Нереал-политик

28 декабря 2020 года Лев Александрович Пономарев, 80-летний доктор физико-математических наук, более известный как защитник сирых и убогих, был первым внесен Министерством юстиции РФ в список «физических лиц — иностранных агентов», то есть в категориях Шмитта назначен врагом России № 1. До этого к «агентам» уже были отнесены три или четыре созданных им организации. Чем он заслужил такую стигму или, наоборот, почетное звание?

В кругу друзей и знакомых Пономарев вызывает не только уважение мужеством и упорством, но и нежное отношение — некоторой своей «недотепистостью», что ли. При этом он ужасно, экзистенциально одинок. Его фигура выглядит неуместно перед главным подъездом ФСБ на Лубянке среди задорно рискующего молодняка, а в спецприемниках, где в последние годы он провел в общей сложности около месяца, не теряя времени даром, он читает сокамерникам лекции о правах человека.

Он даже не «бумер», а ископаемое, молодым трудно принять его всерьез. «Дождь» быстро выпустил короткие очерки про всех «иноагентов» из первого списка — кроме Пономарева. Это не невнимание, они его просто не смогли понять, но и обидеть не хотели. Он очень назойлив, когда надо кого-то вытащить из застенков, может позвонить в любое время дня и ночи, но если его послать, привычно не обидится и сразу отстанет. А посылают Леву частенько, ведь из его затей обычно все равно ничего не получается. Хотя это и не его вина.

А может, что-то и получается, но не так скоро, а мы нетерпеливы. Лев — воплощение советского (вымирающего вида) интеллигента, выражение его лица, одновременно извиняющееся и извиняющее: «Ну как же вы не понимаете?!..» Не понимаем, потому что проскакиваем второпях. А зря.

Как и у всякого настоящего «иностранного агента», путь Пономарева к этому званию был долог и во многом обусловлен случайными совпадениями.

Дед героя пахал землю к югу от Урала, его раскулачили в конце 1920-х, а отец носил красный галстук и это (про раскулачивание) скрыл, потому что хотел стать летчиком, но его разоблачили, и он стал железнодорожником. Мама работала медсестрой: маленького Леву, родившегося в сентябре 1941 года, нянчили раненые красноармейцы в госпитале в Акмолинске (нынешняя столица Казахстана — Нур-Султан), пока отец под бомбами ремонтировал пути в прифронтовой полосе.

В 1953 году семья переехала в Москву, в Перово — отец работал в министерстве, где отвечал за московские трамваи. В школе Лева был активным комсомольцем, но к старшим классам общественная жизнь уже вызывала у него отвращение: после года работы на заводе поступил в Физтех. В 42 года в Институте теоретической и экспериментальной физики («Курчатнике») он защитил докторскую, посвященную рассеянию каких-то там частиц в промежутке времени одна десятая в минус десятой степени секунды. Об этой рутине Лев вспоминает без энтузиазма, считает, что как ученый звезд с неба не хватал, и это все ерунда по сравнению с тем, что переживала страна. А главный его талант раскроется в перестройку и будет состоять в «желании и умении строить общественные организации».

В 70-е годы Лев познакомился с физиком Юрием Орловым — основателем и первым руководителем Московской Хельсинкской группы (МХГ) — и стал бывать с ним в диссидентских компаниях. Такие посиделки 70-х и начала 80-х я и сам помню примерно так же, как он: самиздата, Галича, «политики», портвейна и сложно переплетенных романов для тех, кто не составлял их идейный костяк, там было примерно поровну. По словам Пономарева, у которого к этому времени было две маленьких дочки, диссиденты «раздражали его своей нервозностью» (и здесь я его понимаю), взгляды он их разделял, но «не присоединялся».

Зная об их отношениях с Людмилой Михайловной Алексеевой (она скончалась в конце 2018 года), очень нежных и одновременно доходивших чуть ли не до скандалов, я предполагаю, что к МХГ Лев не столько «не присоединялся», сколько его не присоединяли. Во-первых, он всегда рубил сплеча, что думал, а работа над «Хроникой текущих событий» (правозащитным бюллетенем, который Алексеева перепечатывала на машинке) требовала конспирации — пусть с нынешней точки зрения и довольно наивной. А во-вторых, он требовал переходить к политической деятельности, а идеология правозащитников основывалась на том, что «мы не про политику, а только про права человека».

