Иркутские истории. Двери лишь приоткрыты
«…показывал всё, чем гордимся: единственный в Восточной Сибири Девичий институт, единственный в мире Сиропитательный дом, имеющий собственный банк, красавец театр… Гость впечатлился и остался при мнении, что Иркутск — на редкость образованный город, носитель европейского просвещения. Особенно восхитил месье размах купеческой благотворительности; правда, тут естественным образом встал вопрос: а не значит ли это, что государство не исполняет своих естественных функций?» Да, точно, есть у благотворительности и оборотная сторона медали! «Иркутские истории», Валентина Рекунова.
Оправдательный градус
Перед Введенскими морозами в Знаменском начальном училище, у входа, в гардеробе и на классных дверях, появилось новое объявление. Егорка поднимался на цыпочки, но всё одно ничего не смог разобрать: буковки, напечатанные на машинке, были маленькие, бледные и слишком уж высоко — первоклашке, да ещё и низенькому, как Егорка, нипочём не дотянуться! И читает он пока медленно, не читает, а поёт, и если слово попадается длинное, то не может его собрать. Надо бы спросить у учительницы, но он робеет, боится выставить себя дураком. На большой перемене подходит к Семёну, третьекласснику с Соловьёвской улицы, и тот важно отвечает ему:
— Да про мороз объявление: при каковских градусах можно дома остаться, а при каковских — нет.
— Так при каковских же?
— Ну если мороз с туманом, то хватит и тридцати, — а в буран так и в двадцать пять не ходи на уроки.
— Только как мы узнаем, каковские градусы, ежели утром темно? Да у нас и термометров нет ни в одном околотке, только у лавки Понтовичей да перед школой…
Семён ненадолго задумался, но не нашёл что сказать и убежал, недовольный то ли Егоркой, то ли самим собой.
Родители же рассудили так: коли учиться, так уж и учиться, зачем деньги впустую переводить? И Егор ни денёчка не пропустил ни в Екатерининские морозы, ни в Варваринские, Никольские и Рождественские. Он и в Крещенские не отступил, только не поберёгся, кончик носа посерел и стал как мёртвый. А учительница подморозила уши. Занимались они вдвоём и только повторением пройденного — это чтобы другим не пришлось догонять. Зато Егор набрал скорость чтения и осилил-таки снятое с классной двери объявление! Это был приказ министра просвещения от января 1895 года, длинный, сухой и строгий. Учителям он никаких уступок не делал и прямо предупреждал: «Отсутствие в учебном заведении подлежащих преподавателей и других должностных лиц в учебное время не может быть оправдываемо морозами. Двери учебных заведений в учебное время не запираются, как бы ни был силён мороз».
Прежде Егорка побаивался учительницу, но теперь её было жалко, думал: «Вот вернётся к себе на квартиру, а там не топлено. Если комната вымерзнет, то её и до ночи не натопить — так папка мне говорил».
Отец Егорки Савелий Панов с пятнадцати лет прописался на знаменских кожзаводах. Чистил шкуры, солил, вымачивал в кислоте. Работа, конечно, вредная, но оплачивалась куда лучше других — впрочем, и потому, что хозяева ценили трудягу и трезвенника. А заводские за то же самое не любили. Особенно Костя Архипов, с которым Пановы соседствовали огородами. Егорка слыхал, как он, пьяный, кричал у забора:
— Не пьёт он, тудыт твою растудыт! А чо ж тогда доходяга такой, кожа на косточке?! Даже и ребятишками не обзавёлся как следует, один только сморчок и бегает по двору!
Мама занавешивала окошко, уводила Егорку на кухню и давала большой кусок сладкого пирога. На Архиповых она давно уж не обижалась, но «кожа на косточке» было правдой и пугало её. О переходе на другую работу много было говорено у Пановых, но Савелий Платонович стоял на своём:
— Сейчас мы, по крайней мере, откладываем Егорушке на учёбу. Глядишь, после начальной-то школы и ещё его поучу, а там, коль отличится, и на городскую стипендию может претендовать. А если всё же не заживусь, отдавай в Трапезниковское училище: там как-никак полное содержание и в применении к будущему ремеслу, столярному, слесарному и сапожному, преподают и черчение, и физику, и геометрию. Да ещё говорили мне, что хорошим ученикам мастера разрешают по часу в неделю делать что-нибудь для себя на станочках.
Сослать в библиотеку!
