«Я лично отдал Сталину документы»
«Я лично отдал Сталину документы»
Абдулла Мурсалов был вынужден молчать много лет — обо всех секретных миссиях до и после Победы. Невероятные истории из жизни советского разведчика — в последнем интервью ветерана
Моего героя уже нет в живых. Разведчик, капитан Советской армии Абдулла Мурсалов умер 8 февраля этого года, незадолго до своего 91-летия. Я приходила к нему четыре раза. Снимать для фильма, интервьюировать, просто в гости и последний раз с фотографом — делать снимки к этому интервью.
Какие-то вещи он просил не записывать. Улыбался: «Это между нами». И иногда его просьба была понятна. А иногда я всплескивала руками: «Да здесь же ничего такого нет!»
— Знаю. Но я обещал Вите.
— А-а-а… Он обидится, да?
— Нет, он умер в 48-м.
Хорошо, Абдулла Магомедович. Мы вам тоже обещали.
Здесь не будет последовательного рассказа, полного дат, названий городов и военных операций. Только несколько историй по воспоминаниям дагестанца Абдуллы Мурсалова: о войне, дружбе, любви — о жизни.
Из огорода — в разведчики
— Я поливал огород в день, когда началась война. Пока никто не видит, сел покурить. Делал я это редко, с удовольствием и, как все подростки, втайне от старших. Но докурить не получилось: услышал шаги и схватился за работу.
— Пойдем, сынок. Лопата подождет.
В комнате отец некоторое время молча ходил из угла в угол. Потом сел, посмотрел на меня неожиданно ласково и сказал: «Война началась». Я пошел в военкомат в 1943-м, мне тогда было 17. Меня определили в разведшколу. Это шесть месяцев подготовки в Москве и Подмосковье. Нам преподавали запрещенное позже в СССР каратэ и другие техники рукопашного боя, парашютное десантирование, языки, учили выслеживать человека, допрашивать, внедряться в чужую среду. Некоторые лекции мы сдавали сразу после занятий — их складывали в именные железные ящики, ключи от которых находились у коменданта.
Нашей школе доверяли, бывало, что выпускников привлекали для охраны Сталина.
Дивизия, где я стал служить, относилась к войскам специального назначения. Мы занимались разведкой боем.
Первое задание… Нас переодели в форму немецких офицеров и перебросили на парашютах в тыл врага. Там мы изучали местность и захватывали «языков». А еще проникали на аэродромы, где подходили к охране, здоровались на немецком, а потом резко их усыпляли, приложив к лицу тряпку со специальным средством. Закладывали в самолеты взрывчатку и уходили. Самолеты взрывались потом, уже в воздухе. Выводили их из строя десятками.
По осмотренной тогда позиции мы подготовили доклад. После того, как он оказался у наших, началась Ясско-Кишиневская операция, увенчавшаяся блестящим успехом.
Фашисты притворились проститутками
— На войне всякое бывало, но самое нелепое, что я видел, это была попытка фашистов обмануть нас, прикинувшись проститутками. Нет, правда. И это не мужики из какой-нибудь там немецкой деревушки, а специальная дивизия особой подготовки, скрывающаяся в оборудованных катакомбах в Югославии. Переодеты все в женскую одежду. Самые «женственные» встречали нас. Хотели заманить в катакомбы. У нас, говорят, там кровати, баня. Заходите мол, парни, расслабимся, разденетесь, искупаетесь… Собирались по комнатам нас растащить, а как потеряем бдительность, расправиться.
Обрадовались сначала. Все-таки война, а тут на тебе: и условия, и женщины… А как всмотрелись! Вот такой нос торчит, а внизу нежное платье. Кто-то из ребят первым заметил и крикнул, чтобы присмотрелись к красавицам. Мы даже не сразу бросились на них, не могли справиться со смехом. А потом начались бои кулачные. Со стороны, наверное, забавно смотрелись.
