Схимонах Николай (Монахов)

Схимонах Николай (Монахов)
(1876–24 апреля/7 мая 1969)

Схимонах Николай (в миру Василий Павлович Монахов) родился 22 июля 1876 года в Санкт-Петербурге в купеческой семье. Когда мальчику исполнилось четыре года, в семье Поповых случилось несчастье — его мать, бросив мужа, создала другую семью. Без отца мальчику жилось очень плохо. «Хотя меня и обижали, и не любили, я все же не печалился. Моей жизнью кто-то руководил, удерживал меня от всего худого, — записал в своем дневнике отец Николай. — Когда мне было около шести лет, меня отправили в школу, в купеческий приют, что у Волкова кладбища. Там я учился, там и жил. Учился я плохо. В свободное время любил читать краткие жития святых и другие духовные рассказы. Был всегда смиренен. Разговор у меня был более о том, как бы спастись и жить на небесах. Был у меня товарищ, с ним мы ходили, бегали по коридору, мечтали о том, как бы жить вместе у него в деревне, отдельно от прочих, и спасаться»1.
В приюте с мальчиком случилось несчастье. Однажды дети, с которыми он играл, втолкнули его в темную пустую залу, Василий взглянул на окна и увидел в каждом беса в полный рост. Вид их был так ужасен, что мальчик, закрыв глаза, закричал. После этого видения Василий стал сильно заикаться, и у него сошел с места левый глаз. «Заикание я просил у Господа исцелить, а глаз у меня так и остался навсегда. Господь не оставил меня, стало лучше, а сейчас и совсем мало заикаюсь. После этого видения я стал еще хуже учиться, так что учителю пришлось помучиться со мной. Я хочу сказать и знаю что ответить, но перед учителем не могу. Скажу слово и опять молчу. Слова вертятся в голове, а сказать не могу. Скорбел я очень, что плохо учусь, и просил у Господа помощи на учение, но помысел говорил мне: "Читать про себя умеешь и писать и довольно; в монастыре не нужно очень грамотному быть, так проживешь до смерти". Меня эта мысль всегда утешала. <…> Ученье у меня не шло, в голове только и было, как бы уйти в монастырь и спасаться, и молиться за всех».
 После второго класса мать забрала Василия из приюта. «Жить мне было очень плохо. Спал я на полу, был у своей матери как слуга. Не любила она меня. В это время было мне 12 лет. Питался я у них тоже плохо. Но вот знакомые пожалели меня и отправили в ученье в мальчики-портные; однако там не стали держать меня. Пришлось просить хлебца, а то голодный был».
Достигнув совершеннолетия, Василий Монахов поступил на работу в Синодальную типографию. В эти годы он посещал духовные собеседования, проводившиеся по вечерам в храмах города, ходил в Андреевский собор на Васильевском острове. Чтобы Василий не уехал на Валаам, мать забрала у него паспорт и спрятала.
«Когда я поступил на завод "Сан-Гали", мне пришлось по делам ходить поздно вечером за город, за «обводную канаву», туда, где городовых совсем не бывает, извозчики там тоже не стоят, на ночь запирают ворота на замок. Мне говорили, что ходить тут опасно, могут убить. На ночь предлагали оставаться, а утром уходить. Но Господь хранил, не трогали меня. Посмотрят, бывало, на меня и пойдут дальше». Не раз враг рода человеческого хотел его уничтожить или устрашить, но Господь незримо хранил Своего раба.
После увольнения с завода у Василия на руках оказался паспорт. После многих колебаний и горячей молитвы перед чудотворной иконой Божией Матери «Всех скорбящих Радость» Василий решил оставить мать и по слову Спасителя: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14,26) и еще: «Кто любит отца или матерь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф. 10,37), отправился на Валаам.
