской власти… это что, Америка, это что, Байден в нашем, извините, подъезде такую кучу наложил? Почему Минсельхозстрой значительно по своим силам и возможностям уступает шабашникам? На что вы, товарищ художник, намекаете?
И вот получается, ну что такое шабашники, я думаю, все прекрасно понимают, но не все знают, что на самом деле это все было довольно легально. Потому что постановление 1974 года, очередное постановление об очередном подъеме, хоть каком-нибудь, хоть с колен, хоть с какой-нибудь точки, о подъеме Нечерноземья, напрямую разрешало руководителям хозяйственных организаций, председателям колхозов, директорам совхозов, директорам комбинатов, строить так называемым хозяйственным методом.
А это как? А это собственными силами. Вот нашел материалы, нашел средства, нашел рабочих и строй, милый, хозяйственным методом. И разрешалось, например, председателю колхоза, треть фондов, выделенных на строительство, пустить на зарплату работнику. И не требовалось председателю колхоза, чтобы это были штатные работники Минсельхозстроя, это был бы абсурд. Где нашел, там нашел, ты за все отвечаешь. Ты проверяешь их квалификацию, ты им доверяешь, ты с ними рассчитываешься. Рассчитываешься из рук в руки, извините меня.
И вот опять-таки советская власть своими руками, не Байден, не Форд, не Картер, создали схему, в которой ходят живые наличные деньги, такие, которые ооочень трудно проконтролировать, даже если весь комитет партийного контроля на это бросить. Ходят личности, не поддающиеся учёту, потому что ничего вы не сделаете с ситуацией, когда заявлено в бригаде 16 человек, а на самом деле их четверо, и они расписываются за 16, и вроде как документальные данные приведены на 16. «Построено в срок? — Построено! Стоит не падает? — Стоит не падает! Какая тебе, падла, разница, сколько нас строило, да? Деньги давай, мы наговорились на сумму определённую, давай, а мы тут сами разделим, спасибо тебе большое за всё!», да?
И вот эта самая шабашная среда в конечном итоге распространилась невероятно в начале 80-х, уже при Андропове. Знаешь, сколько у ОБХСС, точнее, УБХСС, управление, естественно, министерское, насчитало шабашных бригад за лето 83-го года: 40 тысяч, в среднем 7 человек в каждой бригаде. 40 тысяч шабашных бригад, да, более 200 тысяч шабашников бродят по нашей необъятной родине с её плановым хозяйством, с её, вроде бы, каждым гвоздём на учёте, да.
Ну, а дальше, а дальше, значит, построили в Воркуте эту самую станцию, я так понимаю, после реконструкции недавней она продолжает, дай ей Бог здоровья, успешно коптить небо, перешла вот с угля на газ, вроде хорошо, вроде экологично, а в городе скандал был. «А куда мы наш уголь будем девать?» Раньше хоть она что-то забирала, да, теперь, так сказать, не забирает. Ну ладно, это их воркутинские новости, они там, я надеюсь, разберутся.
С. БУНТМАН: Нет, это важная проблема, да.
А. КУЗНЕЦОВ: Важная проблема, да. Ну я надеюсь, они разберутся, если будут действовать, конечно, не так, ну, собственно, это не к воркутинцам проблема, это к прокурорским и милицейским.
А дальше, как в песне у Галича: «А вернулась, ей привет — анонимочка: фотоснимок, а на нем — я да Ниночка!». Да, анонимчика приходит, что, дескать, вот Фирсов с Томковичем очень большие деньги, значит, заплатили шабашникам, и нету ли здесь какого, значит, мезальянсу, вот своим работникам из своего управления СУ, извините, 4, они платили 5−7 рублей за, значит, рабочий день, а там такие деньжищи, такие деньжищи.
Кстати, о деньжищах. Вот сколько раз я уже обращал внимание, когда люди слышат крупную сумму, люди, ну, обычные слушатели, зрители, читатели, окружающие, да, у них вообще отключаются мозги. Вот всё, что в больше, там, чем 5 среднемесячных зарплат, и всё, человек уже больше ни о чём не думает, он стоит, вид у него обалделый, из угла рта, значит, слюна капает, «Ой, какие же деньжищи-то украли!», да.