По следам сбежавших из Рейхстага
— Одно из самых сложных заданий за все 9 лет службы я получил сразу после окончания войны. Когда брали Рейхстаг, некоторые немецкие генералы успели сбежать вместе с документами. Я не хочу всё рассказывать, отмечу лишь, что бумаги имели важность мирового масштаба. Стало известно, что они находятся в Южной Америке. Мы, 10 разведчиков, добирались туда по Атлантике — сначала на шхуне, дальше на подводной лодке.
На берегу нас ждала армия малярийных комаров. Спасались заранее подготовленной специальной мазью. Она была такая черная, что нас, обмазанных ею с головы до пят, с легкостью можно было принять за местных.
Прочесывали территорию долго. Нашли место, где обосновались немцы. Дом строго охранялся еще на подступах к нему; повсюду люди с оружием, овчарки. Трое наших погибли, пока мы подобрались к дому так близко, что можно было следить за обитателями. Утром часть немцев куда-то уходила, но несколько человек всегда оставались внутри. Во дворе был бассейн, где они спасались от жары. Чтобы комары и прочая живность не попадали в воду, бассейн накрыли «крышкой»: припаянной металлической сеткой, в которой немцы сделали себе дверцу, закрывающуюся на замок. Этим мы и воспользовались. Когда немцы в очередной раз освежались, мы заперли их. Нашли документы, сняли копии, раздали всем, завернули в целлофан, резинками примотали к животам. Все очень быстро. В любой момент могли прийти остальные. Пока уходили от погони, потеряли еще трех братьев…
Я лично отдал Сталину документы. Он их раскрыл. Читает, смотрит… потом поднял глаза:
— Сколько вас осталось?
— Четверо.
Сталин замолчал. Он нас всех знал. Говорил с нами как родной отец, заботился. Было видно, что ему тяжело. Спустя некоторое время он прервал тишину коротким: «На вас напишут два указа», — и попрощался.
Награждения? Нет, это же войной не считалось, ценные подарки были. «Капитан Мурсалов! Выйти из строя. Именем Союза Советских… от лица службы… объявляется благодарность! Вы награждаетесь именными часами!» Серебряными…
Свой среди врагов
— Как я встретил день Победы? Сидим в Югославии с ребятами. И вдруг по радио новость. Обнимались, кричали. Кто поет, кто танцует. А через пару часов мне стало плохо — почки. Очнулся, а рядом медсестра. Да такая красивая, что сперва решил, что умер и в рай попал. Едва мы успели подружиться с моей молдаванкой, как меня выписали и поставили перед фактом: «Для продолжения воинской службы ваше подразделение спецназа будет переведено в Закарпатскую Украину. Офицер Советской армии Мурсалов, теперь вы командир роты. Готовьтесь».
Это было самое сложное время — с 1945 по 1951 год. Мы воевали с нацподпольем, с украинской повстанческой армией, так называемыми бандеровцами. На войне знаешь, где свой, а где враг. А здесь мирное время, а твоим ребятам горло перерезают. Я ведь не образно. Один парень из моей роты, хороший такой был парень, веселый, красавец, пел красиво — ну и пошел в свой выходной на танцы. Там его девушка соблазнила и к себе позвала. А потом усыпила, убила и голову в корзине у части оставила. Много было случаев таких. И вспоминать не хочется.
Поддерживающие бандеровцев организации в ФРГ и США забрасывали на Западную Украину боевиков. И вот, в Дрогобычской области мы, в камуфляже, с антенной, сидели на деревьях и ловили воздушные сигналы. Сижу так на дереве и слышу: «Сегодня, в три часа ночи, будет заброшена группа диверсантов. Разожгите костры». Сообщаю начальству. Получаю приказ поймать их. Мы разожгли ложные сигнальные костры и стали их отлавливать; в парашюте они толком и сопротивляться не могли. Допросили.
А потом, переодевшись, я пришел к главарю банды. Он расспросил меня, а затем налил пятидесятиградусную кукурузную водку. Я, конечно, предполагал, что так может быть, и заранее принял специальные «антиалкогольные» таблетки. Пью, притворяюсь пьяным и на все вопросы отвечаю слаженно, используя сведения, выпытанные у пойманного диверсанта. Так я стал «своим» среди врагов.