«Приехал я на Валаам; паспорт у меня был с собой. На душе у меня было так легко и весело, точно я вылетел из клетки, такое у меня было чувство тогда. Игумен отец Гавриил принял меня. Это было в 1900 году. Работать назначили на общих послушаниях, у нарядчика отца Саввы. Там выгружал я дрова и прочее. Потом отец Савва свел меня к игумену благословиться, одеть меня в послушники. Поставил меня в трапезную, при рабочем доме у конюшен». Спустя несколько лет наместник монастыря отец Виталий отпустил Василия домой в отпуск. Приехав к родственникам в Петербург, он узнал, что мать его тяжело больна и находится в больнице. «Я навещал ее и приносил ей все, что она хотела. Со мной вместе к ней ходил и мой брат Борис. Нашим посещением мать всегда утешалась. Наконец мать благословила меня идти в монастырь и взять с собой брата, но он не захотел».
Примирившись с матерью и похоронив ее, Василий вернулся на Валаам. Как и все вновь прибывшие в монастырь, он исполнял тяжелые монастырские послушания. «Нарядчик отец Галактион послал меня на кухню мыть ложки при малой трапезе, затем назначил кубогреем при конюшенном доме. Это было уже при игумене Маврикии. От него я получил и рясофор. После этого я исполнял послушание столовщика при большой трапезе, каменщика при мастерской от иконной и книжной лавки и будильщика».
За сердечную чистоту и простоту Василий был удостоен от Бога многих видений. «Слыхал я, как в монастыре говорили и думали, что преподобных здесь нет, здесь пустая рака стоит для воспоминания их, а они сами неизвестно где находятся, может быть, в другом месте, а не под ракой. Я наслушался этого, и мне пришла такая мысль в голову во время всенощной, когда читали кафизмы. Я сидел на хорах на первой скамейке и думал: «Ведь, наверное, нет здесь, в этом храме, преподобных Сергия и Германа, а в другом, наверно, месте, Валаам велик. Раку поставили здесь, в церкви, а их самих нет». Так размышлял я. Вдруг у меня умиление сердца, и на глазах показались слезы. Я взглянул на Божию Матерь — образ, который висел на колонне напротив креста, — Ее называют Валаамской Божией Матерью. Около этой иконы увидел я преподобных Сергия и Германа, они стояли у ног Божией Матери: один по правую, другой по левую сторону. Одеты были они в мантии и схимы, на плечах и на груди было написано: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». В руках они держали свитки, лица у них были тощие, глаза голубые, вид был божественный. Они смотрели на братию, а у меня от радости слезы лились и душа рвалась к небесам. <…> Я посмотрел опять на икону Валаамской Божией Матери, но преподобных Сергия и Германа больше не было, они скрылись. После этого я твердо уверовал, что они положены здесь, где находится рака, и что они во время службы присутствуют с нами и стоят у ног Божией Матери, молятся и смотрят на нас. Преподобные Сергий и Герман избавили меня от неверия».
В 1913 году инок Василий, как исправный послушник и известный начальству монастыря своей благочестивой жизнью, был направлен игуменом Маврикием в Москву на Валаамское подворье. Здесь в 1914 году наместник Валаамского монастыря иеромонах Павлин постриг Василия в мантию с именем Борис. Эконом подворья отец Иона назначил его пономарем и звонарем.