Отец умер, когда Егорка заканчивал курс Знаменского начального училища. Как сирота он мог подавать документы в Трапезниковское ремесленное, но таких, подходящих под правила о приёме, было много. Он с мамой стоял в очереди без особой надежды, но оказалось, что большинство пришло записаться в подготовительный класс, где обучают простейшему счёту и грамоте. А Егора с его кругленькими оценками определили к второклассникам.
Смотритель училища пригласил его и начал строго:
— У нас заведён специальный штрафной журнал, ну а в нём таблица проступков. Самый малый — это шалость, а затем идут грубость, неповиновение, самоволка, кража, обида слабого и клевета. Семь «смертных» грехов.
— А какой самый частый?
Смотритель чуть приметно улыбнулся, открыл журнал:
— Многие грубят. А вот краж почти нет. И наушничества тоже.
— А кто платит штраф? Карманные деньги здесь разве есть?
— Нет, не положены. Но каждый проступок — это вычет из рождественского подарка.
— Можно и вовсе не получить?
— Так точно. А ещё у нас принято вслух исправлять все ошибки речи — даже если «отличился» кто-то из педагогов.
— Неужто и младшие делают замечания старшим?
— Покуда не наблюдал. Но наказание за речевую ошибку для всех одно — ссылка в библиотеку на два часа. И не помню, чтобы кто-то пожаловался: очень уж интересно подобраны книги. Их немного пока, потому что тесно, но всё изменится, когда выстроим новое здание.
Лабиринт для наследников
В завещании Иннокентия Никаноровича Трапезникова прямо указывалось на устройство в Иркутске ремесленного училища. Но наследники, то есть родственники, Министерство просвещения и Иркутское городское самоуправление по-разному толковали духовную, затруднялись договориться — и упорно продолжали судебные разбирательства. Годы шли, а Трапезниковское училище существовало, как говорят, «в ожидании лучшего». Мировая сделка между городом и потомками Иннокентия Никаноровича не стала поворотным моментом, а лишь освободила силы для нового противостояния — между Минпросом, Городской думой и училищной администрацией. Каждая из сторон считала себя единственной настоящей распорядительницей трапезниковского капитала, у каждой из сторон был свой взгляд и на будущее учебного заведения.
Проект Устава несколько лет браковался в Петербурге; министерские пожимали плечами, гласные сердились, училищные прыскали в кулак. Наконец в январе 1892-го объявили конкурс на лучший проект. Предусмотрены были четыре премии, от 700 до 3.000 рублей, избрана комиссия из двадцати девяти самых-самых известных, уважаемых и заинтересованных. Они наставляли господ архитекторов «устроить всё самым удобным и совершенным образом», чтобы, если уж мастерские, так мастерские, а не то, что рекомендуется министерством народного просвещения. Надобно, чтобы каждый служащий имел место для своего экипажа, мог и в училищную пекарню пойти, и в баню, устроенную прямо тут же, при заведении. Чтоб в служебных квартирах было просторно, а у господина инспектора непременно две детские, ибо какой он инспектор, ежели не имеет детей?
Такое направление мыслей порадовало господ педагогов, наметилась смычка с Думой, но последовал грозный окрик из Петербурга: нарезали педагогам спален за счёт мастерских! Переделать!
На фасаде тоже пришлось сэкономить, и всё же получилось внушительно, даже мощно, завещатель, наверное, был бы доволен. Только очень уж жаль, что столько времени потеряли впустую: отстроились только в 1907, то есть сорок два года спустя после смерти Иннокентия Никаноровича. Его земная жизнь уместилась в тридцать пять лет, подтвердив одну старую истину: капиталы легче нажить, чем дождаться их разумного потребления.
Какой пол у детей? Деревянный
Отец у Егорки тоже умер на тридцать пятом году. В первый день весны обложили Савелия Платоновича цветочками из бумаги и снесли за бугор, откуда не приходят обратно. Младший брат его объявился к девятому дню, потоптался у порога, вроде как посочувствовал, но, перед тем как уйти, прихватил сапоги и малоношеный демисезон — сказал, что на память. Спрашивал и про инструменты, но их Егорушка успел спрятать на чердаке.
С месяц пахло отцовскими папиросами, а перед маем всё выбелили — и стены задышали извёсткой. В простенке между окошками, под общим стеклом висели четыре небольших фотографии, но папка там был совсем молодой — таким Егорка его и не помнил. Только почта упорно не вычёркивала его из живых и до самого конца года носила выписанные газеты — «Иркутские губернские ведомости» и «Восточное обозрение».