Внедрившись в эту банду, мы смогли разоблачить около 200 бандеровцев, в том числе высших чинов. Их потом арестовали.
Погребенный под землей
— На Украине мы жили с моими разведчицами на двух соседних хуторах. На одном они, на другом я. И если меня принимали за обычного военного и не знали, что я разведчик, то тетя Дарья и ее дочь Марина были вообще вне подозрений. Одевались как все местные, доили коров, возили продавать молоко. Они обо мне заботились по указанию руководства и выполняли мелкие поручения.
А потом они спасли мне жизнь. Местные нацисты решили меня убить и поставили мину, пока я был в части. Но не рассчитали какие-то мелочи, и я не пострадал, но на меня обрушилась земля, поднятая взрывом. Меня нашли мои разведчицы, услышавшие шум. Раскопали, хотели забрать к себе.
— Нет, — говорю, — тащите на мой чердак.
Почему? Ну, опасно было для них. Меня очень сильно контузило. Это были просто адские головные боли. Я все время лежал с автоматом. И иногда было так невыносимо, что хотелось развернуть его в свою сторону. Двадцать дней тетя Дарья и Марина приходили ко мне с едой и караулили по несколько часов у постели, чтобы я мог поспать. Когда открывалась дверца чердака, сначала появлялась палочка с платком, а я давал команду: «Заходи». Больше всего боялся, что забудет одна из них как-нибудь об этой палочке, и пристрелю на автомате, приняв за врага.
Когда о случившемся узнали в главке, решили демобилизовать меня. Я подписал все документы о неразглашении, собрал вещи. «Сынок, оставайся на Украине. Все равно этот бардак закончится, женишься на Маринке, будем жить одной семьёй», — уговаривала тетя Дарья. «Не могу, — отводил я взгляд. — У меня там семья, родина».
И не любил я Марину. А та, о которой думал все эти годы, наверняка уже была замужем и мамой. Только верить хотелось в другое…
«Я почувствовал себя сиротой»
— Когда приехал в Дагестан, долго надышаться не мог. Ходил и дышал, ходил и дышал. И все поверить не мог, что дома я — живой, целый. Позади все. Но это счастье вскоре заменила такая депрессия, какой у меня не было ни на войне, ни после. Потому что там я был нужен. Полезен. И несмотря на все тяготы, чувствовал себя настоящим мужчиной. А в опустевшем доме я ощутил себя сиротой. Потерянным, одиноким, готовым отдать все за то, чтобы один раз обнять маму, которая умерла такой молодой, в 46. Я часто лежал и представлял себе, как бы она меня встретила, будь жива. Как захожу с вещами, возмужавший, повзрослевший, а она стоит, готовит что-то, а потом роняет половник там или салфетку и бросается обнимать сына…
Потом пошел к заведующей детским садом в своем селе Ахты — просить взять меня воспитателем. Объясняю ей, что еще с войны мечтал о высшем образовании, а теперь мне этот шанс выпал, но нужен педагогический стаж. Любой, говорю, стаж — хотя бы месяц. Что и денег не надо, и умею многое. А она и слышать не хочет. У нее дела, а тут пришел какой-то контуженный со своими мечтами и мешает. В общем, отправила она меня.
Можно было, конечно, настоять, постараться взять обаянием, но я устал. Взял и устал. Вот прямо в эту минуту спустя столько лет испытаний, потерь, борьбы. Встал и молча вышел. А во дворе сидел старик и без большой охоты мучил мандалину.
— Можно, — говорю, — поиграю немного?
— Сигареты есть?
Протянул ему пачку, а сам сел рядом и взял инструмент. Уже и не помню, с чего начал. Что-то спокойное, лиричное. Мелодию за мелодией — будто не музыку играл, а рассказывал всю свою жизнь.
— Дядя, а детские знаете? — окружила толпа ребятишек. Теперь играю для них. Первую, вторую, пятую.