На подворье в Москве отец Борис чудесно обрел список с чудотворной иконы Божией Матери «Споручница грешных». «В воскресенье за поздней обедней народу было очень много. Я находился на хорах. Внизу продавали просфоры. Я сошел вниз и увидел около окна на столе против моей кладовки толстую доску, обернутую газетой и завязанную веревкой. Я подумал: "Наверное, кто-нибудь оставил и придет взять" и не обратил внимания. Богослужение кончилось, я закрыл церковь. Доска там все так и стояла. Я подумал: "Верно, кто-нибудь из братии забыл и придет взять потом". Пошел я обедать. После обеда пришли убираться. На эту доску никто не обращал внимания. Я подошел к доске, а внутренний голос мне говорит: "Возьми это себе в кладовую". Я развернул доску: она была толстая, черная-пречерная, по гвоздю я догадался, что это икона. На ней ничего не было видно. Хотел я снести доску на чердак, но внутренний голос сказал: "Зачем на чердак, ты промой и увидишь, что это такое". Я взял тряпку, макнул в керосин и начал тереть; понемногу грязь с доски стала смываться, и я увидел корону и лик Спасителя, такой ясный; казалось, будто Он смотрел на меня». В своем дневнике отец Борис приводит множество чудесных знамений и исцелений от обретенной иконы Божией Матери «Споручница грешных». «Монах Валаамского монастыря Ефрем одно время томился мрачным состоянием духа, задумчивостью и рассеянностью. Когда однажды он пришел к себе келью, на него напал страх, ему представились бесовские чудовища. На другой вечер он вспомнил про святую икону Царицы Небесной, находящуюся у монаха отца Бориса, и пришел помолиться пред сим чудотворным образом. При этом как бы кто невидимый положил ему на душу идти к себе в келью и положить несколько поклонов Пресвятой Богородице. Возвратясь к себе, инок Ефрем помолился Царице Небесной, и к нему снова возвратилось спокойное состояние духа, страх прекратился. Заступница Усердная рода христианского его исцелила от постигшего томления и страха. <…> В ночь на 19-е ноября 1931 года (по ст. стилю) два благоговейных инока на Валааме да еще одна боголюбивая душа тихо и благоговейно совершали всенощное бдение в своей келье по чину и уставу церковному. Молились они пред дивным глубокочтимым келейным образом Царицы Небесной, именуемым «Споручница грешных». Сия святая икона уже не раз показывала свои милости тем, кто с верою молился пред нею. Так и в этот раз: в этот памятный вечер она явила верным рабам Божией Матери, благоговейно молящимся пред Ее святой иконою, дивную свою милость. Спокойно и усердно молились иноки, и вот в половине службы, по обычаю, стали после «Хвалите имя Господне» прикладываться к святому образу, и как-то один из иноков своею мантией слегка, нечаянно, задел за подножку, на которой стояла большая стеклянная лампа, наполненная доверху керосином. Подножка покачнулась и лампа упала на пол, разбившись на мелкие куски. Стекло от лампы далеко откатилось в сторону, но почему-то не разбилось. Огонь на фитиле каким-то непонятным образом загорелся с нижнего конца, а вверху погас. Молящиеся три человека нисколько этим происшествием не смутились и, видя, что керосин всюду разлился: и под стол, и под аналой с книгами, а в середине керосина ярко горит фитиль от лампы, смотрели на это совершенно спокойно, словно это было самое обыкновенное и безопасное дело, и, не прерывая службы, продолжали неторопливо и благоговейно молиться. В келье воздух был совершенно чистый и не ощущалось ни малейшего керосинового запаха. Когда они уже кончали всенощную, фитиль, догорев, погас; причем сама светильня хотя и не сгорела, но сделалась вся белая и сухая совершенно. По окончании службы инок Борис собрал керосин с полу, которого было так много, что он две большие тряпки, совершенно мокрые от собранного керосина, вынес из кельи и бросил в огонь. Они с шумом и силой мгновенно вспыхнули и ярко-ярко загорелись пылающим пламенем. Уже после службы иноки как бы очнулись и, придя в себя, поняли, какой страшной опасности они подвергались, но заступлением Царицы Небесной произошло это чудо и спасение от многих бед. И стали они горячо воссылать свои молитвы и благодарения Царице Небесной, заступлением и помощью Которой были спасены от пожара, страха, потери монастырских вещей и вообще всякой неприятности и взыскания со стороны монастырского начальства».
На Валаамском подворье в Москве отец Борис пробыл четыре года и перед Первой мировой войной вернулся в монастырь на Валаам.
