Священномученик Николай Рюриков: «Большинство граждан стало неверующими, молодежь от церкви совсем отпала, и нам, старикам, необходимо молиться»
18 июня 1943 года отец Николай скончался в лагере и был погребен в общей безвестной могиле.
12 июня 1941 года отец Николай писал из лагеря дочери: «Здравствуй, дорогая Зоичка! Крепко целую тебя, особо милую Ниночку. Как видишь из обратного адреса на конверте, нас перебросили в другое место, километров за 300 Надолго ли, неизвестно... Ты пишешь, что хотела бы меня вернуть. Это, дорогая, напрасно. Меня не вернешь, а себе можешь навредить. Будет видно, что будет. Я кое-как здоров, но плоховато. Потяну, наверно, еще немного, а кто знает, может быть, и много... Я всем необходимым обеспечен, нужды нет ни в чем. Хотелось бы увидеть вас. Есть слухи, что с июля месяца будут частично выпускать. Не верится...»
Через 2 года после этого письма отец Николай умрет в лагере.
Священномученик Николай родился в 1884 году в селе Оселок Макарьевского уезда Нижегородской губернии в семье священника Владимира Рюрикова. В 1905 году Николай окончил Нижегородскую духовную семинарию и был направлен законоучителем в земское училище в родное село. В 1910 году он был рукоположен во священника к Макарьевскому Желтоводскому женскому монастырю и вскоре переведен служить в Троицкий собор в городе Горбатове.
Наступило время гонений на Русскую Православную Церковь, а вместе с ним и тяжелые испытания, и связанные с ними страдания, доставляемые как от внешних врагов, так и лжебратии, сотрудничавшей с гонителями. В 1927 году Нижегородское ОГПУ стало собирать сведения об отце Николае для последующего его ареста. Лжесвидетелями против него выступили служившие вместе с ним в Троицком соборе священник, диакон и псаломщик, и следователи допросили их всех в один день, 29 июля 1927 года.
«Со священником Рюриковым, — показал священник Павел Панов, — я служу в соборе с 1925 года. Во всех проповедях, которые произносил Рюриков, он всегда проводил аналогии из Священного Писания и современной жизни, направленные против существующего строя. Зимой 1926 года в одной из проповедей... Рюриков бросил фразу: “Скоро придет время, когда волкам отольются овечьи слезы”. Эта фраза потом служила источником обывательских разговоров на очень продолжительное время... На Благовещение Рюриков произнес проповедь, основанную на воспоминании о царствовании царя Давида. <...> Примерами из жизни Давида... он доказывал, что жизнь при верующем царе была хорошей. Как только началось безверие, свергли царя, так и жизнь стала плохой. <...> На Новый год, 1 января старого стиля, в двенадцать часов ночи перед молебном Рюриков произнес речь. В своей речи он говорил приблизительно следующее: “Прошлый год мы прожили бурно. Разразилась над нами гроза, надвинулись на нас тучи черные безбожия и коммунизма. Мы должны на деяться, что скоро воссияет для нас солнце правды, что новый год принесет для нас укрепление веры и падение безбожия и коммунизма”. Словом, в каждой проповеди Рюриков обязательно, хоть слегка, но заденет чем-нибудь советскую власть...»
«Со священником Рюриковым я служу с 1924 года, — начал свои показания диакон зотик Орешин. — В своих проповедях, которые мне пришлось слышать, Рюриков всегда касался политики, восстанавливая прихожан против власти. Это ему удается легко, потому что Рюриков пользуется среди прихожан большим авторитетом. <...> 9 мая мне встретились несколько женщин... Они мне рассказали, что Рюриков сегодня произнес хорошую проповедь в Никольской церкви. Я спросил: “Что же он говорил?” По рассказам женщин, Рюриков начал проповедь так: “Наполняется чаша гнева Господня. Как пришли коммунисты обманным путем к власти, так и должны уйти. Близится время”. Рюриков говорил, по словам женщин, целый час, указывал на современных правителей: они, мол, обвиняли царя, что царь спаивает народ вином, а сами что делают? В частных беседах с гражданами Рюриков всегда говорит против власти. Опрашивать верующих о Рюрикове почти бесполезно. Уж очень сильное влияние на них он имеет. Они за ним... куда угодно пойдут и не выдадут его».
Псаломщик Александр Шеин в своих показаниях был немногословен: «Проповедей, которые произносит Рюриков, я не помню. Рюриков человек хитрый, тонкий, ученый. Работаю я в соборе всего один год и хорошо его еще не изучил. Я слышал, что до моей службы он зимой в проповеди сказал: “отольются волку овечьи слезы» — это по отношению к советской власти”».
В тот же день следователь допросил отца Николая.
— Какую проповедь говорили вы в ночь под Новый год по старому стилю и не говорили ли вы, что «хотя разразилась над нами гроза и надвинулись на нас тучи черные безбожия и коммунизма, но скоро должно воссиять для нас солнце. Хотя и мало нас, но мы крепко надеемся, — не бойся, малое стадо! Тяжелые мы с вами переживаем годы, но с наступлением нового года мы должны ожидать и счастья. Я надеюсь, в недалеком будущем воссияет для нас свет, отойдет от нас безбожие и коммунизм», — потребовав подтверждения показаний лжесвидетелей, спросил его следователь.
