Ты только не плачь, мама...
— Не буду! Не стану я это носить! — Мария кинула на пол платье и, отвернувшись, уставилась в окно.
— Но Марусенька, девочка, оно же совсем хорошее. Вот тут я прострочила, здесь тесемку пришью, и будет лучше всех! — мать виновато подняла с пола платье и положила его на стол. — Ты погляди, какая вышивка, всё же сама делала! Вот этими руками!
Зоя вытянула вперед свои руки, разжала ладони и растопырила узловатые, с коротко остриженными ногтями пальцы.
— Мама! Как ты не понимаешь! — чуть не плача, зашептала Маша, то и дело оглядываясь на дверь и боясь, что отец услышит их с ссору. — Ты не видишь, что ли, что сейчас такое не носят! Я хочу новое, из магазина, только моё! Ни перешитое, ни изношенное, ни старое, ни с рюшами, а то, что я выберу. И оно будет только для меня! Это так трудно понять?
Зоя растерянно повела плечами, вздохнула и, стянув платье со стола, перекинула его через руку.
— Своё, значит, новое? А ты на него заработала? Не доросла ты еще, дочка, меня попрекать, что ничего тебе не покупаем. Да, небогато живем, зато дружно, зато есть у тебя три сестры старших, всегда есть, к кому прижаться, помощи попросить. А Митенька, брат твой единственный, вон какой стал, ты погляди, нет, ты вперь глазенки–то свои! Никогда не капризничал, принимал жизнь, как есть. А он, в отличие от тебя с сёстрами, еще и голод застал, и карточки продуктовые бегал отоваривать, и пустые магазины помнит. Вот он, на стеночке, в рамке висит, офицер, уважаемый человек, без пяти минут учитель в этой их, ну, как там её… — женщина потерла подбородок, — ай, опять забыла! Подскажи, Маш!
— В академии, мама, — вздыхая, буркнула Маруся. — Но ты меня с Митькой не сравнивай. Я его почти и не знаю. Так, приедет, посидит, на нас посмотрит, о себе выдавит пару слов, и всё. А знаешь, мама, ты вот его тут расхваливаешь, а ведь он с тобой и не живет уже давно. Как в Суворовское поступил, так и дорогу сюда забыл. А там он другими законами живет. Сбежал он от тебя, от отца и нас всех. И навещает редко, потому что неловко ему.
— Отчего ж неловко? Митеньке неловко дома быть, нет, вы слышали?! — Зоя покачала головой. — Ты, Маша, со своими нарядами совсем из ума выжила, вот что я думкаю себе.
— Мама! — взвилась Мария. — Так нельзя говорить, нет такого слова «думкаю». Есть «думаю». Вот от всего этого, — девушка многозначительно подняла глаза, — ему и неловко. Он и на свадьбу вас с папкой не хотел звать, потому что стыдно. И Аня с Ирой тоже тебя стесняются, я знаю! И обноски эти я носить не буду! Мы как оборванцы какие! Цыгане, и те лучше своих детей одевают, а мы всё дырку на дырке латаем. Не надоело, мама?
Маша хотела, но уже не могла остановиться. Гнев вперемешку с обидой так и лился из нее желчными словами.
Да, она стыдилась свою мать, даже подружек к себе не звала, потому что мать была старая, необразованная, нелепо одевалась, как будто так и жила еще в своей деревне–аукалке… Город стер с лица земли деревеньку, поселил людей в одинаковые, квадратные коробки с удобствами, но Зоя словно не замечала, как в мыльном пузыре каталась. На работу бы ей, да кто уж возьмет, старая она! Ой, старая!
Маша отчаянно потерла виски и поймала взглядом отражение мамы в стекле. Сутулая, баба бабой, хорошо хоть, не собирается на вручение аттестатов приходить, а то кто-нибудь обязательно скажет, мол, Маша бабушку притащила свою…
— Да что ж тут такого? Если аккуратно зашить, да еще с хитринкой, то и не заметно будет! Зоя опять разложила на столе чуть порванное по шву платье, которое Маша должна была надеть на выпускной.
— И Анечка это платье надевала, и Ира, Любаше оно не подошло, вот, теперь твоя очередь…
— Счастливая Люба. Хотя, быть такой толстой счастья мало.
Маша пнула ногой стул, схватила сумочку и выбежала из комнаты. Хлопнула входная дверь, застучали каблучки по лестнице, а потом всё затихло. Квартира притаилась, то ли обомлев от Машиной тирады, то ли испугавшись, что Зоя сейчас начнет кричать или заплачет…
Женщина устало опустилась на стул, положила на колени платье и замерла, вспоминая прошлое...
Далее читайте в Источнике...