Значит, в чём их обвиняли, что вот за это лето 42 рабочих дня каждый из 120 шабашников отработал, что они получили на руки по 1500 рублей. На одном из заседаний суда Фирсов взял карандаш, взял бумажку и прямо тут же вот на столе, что называется, накидал, говорит, смотрите, давайте считать не 1500 одним куском, как месячную зарплату, а давайте посчитаем, из скольких на самом деле месяцев работы она складывается. У нас по закону сколько часов рабочая неделя? 40, да, а они в неделю по 100 вырабатывали. А вот теперь давайте разделим это всё на рабочие недели по 40 часов, а давайте уберём отсюда северный коэффициент, и получается, что месячная зарплата составляла, обычная при нормальных условиях, по трудовому кодексу, по КЗоТу, да, составляла 200−250 рублей, обычная зарплата квалифицированного рабочего.
С. БУНТМАН: Ну да, который действительно работает, особенно если сдельная оплата, да, так и было.
А. КУЗНЕЦОВ: Дальше здесь столкнутся две позиции, две глубоко, так сказать, выношенные позиции, это позиция прежнего руководства СУ-4, вот тех, кого сняли. Сняли их, кстати говоря, на повышение, их освободили от руководства и отправили кого в Москву, кого куда-то повыше там, так сказать, в Коми АССР. Так вот они, почувствовав, что теперь, ежели что, придётся отвечать за брак, за халатность и за всё прочее, они начали раскручивать вот эту вот линию, что да, злоупотребление, откаты. Слова-то ещё такого не было, по крайней мере, в широком употреблении, но понятие-то, естественно, было. И вот, значит, причём они не могут доказать, они не были свидетелями того, что, скажем, Матюнин Фирсову или Томковичу часть вернул обратно, тот положил в свой карман и купил там на это «Волгу» или там что-то, ничего этого, не видели. Но мы подозреваем, мы думаем, а честно ли это всё.
Слушай, ну что хотеть от вот этих кляузников, доносчиков, анонимщиков, если обвинительное заключение, вот обратите внимание на стиль и логику, маленький кусочек: «Зная из предыдущего опыта, что единственная цель шабашников — получить как побольше денег, и что ради денег шабашники согласны работать на любых объектах без выходных дней, днём и ночью, не требуя соблюдения трудового законодательства, руководители СУ-4 Фирсов и Томкович легко нашли с шабашниками общий язык». Красиво. Ночь была такая лунная, что само собой хотелось совершить преступление.
С. БУНТМАН: Да-да-да-да-да, ну плюс ещё, как обвинительное заключение очень напоминает стиль плохого фельетона, кстати говоря.
А. КУЗНЕЦОВ: Да! Бывший начальник СУ-4, который всё это великолепие со своими бетоном и всем прочим учинил, некто Редькин, по его показаниям на следствие: «По настоянию Фирсова и Томковича для выяснения вопроса о браке в СУ-4 направлялась комиссия народного контроля комбината Печор-Шахта-Строй, однако установила она не брак, а только недоделки. Это разные вещи».
А вот как эта комиссия работала, собственно, показания тех, кто в ней участвует. Из показаний бывшего инженера производственного отдела СУ-4 Соколовой: «Комиссия пробыла у нас несколько дней, но вдруг исчезла и больше не появлялась. По какой причине она свернула работу, я не знаю, руководил комиссией Косоногов». Из показаний Косоногова: «Сумму обнаруженного брака мы всё время уменьшали, данные перепровеляли три раза. Настаивал на этом Редькин».
Из показаний, опять же, Соколовой: «Начались бесконечные звонки из комбината, от меня требовали, чтобы я уменьшила сумму брака. Однажды меня вызвал Косоногов и сказал, уменьшите, а то вас обвинят в предвзятости. Я отказалась, ответила — шантажировать меня бесполезно». Из показаний начальника строительной лаборатории Танеева: «По настоянию Рейтскина сумма брака была значительно уменьшена».
Из показаний Томковича, одного из обвиняемых: «Сперва в акте народного контроля стояла сумма брака 461 тысяча рублей, однако потом кто-то поставил запятую, и сумма получилась 46 тысяч и 100 рублей». Потом, когда к второму суду будет проведена настоящая целенаправленная и качественная ревизия, то выяснится, что даже народный контроль в первом случае сильно ошибся в меньшую сторону. Не 461 тысяча ущерба была, а 700 тысяч.