— Вы не могли бы вернуться ко мне в кабинет? — заведующая стоит, взгляд отводит. — Вы нам нужны, Абдулла.
«Моя Гюльсенем»
— Сестры то и дело намекали, что надо мне жениться. Я поначалу отшучивался, а потом набрался смелости и спросил сестру: «Слушай, а помнишь ту девушку? Ну, которая с тобой тогда приходила к нам один раз, до войны еще? Она замуж вышла, наверное, давно, да?» — «Гюльсенем? Да нет еще, в Баку она, учится на курсах».
И я поехал в Баку.
Нашел я свою Гюльсенем Гамидову. После свадьбы стал уговаривать ее получить высшее образование. Она отнекивалась, но потом все же поступила в институт народного хозяйства. Иногда садилась передо мной и говорила: «Зачем мне эта головная боль? Ты меня убедил туда поступить, а я теперь сиди пиши эти контрольные и доклады». Ну и я, как виноватый, писал их за нее. Так, конечно, делать нельзя, но я ее оберегал очень, поддерживал. А потом она и сама втянулась. А спустя много лет даже стала министром социального обеспечения республики.
В 2011 году Гюльсенем не стало. Мы завтракали с ней, а когда она встала, чтобы унести тарелки, упала. Сломала шейку бедра и слегла. После этого совсем сдала, сколько я ни старался, вылечить ее уже было невозможно.
Детей у нас нет. После смерти моей Гульсенем за мной ухаживает племянница Майя. Благодаря ее заботе я чувствую себя отцом.
Кому нужен бывший солдат?
— Как-то я приехал в Москву по работе и встретил у метро мужчину. Его лицо мне показалось знакомым. А он как улыбнется: «Здравствуй, брат!» Сослуживец. Пошли выпить по 100 грамм. Сидим, рассказываю, мол, отучился, преподаю, женат. А он все отмалчивается. А потом:
— Какая жизнь после войны? Кому я нужен, бывший солдат? Не дают работу никакую, а ту, что дают, взять не могу — здоровья нет. Сопьюсь я к матери чертовой.
— Ты в своем уме? Ты чего к Гречке не пойдешь? Ты знаешь, что он теперь министр обороны? Нет? Ну, брат, ты можешь! Он своему адъютанту не откажет, даст письмо какое-нибудь с рекомендациями.
Он задумался, потом нет, говорит, неудобно, вдруг скажет, чего приперся…
Поуговаривал я его, посидели еще, адресами обменялись и разошлись. А спустя два месяца приходит письмо. И в нем мой друг рассказал, как пришел к Гречко на прием, а тот бросился его обнимать. Послушал про проблемы и назначил главным по всем гостиницам Советского Союза. Точную должность его, я сейчас, хоть убей, не вспомню, но с тем, чтобы снять хороший номер, у меня потом много лет проблем не было.
После долгих лет молчания
— Многие годы, я, как и было велено, молчал. А потом пришел в военкомат и говорю, подайте, мол, запрос в архив о моем участии в войне. А там сидит полковник, и мне грубо так: «Где воевал? С кем? А?» Я начинаю говорить, а он меня то перебьет, то опять: «Что? А?» Товарищ полковник, говорю, я не милостыню просить пришел. Давайте по-человечески.
Прихожу спустя время, спрашиваю, есть ли новости. Ухмыляется: «Есть. Весьма нелестный ответ пришел. Буду вас арестовывать», — и как расхохотался. Стою, недоумеваю. Письмо протягивает. А в нем сообщение, что, мол, против наших воевал Мурсалов, требуем арестовать…
— Капита-а-анишка, ха-ха-ха, давай иди отсюда!
Поругались мы. Вышел, хлопнув дверью.
Потом на свадьбе в Ахтах встретил знакомого из военкомата и попросил его написать в центральный архив. Указали в письме номера воинских частей и стали ждать ответа. И он пришел. С печатью, штампом, и в самом — вся информация о моей службе вплоть до того, сколько суток я находился в бою.