Сразу после основания МХГ в 1976 году Орлова арестовали. Весной 1977-го Пономарев рвался в суд в Люблино, который считался «открытым», но зал был заранее набит курсантами, и они с академиком Сахаровым ходили вдоль забора. Пока Орлов сидел семь лет в пермских лагерях, Пономарев с ним переписывался — в таком жанре они обсуждали проблемы теоретической физики и прикладной лингвистики. А когда после отсидки Орлова выслали в поселок Кобяй в Якутии, Лев с их общим другом и женой Орлова втихаря к нему съездили, причем при всей своей внешней бесхитростности Пономарев сумел отснять и провезти фотопленку — снимки с Орловым из Якутии были опубликованы в газете «Нью-Йорк Таймс».

Горбачевская перестройка легализовала советских диссидентов, а правозащитники оказались среди них наиболее организованным и многочисленным отрядом: в условиях репрессий платформа прав человека позволяла объединять людей не просто разных, а очень разных убеждений. «Наступило мое время», — говорит об этом периоде Лев, скромно аттестуя себя «лидером второго уровня».

Энергия у доктора физики (а он продолжал ставить эксперименты, публиковать научные работы и вести семинары) была в самом деле ядерная. В 1988 году он стал одним из создателей «Мемориала» (ныне признанного Минюстом «иноагентом»), сумев организовать сбор подписей в его поддержку — как массовых (тысячи писем приходили сначала на его домашний адрес), так и штучных: он убедил поддержать «Мемориал» практически всех, чьи имена тогда были на слуху, кроме Солженицына. Следующим шагом стало создание оппозиционного (по отношению к Верховному Совету СССР) движения «Демократическая Россия», которое получило значительное число мандатов на выборах народных депутатов РСФСР 1990 года, выступило с инициативой учреждения поста президента РСФСР (наряду с президентом СССР) и выдвинуло на него Бориса Ельцина как фактическую альтернативу Михаилу Горбачеву.

В марте 1990 года Пономарев уговорил члена политбюро Анатолия Лукьянова дать разрешение на проведение митингов на Манежной площади, убедив его, что люди все равно придут и лучше избежать столкновений, а пришли сотни тысяч. После августовского путча 1991 года депутат Пономарев возглавил парламентскую комиссию по расследованию причин и обстоятельств ГКЧП. Народным депутатом РФ он оставался до октября 1993 года, когда «Демроссия» потеряла в Верховном Совете свое влияние, уступив блоку Руслана Хасбулатова, что закончилось стрельбой по Белому дому из танков и роспуском того состава парламента.

«Время Пономарева», однако, закончилось быстро: на скандальных выборах в Госдуму в декабре 1993 года четверть мандатов получила ЛДПР, что для гайдаровского «Выбора России», который собрал 15 процентов, означало провал. Пономарев вернулся в Госдуму в 1994 году, в октябре с Галиной Старовойтовой и Глебом Якуниным они создали партию под тем же дискредитировавшим себя в глазах избирателей брендом «Демократическая Россия», но существенной роли она уже не играла — после начала военных действий в Чечне осенью 1994 года эта партия «ушла в оппозицию», где Борис Ельцин и его сменившееся окружение могли ее просто не замечать.

Они ставили себе в заслугу ниспровержение СССР, что не было лишено оснований, но с поправкой на то, что «диссидентами» в позднем СССР были все думающие люди, включая, пожалуй, и Горбачева, а СССР был обречен в силу своей экономической неэффективности. Центральная для бывших советских диссидентов идея борьбы за права человека заняла узкую нишу: мечты о политических правах и свободах поблекли на фоне экономического обнищания, а с приходом к власти Путина и его команды правозащитная деятельность была постепенно стигматизирована — как чуждая российским традициям и осуществимая исключительно на деньги вновь проклятого Запада.

Как сетует Лев, «в музее Ельцина нас нет» (я бы добавил: и там тоже). Историографы путинской эпохи тот период предпочитают замалчивать, если не клеймить 90-е как «лихие», хотя для многих это было время промелькнувших надежд. Но, может, и лучше, что Пономарев мало ассоциируется с событиями тех лет: на этом политических очков уже не заработаешь, а он считает себя именно политиком — что, признаться, показалось мне сначала довольно неожиданным.