— В своей проповеди я призывал верующих, чтобы не отпадали от веры. Я указал, что большинство граждан стало неверующими, молодежь от церкви совсем отпала, и нам, старикам, необходимо молиться Богу, чтобы Он укрепил в нас веру. Слов, выше указанных, я не говорил, да и вообще на политические темы проповедей не говорю, — ответил отец Николай.
— Какую проповедь говорили вы в Вербное воскресенье?
— В этот день я вспоминал шествие Иисуса Христа в Иерусалим. Я говорил о том, что евреи в этот день встретили Иисуса Христа, а затем бросили Его, и призывал верующих не поступать по примеру евреев, чтобы не быть отверженными, как евреи, а держать в своем сердце Иисуса Христа. Я говорил, что народ встретил Его как царя, а затем, спустя несколько дней, кричали: «Распни, распни Его!» — но слов «а разве с нашим царем не так поступили?» я не говорил.
— О чем говорили в своей проповеди на Благовещение?
— На Благовещение я говорил о величии Божией Матери...
После окончания допросов отцу Николаю было предъявлено «обвинение в распространении контрреволюционных слухов с целью возбуждения недоверия к власти».
Следствие на этом было закончено, и следователь распорядился перевести священника из внутренней тюрьмы ОГПУ в изолятор специального назначения №1.
4 ноября 1927 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Николая к трем годам ссылки в Сибирь, и он был отправлен в Приангарский район Канского округа Сибирского края. После окончания ссылки отец Николай поселился в городе Козьмодемьянске Марийской автономной области.
В 1934 году он был назначен настоятелем храма Владимирской иконы Божией Матери в селе Владимирском Горномарийского района. Здесь протоиерей Николай прослужил до гонений 1937 года. За несколько дней до его ареста были допрошены крестьянин, бывший боец войск ВЧК и женщина-зоотехник, высланная в село Владимирское по приговору НКВД из Ленинграда.
Крестьянин показал: «В 1937 году... в день религиозного праздника Пасхи я вместе с другими товарищами... ходил в церковь села Владимирского. <...> Рюриков... в конце обедни вышел с проповедью. Народу при этом в церкви было много. В своей проповеди он говорил: “Братия! Настали тяжелые годы, труднее и труднее становится православным жить, но не унывайте! Мы, православные... должны переносить все трудности, мы должны терпеть до времени. Жизнь наша будет хороша на том свете”. На обратном пути домой о его проповеди мы рассуждали... что... слова, сказанные им: “жизнь наша будет хороша на том свете”, сказаны были в кавычках, что он ожидает через какое-то время распада существующего строя. Только в своей проповеди точно об этом не высказал, а дал понять народу, что советская власть недолго просуществует, поэтому и говорил, что “мы должны терпеть до времени”».
Высланная из Ленинграда женщина-зоотехник показала об отце Николае: «Первое время он со мной не разговаривал, а затем стал интересоваться, какими путями и за что я попала в Марийскую АССР. <...> Я ему объяснила, что сюда выслана на три года в ссылку. После моего пояснения он мне стал рассказывать о себе, говоря: “Да, Ксения, я эту участь муки от советской власти испытал тоже — отбыл три года лишения свободы...»
Следователь попросил ее рассказать, что ей известно о контрреволюционной агитации священника. Женщина ответила, что, разговаривая на политические темы, отец Николай говорил: «Коммунисты с ума сошли, всех крестьян загнали в колхозы силой, а теперь издеваются над колхозниками, заставляют работать там день и ночь. Многие колхозники не пере носят этой муки, умирают... Теперь все крестьяне-единоличники и колхозники дожидаются войны, а как только будет война <...> внутри Советского Союза крестьяне выступят против советского правительства с оружием в руках. Тогда коммунистам — крышка...»
Бывший боец войск ВЧК показал о священнике: «Часто приходилось слышать... проповеди, где он проповедовал, превращая свои слова в агитацию. Он говорил: “Православные христиане! Не бросайте, не забудьте Божий дом — храм. Соблюдайте праздники Христовы. Годы для жизни тяжелы стали, без причастия жить — предаться антихристу”».
29 сентября 1937 года отец Николай был арестован, заключен в тюрьму в Козьмодемьянске и сразу же допрошен.
— Признаете вы себя виновным в предъявленном вам обвинении? — спросил его следователь.
— В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю. В селе Владимирском я служу с 1934 года. Никакой контрреволюционной агитации ни при каких обстоятельствах я не вел. Никаких слухов о войне я не распространял, — ответил священник.
По требованию сотрудников НКВД секретарь сельсовета выдал на священника соответствующую политическому моменту характеристику, должную свидетельствовать о нем как о противнике советской власти. «Рюриков в период весенней посевной кампании 1937 года, — писал он, — агитировал среди местного населения о выходе в поле с иконами для молебствия и этим срывал полевые работы...»
8 октября 1937 года тройка НКВД приговорила отца Николая к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере, и 25 октября 1937 года он в составе этапа прибыл в Локчимлаг Коми области, располагавшийся в поселке Усть-Нем.
Однако прожить в тех страшных условиях десять лет было почти невозможно. 18 июня 1943 года отец Николай скончался в лагере и был погребен в общей безвестной могиле.