А спустя годы, в университет, где я преподавал, пришел работать тот самый полковник. И я ему это письмо принес. Он его открыл, прочел. Вижу, неудобно ему стало, стыдно. Ну и он не нашел что сказать, кроме:
— А оригинал где?
— Слушай, не дури. Тебе какого цвета оригинал нужен?
Мы оба рассмеялись. А спустя время даже стали дружить. Он потом объяснял всё, что уставший был от самозванцев. Я его хлопал по плечу: «Да бывает, брось».
Кира Машрикова
Источник
Моего героя уже нет в живых. Разведчик, капитан Советской армии Абдулла Мурсалов умер 8 февраля этого года, незадолго до своего 91-летия. Я приходила к нему четыре раза. Снимать для фильма, интервьюировать, просто в гости и последний раз с фотографом — делать снимки к этому интервью.
Какие-то вещи он просил не записывать. Улыбался: «Это между нами». И иногда его просьба была понятна. А иногда я всплескивала руками: «Да здесь же ничего такого нет!»
— Знаю. Но я обещал Вите.
— А-а-а… Он обидится, да?
— Нет, он умер в 48-м.
Хорошо, Абдулла Магомедович. Мы вам тоже обещали.
Здесь не будет последовательного рассказа, полного дат, названий городов и военных операций. Только несколько историй по воспоминаниям дагестанца Абдуллы Мурсалова: о войне, дружбе, любви — о жизни.
Из огорода — в разведчики
— Я поливал огород в день, когда началась война. Пока никто не видит, сел покурить. Делал я это редко, с удовольствием и, как все подростки, втайне от старших. Но докурить не получилось: услышал шаги и схватился за работу.
— Пойдем, сынок. Лопата подождет.
В комнате отец некоторое время молча ходил из угла в угол. Потом сел, посмотрел на меня неожиданно ласково и сказал: «Война началась». Я пошел в военкомат в 1943-м, мне тогда было 17. Меня определили в разведшколу. Это шесть месяцев подготовки в Москве и Подмосковье. Нам преподавали запрещенное позже в СССР каратэ и другие техники рукопашного боя, парашютное десантирование, языки, учили выслеживать человека, допрашивать, внедряться в чужую среду. Некоторые лекции мы сдавали сразу после занятий — их складывали в именные железные ящики, ключи от которых находились у коменданта.
Нашей школе доверяли, бывало, что выпускников привлекали для охраны Сталина.
Дивизия, где я стал служить, относилась к войскам специального назначения. Мы занимались разведкой боем.
Первое задание… Нас переодели в форму немецких офицеров и перебросили на парашютах в тыл врага. Там мы изучали местность и захватывали «языков». А еще проникали на аэродромы, где подходили к охране, здоровались на немецком, а потом резко их усыпляли, приложив к лицу тряпку со специальным средством. Закладывали в самолеты взрывчатку и уходили. Самолеты взрывались потом, уже в воздухе. Выводили их из строя десятками.
По осмотренной тогда позиции мы подготовили доклад. После того, как он оказался у наших, началась Ясско-Кишиневская операция, увенчавшаяся блестящим успехом.
Фашисты притворились проститутками
— На войне всякое бывало, но самое нелепое, что я видел, это была попытка фашистов обмануть нас, прикинувшись проститутками. Нет, правда. И это не мужики из какой-нибудь там немецкой деревушки, а специальная дивизия особой подготовки, скрывающаяся в оборудованных катакомбах в Югославии. Переодеты все в женскую одежду. Самые «женственные» встречали нас. Хотели заманить в катакомбы. У нас, говорят, там кровати, баня. Заходите мол, парни, расслабимся, разденетесь, искупаетесь… Собирались по комнатам нас растащить, а как потеряем бдительность, расправиться.