Попытка воссоздать Московскую Хельсинскую группу была предпринята еще в 1989 году, но то был период, когда правозащитная деятельность как противостояние репрессивному государству временно потеряла смысл. Однако смысл вскоре вернулся, а одновременно из вынужденной эмиграции вернулась и Людмила Алексеева, возглавившая МХГ в 1996 году. На этот раз Пономарева «присоединили», но он тут же разошелся во взглядах с большинством, и на рабочие мероприятия особо настойчиво его звать перестали — иначе вся работа утонула бы в дискуссиях.

Как и 20, потом 30, а теперь уже и 40 лет назад, расхождения касались понимания правозащитной деятельности, про которую в МХГ упорно твердили, что «мы вне политики, потому что политика — это борьба за власть, а нам ее не надо». Пономарев же, хоть кол ему на голове теши, настаивал на политическом характере правозащиты и требовал, в том числе в регионах, опираться на «политиков». Только где он их теперь видел? Такие, как он, застряли в 90-х, а в «политике» популярны стали совсем другие игры, и среди их участников люди, подобные Льву, будучи убежденными бессребрениками, вызывали недоумение и смех.

У Людмилы Михайловны с ее подкупающей простотой каким-то образом уживались и житейская мудрость, и даже хитрость: охоту на «иностранных агентов» она провидела задолго до принятия первого закона об этом (в 2012 году), как и риски «политической деятельности» в условиях авторитаризма. Думаю, тут она перехитрила даже Путина, приезжавшего в ее арбатскую квартиру с букетом роз в гости, а в составе Совета по правам человека она оставалась последней, кому никто никогда не решался заткнуть рот.

Совсем иначе в эту эпоху складывалась судьба Пономарева и создаваемых им с середины 90-х НКО, которые финансировались западными фондами и все раньше или позже были признаны «агентами». Самого его в первый раз посадили на трое суток за организацию пикета в память о жертвах Беслана в 2006 году, в марте 2009 года он был избит, судя по всему, провластными «титушками» (нападение не было раскрыто). Еще трое суток за участие в чем-то несанкционированном он получил в 2010 году, а вскоре и еще четверо — за «неповиновение». Дальше стало жестче: в декабре 2018-го Пономарев получил 25 суток за репост призыва выйти на акцию в поддержку обвиняемых по делам «Сети» (запрещена в РФ) и «Нового величия». В Мосгорсуде срок скостили до 16 суток, но на состоявшиеся в эти дни похороны Алексеевой, в отличие от Путина, он так и не попал, хотя при всей сложности их отношений для Людмилы Михайловны, я думаю, присутствие Льва было бы важнее.

Благодаря ее заступничеству в течение нескольких лет организации Пономарева получали президентские гранты, а он честно пытался выпутаться из сетей закона об «иностранных агентах». Со смертью Алексеевой и эти копейки закончились, а в 2019 году движение «За права человека» было ликвидировано по решению Верховного суда. (Рассказы про «продажного» Льва по телевизору и в газетах мы уж тут пересказывать не будем.)

Как всякий честно трудившийся человек, Пономарев, конечно, получает от государства пенсию — но не такую, как его идейные противники: полицейские, следователи и судьи. И уж совсем не такую, какую положили себе депутаты Госдумы, — но уже после того, как его туда не выбрали. В былые годы уже доктором наук он не чурался ездить на шабашки и в тайгу собирать шишки, «бомбил» на машине, пока она у него была, но теперь стал для таких заработков староват. У Льва четверо детей и 13 внуков, которые вправе им гордиться, но это все.

Лев очень обрадовался, узнав, что «Новая» хочет о нем написать, но мы долго не могли найти пару часов для обстоятельного разговора. Наконец он выкроил их аккурат в тот день, когда многие его бывшие и будущие подзащитные вышли на улицы протестовать против ареста Навального. Я удивился, почему он не на Лубянке: «На этот раз без меня справятся, — сказал он, торопясь перейти к существу дела. — Я уже пять раз сидел в спецприемнике, за меня есть кому отсидеть теперь. А мне важнее Женю отвести к Москальковой…»

Женя — это зэк, освободившийся из Ангарской ИК-15, свидетель бунта, пыток и изнасилований. Лев стал деловито рассказывать о пытках, о том, как Женю уговорили написать заявление в Следственный комитет и тайно, с предосторожностями везли в Москву, чтобы показать Москальковой. И эта встреча произошла, хотя заявление в СК у них не приняли — мол, сначала надо проверить, не участник ли тот бунта, и в госзащите — по сути, против самих же «силовиков» — Жене тоже отказали.