Из показаний Соколовой: «Как-то мне предложили совершить подлог, не было подписи заказчика о том, что он принял работу, мне посоветовали, «а ты подделай», я не поняла, «то есть как», мне объяснили «через стекло». То есть даже метод подсказали.
Ну, а дальше, дальше к этому делу подключаются следственные органы. В лице следователя, милицейского следователя, майора милиции Эдуарда Ивановича Горшкова, который всех, кого может арестовывает, сажает в тюрьму. Прокуратура ему не продляет содержание под стражей, он вынужден отпустить. Матюнин вернулся в Москву. Горшков за ним приехал в Москву, в Москве его задержал на три дня, вынужден был отпустить. Так после этого, скотина такая, извините пожалуйста у меня других слов нет. Он пришел к Матюнину, говорит: «Слушайте, ну хорошо, я рад даже, что так всё кончилось, ну всё. Давайте закроем всё дело, слетайте со мной… вот у меня рейс как раз и билет есть лишний. Слетайте со мной в Воркуту, там на месте всё подпишем всё зафиксируем, и всё». А жене он сказал — дома разговор был, при жене Матюнина — говорит: через два дня вернётся. Он его в Воркуте сразу арестовал, тот вернулся через полгода. Ну вот надо быть, да? Ну хорошо.
Верховный суд Коми АССР, рассматривавший это дело по первой инстанции — всё-таки масштабы очень крупные, да? — вник в это дело и выдал следующее, значит, заключение. Это определение суда. Суд отправил дело на доследование — так это называется, а точнее, сказано в определении суда — на новое расследование, так как всё обвинение зиждется по существу на убеждении самого следователя и его предположениях. Следствие зашло в тупик. «Поверив показаниям Редькина и других работников комбината «Печоршахтастрой», которые явно заинтересованы в сокрытии брака», — пишет суд! Это не журналист, это суд! — «органы предварительного следствия самоустранились от выяснения главного вопроса — был ли брак? В зависимости от добытых доказательств должен быть решён вопрос о привлечении виновных лиц к уголовной ответственности за обман государства и очковтирательство».
Суд пишет частное определение министру угольной промышленности РСФСР — «люди, по вине которых допущен брак, в настоящее время работают на руководящих должностях и, будучи лично заинтересованными, принимали все меры, чтобы брак не был раскрыт. Верховный суд предлагает вам произвести служебное расследование, о принятых мерах информировать». Конечно, информируем! И Верховный суд получает ответ за подписью заместителя министра товарища Белого: «Установлено: в период возведения объекта в ЦВК имели место уточнения инженерно-геологических условий». Ну это когда теодолитчик…
С. БУНТМАН: Вау!
А. КУЗНЕЦОВ: Один теодолитчик другому кричит: Вась, поди посмотри — мы там это самое, ничего, мимо сосны не промахнулись, да? Уточнение инженерно-геологических условий! «Нет оснований привлекать в настоящее время работников, участвовавших в строительстве, к материально-дисциплинарной ответственности». Знаешь, кто исполнитель — на бумаге же всегда есть подписант, а есть исполнитель, кто бумагу готовил? А вот этот самый Андрюшечкин. Вот он исполнитель бумаги, что его — Андрюшечкина — не надо привлекать. Не надо, ну что вы, как говорится, да? Вам замминистра сказал — не привлекайте Андрюшечкина, пожалуйста. Одним словом, суд всё это разворачивает — это третий год идёт следствие, следствие продолжалось два с половиной года, суд возвращает на доследование. Создаётся следственно-оперативная бригада. Как ты думаешь, сколько следователей работает по этому делу теперь? Раньше был один. Теперь шесть следователей работают.
С. БУНТМАН: Шесть! Да.
А. КУЗНЕЦОВ: Шесть следователей работают по этом делу. Матюнин отсидел полгода, Фирсов отсидел полгода, причём Горшков — можно я ещё раз повторю слово «скотина»? — значит, он в Коми, выпуская Матюнина и заставив его в ожидании документов сидеть на лавочке перед следственным изолятором, а в это время мимо проводят только что арестованного Фирсова, он специально на этот день его арест назначил, проводят, сразу в кабинет к следователю, и следователь говорит: Фирсов, Матюнина видели? Вот я его выпустил. А знаете, почему выпустил? А потому что он во всём признался, теперь вы выкручиваться будете, да?
