Советский человек Донбасса
В медиапространстве ходят слухи, что мятежные республики скоро станут частью России. Но кто эти люди, которые там живут?
В Донецкой и Луганской республиках во многом ориентируются на Россию. Вот и Парад Победы в честь 75-летия окончания Великой Отечественной войны состоялся здесь одновременно с российским. Есть, однако, и серьезное отличие. По центральным улицам городов прошли действующие военные, те, кто в обычные дни несет службу на передовой, линии соприкосновения между войсками республик и вооруженными формированиями Украины. За шесть лет война здесь стала обыденностью. Люди ранее мирных профессий уже привычно существуют в режиме между передовой с постоянными обстрелами, расположением части и редкими увольнительными. Поэтому выходной в день парада стал для них еще и дополнительной возможностью увидеть родных. По окончании парадные «коробки» рассыпались по центральным улицам, превратились в чьих-то мужей, отцов, сыновей и братьев.Война — и нынешняя, и давняя — здесь до сих пор дело личное. Так, на Донбассе существует практика «парадов в честь одного героя». Это когда те самые действующие военные в небольшом числе проходят строем и с песней по улице «своего» ветерана — из тех, кто еще живет в Донецке, Горловке, Ясиноватой или каком-нибудь совсем маленьком шахтерском поселке. Сверхценность той, давней Победы ощущается донбассцами особенно остро хотя бы потому, что праздновать окончание собственной войны пока рано. Более того, среди местных жителей бытует взгляд, что нынешняя «странная война» у них дома — своего рода эхо той, великой. Причина проста: с самого начала строительства украинской политической нации в ход пошли кирпичики из истории объединений вроде ОУН и УПА, во время Великой Отечественной сотрудничавших с германскими нацистами. Радикализация Украины в 2013–2014 годах проходила в том числе под знаменами украинских полицейских батальонов и отрядов самообороны на службе Третьего рейха, украинской дивизии СС «Галичина», с именами «героев» вроде Степана Бандеры и Романа Шухевича в качестве отцов нации.
После трагедии в Одессе 2 мая 2014 года, когда в результате столкновения украинских радикалов с пророссийскими активистами последних загнали в Дом профсоюзов и подожгли здание, число жертв — около пятидесяти человек, — на ютубе появилась песня, которую исполнял парень с закрытым лицом. «Детки в детском садике взяли в руки ластики, звездочки затерли и рисуют свастики...» — пел человек под ником Серафим Серафимов. Затем сообщалось о юных орлятах Степана Бандеры, о маленькой девочке, которая теперь живет «на вулице Шухевича», о желании облить радикальных украинских политиков и олигархов «бензином из канистры», а в припеве — «да, пускай в моем сердце и трезубец... а я теперь москаль».
Вопиющая неполиткорректность этой «песни протеста» (лирический герой, сознавая свою украинскую этничность, в то же время становится на сторону воевавших с фашизмом дедов и прадедов) в свое время стала для меня важным ключом к пониманию происходящего на Донбассе. Как бы кому-то ни хотелось представить этот конфликт как этнический, как столкновение русских и украинцев, раскол произошел именно по линии политической и цивилизационной, по линии восприятия в том числе Великой Отечественной. Которая для одних стала «войной коллективного Запада» против «восточных варваров», а для других — осталась Отечественной войной против абсолютного зла, воплощенного в нацизме.
Почему именно Донбасс из всего Юго-Востока Украины не удалось подавить, загнать в стойло, в отличие от Харьковщины, Одессы, других городов и областей, также тяготевших к российско-советскому проекту? Вероятно, помимо событийной конкретики, дело тут еще и в ряде региональных особенностей. Донбасс, при всем богатстве здешней мифологии (приток Кальмиуса, протекающего в центре Донецка, та самая река Калка, на которой когда-то состоялась первая трагическая битва русско-половецкого войска с монголо-татарской ордой) — в современном историческом периоде, безусловно, территория «нового освоения».
Основателем предтечи Донецка — поселка Юзовка — в конце XIX века стал валлиец Джон Хьюз, на предприятия которого съезжался активный люд со всех губерний Российской империи и из-за ее пределов. Сельское население было представлено как малороссами, так и донскими казаками, а также татарами и приазовскими греками. Значительны и активны были армянская, сербская, еврейская диаспоры. Мой добрый знакомый профессор Вячеслав Теркулов, заведующий кафедрой русского языка в Донецком университете и татарин по происхождению, среди тех, кому нравится называть Донбасс «Русской Америкой».