1924–1925 годы стали одними из трагических в истории Валаамской обители. После революции 1917 года обитель территориально принадлежала получившей независимость Финляндии. В 1921 году Финляндская Православная Церковь получила автономию от Святейшего Патриарха Тихона. Впоследствии, в 1924 году, воспользовавшись нестроениями в Русской Православной Церкви и заточением в Донском монастыре Святейшего Патриарха Тихона, Финляндская Православная Церковь под давлением правительства Финляндии переходит в ведение Константинопольского Патриархата. Начинается насильственное введение в православных приходах Финляндии и монастырях Валаамском и Коневском нового, григорианского, стиля. На Валааме в единой доселе монашеской семье произошел раскол среди братии — на новостильников и старостильников. «1925 года 10 сентября на Валааме было разделение старого и нового стиля. Стали принуждать переходить на новый стиль. Многие из братий остались по-старому. Начались суды. Приехало церковное управление; во главе с нашим игуменом отцом Павлином был суд; стали призывать по одному каждого из братий. Многих уволили из обители. Пришла очередь и моя. Вошел я в комнату, там сидел игумен Павлин с прочими из Церковного управления. <…> Они спросили: "Признаешь ли игумена отца Павлина? Будешь ли ходить в собор по новому стилю?". На их вопросы я не мог ответить, у меня в это время точно отнялся язык. Они усомнились и сказали: "Ну, что же ты не отвечаешь?". Я не мог сказать ничего. Тогда они сказали: "Ну иди, раб Божий, и подумай". Я начал молиться Божией Матери, Споручнице моей в сердце моем: «Скажи мне и укажи путь жизни моей: на какую сторону идти, за новый или за старый стиль? В собор ходить или куда?". И молился я, грешный, Матери Божией во время своего послушания на кухне. Когда я свое послушание вечернее кончил, пошел к себе в келью и подумал в простоте сердца своего: "Что же Матерь Божия не извещает меня?". Но милость Божия не оставила меня, грешного. Она желает всем спасения. Вдруг в келье моей явился собор, такой же, как он и есть, высоты, длины и ширины. Удивился я чудному явлению. Как он вошел в мою маленькую келью? Но внутренний голос сказал: "Богу все возможно, нет ничего невозможного". "Ну вот, надо ходить в церковь, в собор, по новому стилю". В то время, когда я так размышлял, сверху спустилась завеса церковная, голубая, посредине завесы золотой крест. Собор остался за завесой. Я остался по другую сторону собора; собор стал мне не виден, и внутренний голос говорил: «Иди на старый стиль и держись его». И слышу женский голос сверху: «Если хочешь спастись, держи предание святых апостолов и святых отцов». И во второй раз то же самое повторилось, и в третий раз голос сей: «Если хочешь спастись, держи предание святых апостолов и святых отцов, а не сих мудрецов». После этого чуда все скрылось, и я остался один в келье. Сердце мое возрадовалось, что Господь указал путь спасения по молитвам Божией Матери».
В декабре 1939 года, во время русско-финской войны, братия монастыря была эвакуирована в глубь территории Финляндии, где в местечке Папинниеме  в 1940 году был основан Ново-Валаамский монастырь. Весной 1957 года монахам Валаамской обители была предоставлена возможность возвратиться на Родину. Отец Борис первым подал заявление о возвращении и 15 октября 1957 года прибыл в Выборг, откуда был направлен в Псково-Печерский монастырь вместе с другими иноками Валаамского монастыря. Архиепископ Псковский и Порховский Иоанн, настоятель Псково-Печерского монастыря, постриг его в схиму с именем Николай. В продолжение всей своей жизни отец Николай сохранял жизнерадостность, всегда благодарил Господа за Его милости. Келейник отца Николая иеромонах Кенсорин вспоминал о старце: «Более всего я общался с отцом Николаем. Мы жили с ним в одной келье. Я его навещал также и раньше. Раз я был в великом расслаблении —  даже не мог нести послушание. Увидев его в саду, я радостно побежал к нему и рассказал свое горе. Он меня крепко обнял, прижал к себе —  и тут же я получил исцеление от его прикосновения. Поэтому, находясь у него, я постоянно чувствовал, что это святой человек. Отец Михаил (Питкевич) при жизни также постоянно напоминал мне об этом. Всегда, придя его проведать, говорил: "Он благодатный старец. Благодать дается за великий подвиг, а ему дана за великое смирение и любовь". Он имел дар непрестанной молитвы. Особенно он молился ночью. С 11 часов садится в кресло и всю ночь до 5 часов утра сидит и молится. Я встаю, а он говорит: "Вот теперь мне пора отдохнуть. Господь любит ночную молитву".