С. БУНТМАН: Отлично! Нет — просто потрясающе!
А. КУЗНЕЦОВ: А я возвращаюсь к цитате, которую я примерно привёл в самом начале передачи, да? Но большей человеческой подлости я не видел, пишет наш журналист Александр Борин. Ну и в результате, значит, дело выводится на, значит, на второй вроде бы процесс, но им не повезло — восемьдесят шестой год, начинается Перестройка, и одна из первых прямых встреч генерального прокурора свеженазначенного, Рекункова, встреча с журналистами, на которой присутствуют в том числе и журналисты, значит, «Литературной газеты», и после того как Рекунков отчитался, значит, Борин берёт слово, говорит — товарищ генеральный прокурор, вот такое дело, такое дело, Рекунков говорит: направьте, пожалуйста, всё что у вас есть, в генеральную прокуратуру.
Через неделю ответственный сотрудник, прокурор отдела по надзору за следствием, из Москвы едет в Воркуту, две недели работает, приходит в полный совершенно ужас от того, как шесть лет велось следствие, приезжает — выезжает в командировку в Воркуту его начальник, начальник управления по надзору за следствием. Майора уволили из МВД по компрометирующим обстоятельствам, не дожидаясь пенсии, значит, работников прокуратуры назначили с понижением: прокурор Воркуты слетел со своего места, он очень, так сказать, отстаивал вот эту вот редькинскую сторону, дело было прекращено, не доводя его до второго суда, просто-напросто уголовное дело по этому поводу было закрыто. Правда, когда начали думать, а нельзя ли всё-таки добраться до тех, кого с самого начала надо было колоть и сажать, то выяснилось, что важнейшие документы уничтожены. Их следователь в своё время почему-то решил не приобщать к материалам уголовного дела, а если их не приобщать к материалам уголовного дела, у них срок хранения пять лет, он вышел — они были уничтожены. Из письма Рекункова…
С. БУНТМАН: Здорово!
А. КУЗНЕЦОВ: Из письма Рекункова в «Литературную газету»: «Следствие надлежаще организовано не было, допущена грубая волокита, необъективность, необоснованное привлечение большого числа лиц к уголовной ответственности: начальник СУ-4 Фирсов и Матюнин были незаконно задержаны, затем арестованы и длительное время содержались под стражей». Ну и после этого Редькин подаёт в суд на «Литературную газету»: клевета, диффамация и так далее. Басманный суд города Москвы, ещё не имевший тогда басманной репутации, это дело рассмотрел, Редькину в иске отказал, а на судью Верховного суда Коми приходит анонимка: как раз началась борьба с пьянством — восемьдесят пятый год, да? — у него друг умер, он пошёл на поминки, на поминках немножко больше выпил, и вдова покойного его оставила ночевать на кухне на раскладушке. Всего несколько дней, следующий день выходной был, ему не надо было на работу идти. Следующий день анонимка: позорит, всё прочее. Судью отправили в отставку, он через некоторое время умер от сердечного приступа. Вот такая вот подлейшая история из семидесятых годов.
С. БУНТМАН: А что Фирсов? Что остальные — они, их, что-нибудь о них известно?
А. КУЗНЕЦОВ: Я не нашёл, ничего не нашёл!
С. БУНТМАН: Ничего.
А. КУЗНЕЦОВ: Я пытался найти фотографии, ещё что-то, я запустил все известные мне возможные поиски — ничего! Шесть лет под подозрением, по полгода в тюрьме, Фирсов… Матюнин-то ещё в Москве хоть скрывался в многомиллионной, а Фирсов-то гулял по родной Воркуте, которая шушукалась, будучи не очень всё-таки большим городом: вот идёт расхититель, вот идёт… Такие деньжищи! Вы слышали, какие деньжищи! Мой-то пятьсот приносит, а эти, заезжие, по полторы тысячи — полторы тысячи! Вот так.
С. БУНТМАН: Ну да. Чудесно! Ну слава богу, что хоть здесь разобрались, хоть поздно, но разобрались, вот, и справедливость каким-то образом всё-таки восторжествовала.