Так что и это начинание Льва едва ли увенчается каким-то сногсшибательным успехом, хотя кровушки у ФСИН он, конечно, попьет. Но интересно другое: Татьяна Москалькова — генерал МВД, государственный служащий высшего класса и номенклатура Государственной думы. И пусть это даже не совсем так, но Дума — та самая, которая принимает уж и не вспомнить какой по счету закон об «иностранных агентах». У Уполномоченного по правам человека целый «аппарат», но «иностранного агента» Пономарева Татьяна Николаевна принимает лично — и довольно часто.

Генерал Москалькова, я думаю, понимает главное: Лев хлопочет не за себя и «не в интересах Запада». А то, что не все можно доказать, особенно если доказательства собирают те, у кого рыло в пуху, она тоже понимает…

Неужели этот человек в самом деле так опасен для власти и почему выбор для первого списка «физлиц-иноагентов» пал именно на него? Тому есть ряд объяснений, и мы начнем с самого простого: такого «агента» и вычислять не надо — вот он весь на виду. С другой стороны, угомонить его сложно: все-таки постоянно отправлять его в таком возрасте на нары некрасиво, да и бог знает, за что он там станет агитировать. Но штрафами уже не проймешь: денег-то у него все равно нет.

Он все время создает что-то не сильно организованное (в отличие от той же МХГ и тем более «Медиазоны» или «ОВД-Инфо», работающих на той же поляне) и как бы неукорененное, но оно же вдруг оказывается и неискоренимым. О постоянном пополнении «движения» Льва заботятся «правоохранительные органы» — за последние годы к нему пришли: запрещенные свидетели Иеговы, члены запрещенной «Хизб ут-Тахрир», мамы обвиняемых по делам запрещенной «Сети», «Нового величия» — да мало ли кого еще «силовики» подтолкнут к нему завтра? Лев смотался на Шиес, замутил «родительскую солидарность» и пару демонстраций, в отличие от «укорененных» НКО и зарегистрированных СМИ он может позволить себе уже ничего не доказывать: с одной стороны, все и так понимают, что правда по большому счету на его стороне, а с другой — ну, выкатит ему суд еще миллион штрафа, и что?

Для «силовиков» Пономарев, конечно, враг: там понимают политику по Шмитту — как пространство, в котором определяются друзья и враги. Последние лет пятнадцать ничем другим они там и не занимаются — с друзьями, правда, получается не очень, зато враги и шпионы плодятся как кролики. Их бы воля, «сутками» Лев, наверное, не отделался бы. Но в АП есть и более гуманное крыло, где политику понимают в византийском духе, и для тех Пономарев — простофиля и шут, которого надо бы как-то нейтрализовать, но и расстреливать вроде не за что.

Позиция прежних советских диссидентов (а с их подачи и СПЧ при Федотове) состоит в том, что правозащитная деятельность остается вне политики. Может, и годилось для 90-х, но в нынешних условиях — чистое лукавство. Сейчас в РФ борьба за права и свободы человека, за правовое государство и независимый суд — это борьба против власти, ведь все понимают, кому, и не только в Кремле и в Москве, она на самом деле принадлежит.

Оказывается, нелепая на первый взгляд претензия Пономарева быть политиком на самом деле не так уж смешна. Такие политики сейчас и нужны — в первую очередь в Государственной думе, но и в президентской администрации тоже. Молодые и новые люди, которые в январе вышли на улицы «за Навального», на самом деле не претендуют на власть в понимании Шмитта, не ищут врагов, и власть им (нам) на фиг не нужна. И уже по этой причине это не совсем «за Навального». Но почему же политика — обязательно игра с нулевой суммой? Как говорили британские колонисты Америки году в 1750-м, «No taxation without representation»: если у нас нет представительства, с какого перепугу мы платим налоги?

Идеи Льва Пономарева сегодня очень востребованы, пусть даже сам он останется в истории не политиком, а чудаковатым, отзывчивым донкихотом.

Леонид Никитинский