Так продолжалось четыре года на моих глазах, пока старца не оставили силы. Постоянно живя с ним, я чувствовал, как небесный свет озарял келью во время молитвы, душа моя также наполнялась неизреченной радостию. После полунощницы и церковной службы, напоив старца чаем, я уходил на послушание в пекарню, на просфорню или на общие работы, а он продолжал молиться за обитель, за братий, трудящихся во святой обители, и обо всем мире. Тот же молитвенный дух я постоянно чувствовал и на послушании.
Встречал он меня с великою радостию, как ребенок любящую мать. Эту радость его нельзя понять и передать словами. В нем было много детского: простота, смирение, послушание и необыкновенная, непостижимая любовь. Он часто говорил: "Мне Господь сказал: "Под старость ты будешь как дитя". Даже его лицо подтверждало это.
Мне приходилось часто служить в церкви седмицу иеродиаконом, а позднее иеромонахом — по вечерам и Литургию по утрам — или просто ходить в храм молиться, и удивительно: когда старцу нужна была моя помощь, он просил Господа, чтобы прислал меня к нему. Я это чувствовал и приходил как раз в тот момент, когда я ему был срочно нужен. Он был 10 лет совершенно слепым и, конечно, нуждался в постоянной помощи. Но все же, забывая свою нужду, он отпускал меня на богослужения и послушания. Часто я его видел сияющим неземной радостию: в эти моменты он был посещен небесными жителями. Все это он часто скрывал по своему великому смирению. Раз, придя из церкви, я увидел его обливающегося слезами; он сказал: "Меня посетил Господь".
<…> Посещающую братию и паломников принимал с великой радостию. Даже многим целовал руки. Всех поучал смирению, послушанию и любви. Поучал заниматься Иисусовой молитвой и вообще непрестанной молитвой. Братию поучал подчиняться наместнику да и всем вышестоящим подчиняться с великим смирением и любовию. Также и всех учил жить в мире, любви и согласии. Часто говорил: "Бог есть любовь, без любви нет спасения".
Громадное у него было смирение. И вот однажды, когда приехала мама помогать мне ухаживать за этими старцами, я в шутку сказал: "Мама, вот сейчас я проверю смирение отца Николая схимонаха». Я просто подошел к нему и говорю: "Отец Николай, зачем ты обидел мою маму?" Он тут же, безо всяких оправданий, пал ей в ноги и закричал: "Тетя Зина, прости меня, грешного, что я тебя обидел". И сразу повалился ей в ноги! Ему было 93 года. С трудом я поднял и посадил в кресло великого старца. И маме сказал: "Вот видишь, какое глубокое смирение у старца. Ведь у нас скажи какому-то послушнику, что он чем-то провинился, так он будет оправдываться целый час или тысячу слов скажет в свое оправдание"».
Предчувствуя Великим постом 1969 года близкую кончину, отец Николай сказал своему келейнику иеромонаху Кенсорину, что «это последняя Пасха в его жизни». Старец просил всех простить его и  в молитвах не забывать, постоянно обращаться с сокрушенным сердцем к Царице Небесной, Покровительнице монашествующих, совершающих труды и подвиги во славу и спасение мира. На рассвете 7 мая, помолясь со слезами и приобщившись в последний раз Святых Христовых Таин, схимонах Николай по окончании «Канона на исход души» тихо почил о Господе. «Он хотел умереть на Пасху – так Господь и сподобил преставиться в день Преполовения. Сорок дней было ему в день памяти Всех святых, в земле Российской просиявших»4. 9 мая почивший старец схимонах Николай при пении пасхального канона «Воскресения день...» был погребен в пещерах, вместе с остальными Валаамскими старцами.