«вечная весна» чеховской «белой дачи»
…А началась моя ялтинская биография в 1981 году. Вскоре после защиты диссертации о Чехове по направлению Министерства культуры СССР я переехал из Арзамаса в Ялту. Прошёл, так сказать, всю страну…
Отрывки из эссе
Геннадий Шалюгин,
Ялта
…А началась моя ялтинская биография в 1981 году. Вскоре после защиты диссертации о Чехове по направлению Министерства культуры СССР я переехал из Арзамаса в Ялту. Прошёл, так сказать, всю страну… Способствовала этому племянница писателя – Евгения Михайловна Чехова, с которой я подружился в Москве. Всю жизнь она занималась музыкальной педагогикой, а под старость в ней проснулся семейный писательский дар. Ей хотелось, чтобы во главе ялтинской «Белой дачи» встал учёный-чеховед, а не местный номенклатурный чиновник, которого перебросили «на культуру» из, так сказать, банно-прачечного комбината.
Поначалу я стал заместителем директора по научной работе. Поселили меня в мемориальном флигеле, где во времена Чехова размещались кухня и комната кухарки. Некоторое время тут пожил и сам писатель и, по слухам, начинал писать «Даму с собачкой». По утрам, выходя на работу с крылечка флигеля, я частенько сталкивался с толпой экскурсантов, которые, глядя на мою бородку и очки, в шутку обращались ко мне: «Антон Павлович, дайте автограф!»
Молодому учёному, привыкшему за годы сидения в библиотеках постигать суть писателя через призму его текстов, в музее открылся совсем новый Чехов. Вот на письменном столе лежит в изящной стеклянной ванночке стеклянный же валик. Оказывается, Антон Павлович пользовался им для смачивания марок перед тем, как приклеить их на конверт. Писем отсюда разлетелось по свету несчитано. Мы в быту обычно используем для наклеивания марок язык: прошёлся языком по марке – и порядок. У Чехова было сложнее. Он болел туберкулёзом и понимал, что таким образом можно разослать заразу по всему свету. Потому пользовался безопасным валиком. Так знакомство с одним из предметов, окружавших писателя, раскрывает главную черту его личности: заботиться о людях. «Не навреди!» – этот завет он соблюдал и как врач, и как писатель. Кое-какие причуды Антона Павловича приводили в недоумение даже близких.
…Жизнь в чеховской усадьбе имела свои прелести: каждый день начинался с путешествия в сад, где меня молча приветствовали деревья, хранившие на коре прикосновения руки самого Антона Павловича. Были моменты какого-то душевного слияния с рукотворной природой сада. Особенно чувствовалось это в ночные минуты, когда усадьба была безлюдна, а с яйлы на сад налетал ветер, и деревья, раскачиваясь, жалобно стонали: старых, еще «чеховских» деревьев и кустарников в саду было немало. Возле парадного крыльца стоял огромный айлант, чудь далее, расставив мохнатые лапы на весь дворик, раскинулся кедр.
Чехов посадил большие деревья специально для защиты дома от ураганов. От ветра ветви раскачивались вверх и вниз, словно лапы доисторического чудовища. В саду слышался плеск воды из ручья, вытекавшего из тёмной пасти узкого тоннеля, пробитого в теле прилегавшей сверху дороги. Рядом шелестела роща высоких бамбуков, насаженная, по преданию, самим хозяином дачи. Душа, настроенная на поэтическую волну, воспринимала всё это как необыкновенную музыку и действо, созвучное древним мистериям. Не писать стихи в такой обстановке было невозможно. И самое первое, что родилось у меня здесь, – стихотворение «В чеховском саду». Стихи отразили тот необыкновенный романтический настрой, которым жила душа в первые дни приобщения к Чехову:
В чеховском саду
Лапа кедра ли, ящера лапа...
Первозданная странность в саду.
От ручья поднимается запах
Ворожбы... Замираю. Иду.
Влага длинного тёмного зева
Выплывает навстречу звезде,
Как начало глухого напева,
Что меня провожает везде.
Я ловлю эту томную гамму,
Я запомнить пытаюсь мотив...
А ручей у ноги моей самой
Тёмен, звёзден и молчалив.
Наклонюсь, как в бреду, полусонье,
До живого дотронусь следа.
Пробежит борозда по ладони
Ниоткуда – и в никуда...
Тема чеховского сада стала одной из самых значимых в моей поэтической жизни. В самом деле: о самом Чехове написаны сотни книг, очерков, стихотворений. Трудно найти свежие краски. Да и сама манера вещать о писателе, как о засахаренном марципане, претит душе. Но ведь о писателе можно рассказать так, как это сделал его друг Иван Бунин в стихотворении «Художник», воспроизведя, собственно, не самого Чехова, а его мысли о неизбежной смерти не в форме горестных ламентаций, а в образах его ялтинской усадьбы!
Сад – продолжение пейзажа чеховской души. В январе ялтинский климат часто приносит сюрпризы. В середине месяца вдруг наступает необыкновенная теплынь: на цветках мушмулы начинают жужжать пчёлы, благоухают кремовые соцветия жимолости, весело журчит ручей… Старый кедр, стоящий возле входа на Белую дачу, возвышается в саду как патриарх. Посаженный руками Антона Павловича, он прожил уже более ста лет, впрочем, такие деревья, как библейские старцы, живут сотни лет…
Вообще говоря, чеховский сад цветёт круглый год, и это одна из тайн, которая постигаема только большими поклонниками творчества писателя. Если ты посетил сад не менее десятка раз и в разные времена года, тебе откроется его удивительная прелесть. В декабре-январе в саду цветут жимолость душистая и мушмула японская. В феврале расцветают венчики кизила, в марте форзиция покрывается тысячами цветков, напоминающих крылья ярко-жёлтых бабочек. В апреле и мае цветут розы и глицинии, в августе – индийская сирень. В сентябре сияют звёздочки клеродендрона. И так без конца – вплоть до Нового года. Это и есть чеховская «вечная весна».
«Моя ялтинская дача вышла очень удобной. Уютно, тепло, и вид хороший. Сад будет необыкновенный. Сажаю я сам, собственноручно. Одних роз посадил сто – и все самые благородные, самые культурные сорта, 50 пирамидальных акаций, много камелий, лилий, тубероз и проч. и проч.» (Вл.И. Немировичу-Данченко, 24 ноября 1899 г.).
«Произошло чудо: у меня в саду в грунту расцвела ка-мелия – явление в Ялте, кажется, небывалое. Она пере-зимовала, пережила 8-гр<адусные> морозы. Мне кажется, что я, если бы не литература, мог бы быть садовником». (М.О. Меньшикову, 20 февраля 1900 г.).
«В саду из 70 роз, посаженных осенью, не принялось только 3. Лилии, ирисы, тюльпаны, туберозы, гиацин-ты – всё это ползет из земли. Верба уже позеленела; около той скамьи, что в углу, уже давно пышная травка. Цветёт миндаль. Я по всему саду наставил лавочек, не парадных с чугунными ногами, а деревянных, которые выкрашу зелёной краской. Сделал три моста через ручей. Сажаю пальмы». (О.Л. Книппер, 14 февраля 1900 г.).
Сад – место, где природа и культура соединяются самым пленительным образом. При всем различии природы и культуры, которая как бы встаёт над природой, в них есть нечто общее, восходящее к первоначалам бытия: красота. Красота замысла и воплощения. Это соображение в полной мере относится к чеховскому саду. Тут нет насилия над природой в том смысле, который проявляется при взгляде на стриженых под петуха или верблюда деревьев. Конечно, без стрижки не обошлось и в чеховском саду: территория его мала, надо поневоле ограничивать бесконтрольный рост ветвей и сучьев. Но главное – идея, вытекающая из природного источника: ради красоты не надо насиловать растения. Чехов добился исключительного эстетического качества другим путём: он собрал в саду растения со всех концов света, чтобы в совокупности они создали образ «вечной весны», вечного цветения природы. Аналог того самого райского сада, воспоминания о котором до сих пор тревожат культурную память человечества.
Красота – круг, в центре которого – добро. Чехов думал не только о круговороте цветения – думал о круговороте жизни. Недаром он высадил на каменистом склоне 50 пирамидальных акаций, которые не только распространяли белое благоухание, не только спасали юный сад от палящего южного солнца. На корнях акаций, которые родились в далёкой Америке, имеются клубеньки, которые, подобно всем известному клеверу, запасают азот, обогащают питательными веществами почву. Деревья умирают, оставляя после себя благодатную почву для последующих обитателей сада. Не так ли поступал Чехов-писатель, творя литературные образы?
Ялтинские литераторы привыкли к тому, что слово «осень» ассоциируется со словом «Чехов». Ежегодно в Ялте проходит поэтический фестиваль «Чеховская осень». Это и дань уважения человеку, который создал городу особую творческую ауру, и грустная констатация того факта, что последние годы жизни писателя – его закатные дни – прошли именно в Ялте. Эта грусть разлита и в чеховском саду, невозможно не ощутить её при виде берёзки, вдруг надевшей осенний наряд среди буйной зелени сада. Берёзку в саду посадил сам писатель, но её сломало ветром ещё при его жизни. Дерево погибло, но жизнь продолжается… Мне нравится образ пустоты, ощущаемой в проёмах между камнями на дорожке сада: при косом освещении эти провалы теряют вещественность. Чернота и пустота. Разве не то же возникает при уходе человека из жизни?
Чеховская тема плавно переходит в тему Ялты. В городе много мест, которые хранят память о Чехове. Это и местная гимназия, где писатель часто бывал как попечитель, и городской театр, где Антон Павлович смотрел свои пьесы в постановке МХТ, и дача «Омюр», где он прожил полгода до окончания строительства собственного дома. Но центром притяжения, конечно, является набережная. Здесь, в кондитерской Верне, он делился секретами мастерства с юной писательницей Еленой Шавровой. Тут гуляла со шпицем героиня его самого «ялтинского» рассказа. Дух Чехова витает над набережной до сих пор! ′