В околотке, где обитали Пановы, прессу не получали; бывало, спрашивали: «Чо пишут-то?» и просили газеты на растопку. Савелий Платонович никогда не давал, а жена его Антонина аккуратно их подшивала и складывала на шкаф. Она делала это и после смерти мужа, но теперь и сама читала — хронику и объявления.
С удивлением обнаружила: городская дума чуть не за год вперёд извещала об освобождающихся стипендиях. Вот, к примеру, недавно появилась одна при Казанском университете, а четыре — при Томском. На подходе были две стипендии при Хаминовской женской гимназии и четыре при Иркутском промышленном училище. Ещё узнала Тоня, что в городских училищах, четырёхклассном и пятиклассном, собираются преподавать бухгалтерию; и что после городского училища имени императора Александра III можно поступать в учительский институт!
Несколько номеров «Восточного обозрения» не донесли до почтового ящика, и однажды, выбравшись «в город», Тоня осмелилась заглянуть в редакцию. Её проводили в секретариат, где газеты лежали россыпью на всех подоконниках и шкафах.
— Набирайте сколько нужно, — просто предложил молодой господин с аккуратной бородкой и очень красивым зажимом на галстуке, с прозрачным камнем. Антонина не сразу сообразила, что это редактор Попов, да он об этом и не заботился, а сразу вернулся к прерванному разговору:
— Половину вчерашнего дня потратил я на французского путешественника. Занятный месье, с собственным, оригинальным взглядом на всё. И крайне любознательный.
— Обыкновенным маршрутом ходили?
— Да уж, показывал всё, чем гордимся: единственный в Восточной Сибири Девичий институт, единственный в мире Сиропитательный дом, имеющий собственный банк, красавец театр, красавец Базановский воспитательный дом, опять же единственную на весь край детскую больницу, музейный замок et cetera. Гость впечатлился и остался при мнении, что Иркутск — на редкость образованный город, носитель европейского просвещения. Особенно восхитил месье размах купеческой благотворительности; правда, тут естественным образом встал вопрос: а не значит ли это, что государство не исполняет своих естественных функций? Каюсь: я не стал разрушать мною же нарисованную картину и объяснять, что в Сибири на 100 жителей только 1 учащийся. И что во всей империи с населением в 125 миллионов тратится на начальное образование только 16 миллионов рублей! Да и из них лишь полтора от Минпроса, остальное же дают земства, городское самоуправление, благотворительные организации. И результат такой отстранённости налицо: даже и в городских низах (о крестьянах и вовсе молчу) чудовищная неразвитость. Вы ведь помните, что в последнюю иркутскую перепись были просто анекдотичные ситуации: домовладелец из мещан на вопрос о поле детей отвечал: «Так деревянный же». И с местом рождения начудил: «Матрёна — на печке. Илюшка — в клети, а Гришка — в огороде».
— Это печально, однако и о приятном скажу, — вклинился ответственный секретарь. Вчера мы получили письмо от человека небогатого и не очень образованного, но при этом благоволящего просвещению. Он просит нас указать сироту или ребёнка из бедной семьи, поступившего в этом году в гимназию: хочет платить за его учёбу и содержание.
— Что же, ставьте в номер. А ещё нужно дать объявление, что нам требуется уборщик: нынешнего я увольняю. За пьянство. Далее невозможно терпеть!
Тоня после не могла объяснить, откуда набралась она смелости. Зато вечером обрадовала сына:
— Я устроилась на работу в «Восточное обозрение»!
Справочно
На начало 1884 г. число грамотных в Иркутске составляло чуть более 32%. Среднее образование имели 2,5% от общего числа населения, а высшее — 0,95%. В 1885 г. в Иркутской губернии обучалось лишь 11% детей школьного возраста, а в 1895 —23%.
Каждый август сотням иркутских детей отказывали в приёме из-за нехватки мест. В 1897 г. в пятиклассное городское училище взяли только половину желающих. Так же обстояло с приёмом в мужской гимназии, несмотря на введение там параллельных классов. Расширение каждого учебного заведения требовало не только изыскания средств, но и «высочайшего разрешения».
Из газеты «Восточное обозрение» от 27.04.1894: «На углу Большой и Амурской улиц 20 апреля при большом стечении публики в присутствии главного начальника края, губернатора и прочих представителей губернской администрации было отслужено молебствие по случаю закладки здания для Мариинского пятиклассного училища, в память 25-летия свадьбы их императорских величеств».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс