В базарный день. 2.
Ну хорошо, опосля так опосля. А опосля — это наверняка никогда, но я не сержусь на Графиду, она и так непонятно за что выделяет меня из оравы внуков...
Возле пивнушки «Голубой Дунай» начинаются прилавки частников, продающих все, что можно: от ржавых гвоздей дореволюционного производства до швейных зингеровских машинок и дорогих мехов, от картошки и грецких орехов до нового патефона и живой обезьянки, от коврика с русалкой, изображенной посредством трафарета на застиранной простыне, и самодельных кошек-копилок до бельгийского охотничьего ружья и старинной иконы в серебряном окладе, от капкана для крыс до трофейного аккордеона...
А вслед нам несется грозное:
— Кикимора! Ишшо шшупает чё-то... Деньги сперва накопи, тожно и шшупай! Ишь, мильён на рояли забыла!
Графида только отмахивается, точно святая, прощая блудницу. Она и впрямь святая, но никто, кроме меня, об этом не подозревает.
Картежники, фокусники, рулеточники, гадалки, пленные фрицы, меняющие нижнее белье на табак, нищие с протянутой рукой, слепые певцы, прорицатель с морскими свинками, размалеванные девушки с высокими прическами...
Толпа насыщена электрическими разрядами, потом, испареньями, едким запахом лекарств. Много инвалидов и подделывающихся под них. Бабушка подает им мелочь, крестит их, шепчет что-то про себя, но не забывает ощупывать спрятанный в рукаве кофты носовой платок с деньгами — жулья вокруг, по ее мнению, больше, чем порядочных людей.
А базар только разгорается. То и дело подкатывают к воротам подводы, перемещаются в пространстве мешки и связки живых куриц, корзины со слепыми щенками, блеют овцы. Дебелая усатая баба в черкеске, с толстой сигаррй во рту сует в руки прохожих свой товар — какие-то фотографии. Мы с бабушкой Графидой большие любители красочных открыток. Она поначалу берет, но тут же плюется и почему-то тоненько взвизгивает:
— Сквернавка!
А сквернавка давит бабушку могучей грудью, и бабушка, ойкнув, испуганно замолкает. Баба в черкеске, выпустив в нас струю вонючего дыма, прошествовала мимо, устремившись к деревенскому парню, караулившему телегу с мешками.
Пока Графида переводила дух, я наблюдал, как парень, вглядевшись в фотографии, густо покраснел и отшатнулся от тетки, но та не отступала, доставала новые пачки фотографий.
— Ба, что она дает? — сорвалось у меня.
— Срамоту!—зло чертыхнулась бабушка. Колхозник не устоял перед бешеным напором
тетки в черкеске и воровски спрятал несколько снимков за пазуху. Тут Графида пришла в себя и потащила меня с базара на берег озера.
На берегу тоже многолюдно. Ожидается почтовый аэроплан из Свердловска. Зеваки разглядывают горизонт—кто в подзорную трубу, кто из-под руки. А горбун в немыслимом балахоне держит у глаз такой огромный бинокль, что голова его кажется пробкой, заткнувшей горлышко бутылки, то есть окуляра.
— Что там, Вань?
— Долго еще мозолиться будем?
— Бюрокрады, самолет вовремя не пущают, о людях не думают!
Горбатый Вань наконец отнял бинокль от глаз, словно вытащил голову из бинокля, и горестно произнес:
— Нетути.
Людская масса взрывается:
— Жаловаться будем!
А подвыпивший мужичонка орет благим матом,
стуче по коленке тщедушным кулачком:
— Как это нетути? А ну подать сей момент!
Толпа заходится от смеха. Мы с бабушкой тоже
хихикаем. Вань снова поднимает бинокль и уныло обещает:
— Счас появится, счас появится...
Но народ начинает разбегаться, и нам пора. Солнышко уже в зените, есть хочется.
— Ба, купи плюшку,— канючу всю дорогу, пока идем через парк, надеясь взять Графиду измором. Но не на ту напал, она мигом определяет время по солнцу и отказывает:
— Скус спортишь. Придем—как раз обед.
— Ба!
— Не терзай душу, отрок.
Ну все, сейчас она добавит о Христосе, который...
— Христос терпел и нам велел.
Теперь просить ее бесполезно. Но Графида неожиданно, что на нее не похоже, меняет суровое решение. Мы заходим в хлебную лавку при синем деревянном гастрономе, что около парка. Еще недавно здесь с бабушкой в бесконечных очередях отоваривали карточки. Теперь спокойно выбираем самые душистые булки, да чтобы изюму в них побольше было.
Воскресный поход закончен. За столом бабушка красочно отчитывается перед моими родителями — людей посмотрели, себя показали. Дую на блюдце, наслаждаюсь плюшкой. Бабушка подсовывает мне половинку своей. Она все меньше и меньше нуждается в еде. Маленькая, сухонькая, с поредевшими волосами, Графида словно чувствует, что скоро явятся за ней «анделы небесные».
После обеда щелкаем базарные семечки. Все похохатывают над рассказом бабушки о том, как она приценивалась к бостону. Графида, пользуясь всеобщим вниманием, показывает, как «шшупала» отрез...
— А она мне грит: што, кикимора, мильён на рояли забыла?
Какой же это был год? Сорок девятый? Пятидесятый?.. Теперь и не упомню. Одна примета — совсем свежа в памяти война. Графида еще надеялась увидеть младшенького, Степу, пропавшего без вести летом сорок первого.
( Продолжение следует.)
А. Чечулин "Асбест" 1986 г.