Плавильный котел, который в прямом и переносном смысле заработал здесь в последние годы Российской империи, а в советское время вышел на максимальную мощность, создал очень жизнестойкую надэтническую региональную общность, цементированную, с одной стороны, русским языком и цивилизационными ориентирами, с другой — локальным патриотизмом, идеей тяжелого труда и достойного за него воздаяния, а также — никуда от этого не деться — советской идеологией. Пожалуй, именно на Донбассе мечта о сотворении «человека нового типа», советского человека, оказалась в какой-то степени реализована непосредственно.
После Великой Отечественной, в ходе которой Донбасс оказался под немецкой оккупацией, обезлюдел, подвергся разрушениям, пошла уже вторая переселенческая волна. Многие ехали сюда в том числе из областей Центральной и Западной Украины — за работой и перспективами. Послевоенный Донбасс много и тяжело работал, но и жил очень неплохо. Из квартир многие семьи со временем переселялись в частные дома; в свое время я отметила распространенный здесь еще с советских времен стиль обустройства, который настолько редко встречается на постсоветском пространстве, что я назвала его про себя «американским» — обширные районы в черте донецких городов застроены одноэтажными домиками, хозяева которых те самые шахтеры, металлурги, инженеры, учителя и врачи. Однако, несмотря на частные дома, здесь всегда была высокая степень коллективизма и самоорганизации.
В девяностые регион, как и многие, где было чем поживиться, оказался во власти организованного криминала. На какое-то время в незалежной уже Украине «криминальный Донбасс» стал таким же брендом, как «бандитский Петербург» — в Российской Федерации. Парадоксальным образом именно из этих областей в обеих странах вышли группы элит, на время правления которых пришелся период стабильности, «тучные годы». Каковы бы ни были претензии к «клану Януковича», но во времена его президентства Донбасс, да и вся Украина жила, в общем, неплохо. Остатки этой былой роскоши, связанные, правда, зачастую с деятельностью не Януковича, но олигарха Рината Ахметова, до сих пор заметны в воюющей республике: инопланетная шайба стадиона «Донбасс Арена», высотки гостиниц, ухоженные бульвары. К Ахметову отношение тоже неоднозначное — нажившись на земляках и затем попытавшись использовать малую родину в противостоянии с Игорем Коломойским, Ахметов выбрал даже не Украину, но безопасность своих зарубежных активов.
Так или иначе, демонизация Донбасса и его жителей в независимой Украине имеет долгую историю и связана как с объективной конкуренцией элит, так и с банальной ксенофобией. С одной стороны — киевляне с открытыми евровизами, вкусом к красивой жизни, флюидной идентичностью, с другой — русскоязычный, во многом до сих пор советский и, как ни крути, суровый Донбасс с его максимой «быть, а не казаться», с его парадоксальным сочетанием индустриального коллективизма и отчетливого индивидуализма, идеей «своего» — дома, шахты, земли. Если не вдаваться в идеологию, то за это «свое» — от домика с палисадником до права на идентичность — Донбасс и встал в свое время, и стоит до сих пор.
В каком-то смысле противостояние современной Украины и Донбасса — это еще и битва иллюзий с сугубой реальностью, которая опирается на явленную в объектах в том числе материальной культуры историческую последовательность. Думаю, не ошибусь, если скажу, что после крушения Союза ни один памятник или знак советского периода здесь не был снесен, ведь все они непосредственно связаны с недавним, еще памятным живым людям прошлым. Донецк XXI века прибавил к своему облику восстановленные и новые церкви, облагороженные бульвары, новый стадион и еще миллион роз — но удалять из городской среды жители не стали ничего. Сравните с попытками Киева переписать историю, удалив из нее все «неверные» ходы и приметы — от памятников до названий улиц, фактов, персон.
Надо заметить, здесь же лежат и корни непонимания между местными и лидерами первой волны «русской ирреденты», тем же Игорем Стрелковым. Мечта о воссоединении русского народа в пределах бывшей Российской империи натолкнулась здесь одновременно на цветущую сложность региона и на его же предельную, до кондовости, конкретику. Встав в оппозицию одному «реконструкторскому» проекту, дончане, прямо скажем, не горели желанием тут же присоединиться к другому, пусть и культурно более близкому.
Путь в Россию здесь воспринимался именно как возвращение домой, а не как начало масштабной реконкисты. Парадоксальным образом эта приземленность дончан, наверное, и дает им силы уже седьмой год в буквальном смысле цепляться за свою землю. Находясь в Донецке уже полгода и наблюдая поступательный, но неумолимый процесс интеграции Донбасса в Россию, не могу не констатировать, что реальность Донбасса в этой связи довольно трудно притирается уже не к очередной иллюзии, но к современной российской реальности. Тридцать лет порознь — немалый срок; путь Донбасса в Россию можно сравнить с полетом космического корабля к родной звезде, свет которой достигает его с некоторым опозданием. Команда, таким образом, видит не нынешнее состояние светила, но то, которое было когда-то.