Обрадовались сначала. Все-таки война, а тут на тебе: и условия, и женщины… А как всмотрелись! Вот такой нос торчит, а внизу нежное платье. Кто-то из ребят первым заметил и крикнул, чтобы присмотрелись к красавицам. Мы даже не сразу бросились на них, не могли справиться со смехом. А потом начались бои кулачные. Со стороны, наверное, забавно смотрелись.
По следам сбежавших из Рейхстага
— Одно из самых сложных заданий за все 9 лет службы я получил сразу после окончания войны. Когда брали Рейхстаг, некоторые немецкие генералы успели сбежать вместе с документами. Я не хочу всё рассказывать, отмечу лишь, что бумаги имели важность мирового масштаба. Стало известно, что они находятся в Южной Америке. Мы, 10 разведчиков, добирались туда по Атлантике — сначала на шхуне, дальше на подводной лодке.
На берегу нас ждала армия малярийных комаров. Спасались заранее подготовленной специальной мазью. Она была такая черная, что нас, обмазанных ею с головы до пят, с легкостью можно было принять за местных.
Прочесывали территорию долго. Нашли место, где обосновались немцы. Дом строго охранялся еще на подступах к нему; повсюду люди с оружием, овчарки. Трое наших погибли, пока мы подобрались к дому так близко, что можно было следить за обитателями. Утром часть немцев куда-то уходила, но несколько человек всегда оставались внутри. Во дворе был бассейн, где они спасались от жары. Чтобы комары и прочая живность не попадали в воду, бассейн накрыли «крышкой»: припаянной металлической сеткой, в которой немцы сделали себе дверцу, закрывающуюся на замок. Этим мы и воспользовались. Когда немцы в очередной раз освежались, мы заперли их. Нашли документы, сняли копии, раздали всем, завернули в целлофан, резинками примотали к животам. Все очень быстро. В любой момент могли прийти остальные. Пока уходили от погони, потеряли еще трех братьев…
Я лично отдал Сталину документы. Он их раскрыл. Читает, смотрит… потом поднял глаза:
— Сколько вас осталось?
— Четверо.
Сталин замолчал. Он нас всех знал. Говорил с нами как родной отец, заботился. Было видно, что ему тяжело. Спустя некоторое время он прервал тишину коротким: «На вас напишут два указа», — и попрощался.
Награждения? Нет, это же войной не считалось, ценные подарки были. «Капитан Мурсалов! Выйти из строя. Именем Союза Советских… от лица службы… объявляется благодарность! Вы награждаетесь именными часами!» Серебряными…
Свой среди врагов
— Как я встретил день Победы? Сидим в Югославии с ребятами. И вдруг по радио новость. Обнимались, кричали. Кто поет, кто танцует. А через пару часов мне стало плохо — почки. Очнулся, а рядом медсестра. Да такая красивая, что сперва решил, что умер и в рай попал. Едва мы успели подружиться с моей молдаванкой, как меня выписали и поставили перед фактом: «Для продолжения воинской службы ваше подразделение спецназа будет переведено в Закарпатскую Украину. Офицер Советской армии Мурсалов, теперь вы командир роты. Готовьтесь».
Это было самое сложное время — с 1945 по 1951 год. Мы воевали с нацподпольем, с украинской повстанческой армией, так называемыми бандеровцами. На войне знаешь, где свой, а где враг. А здесь мирное время, а твоим ребятам горло перерезают. Я ведь не образно. Один парень из моей роты, хороший такой был парень, веселый, красавец, пел красиво — ну и пошел в свой выходной на танцы. Там его девушка соблазнила и к себе позвала. А потом усыпила, убила и голову в корзине у части оставила. Много было случаев таких. И вспоминать не хочется.
Поддерживающие бандеровцев организации в ФРГ и США забрасывали на Западную Украину боевиков. И вот, в Дрогобычской области мы, в камуфляже, с антенной, сидели на деревьях и ловили воздушные сигналы. Сижу так на дереве и слышу: «Сегодня, в три часа ночи, будет заброшена группа диверсантов. Разожгите костры». Сообщаю начальству. Получаю приказ поймать их. Мы разожгли ложные сигнальные костры и стали их отлавливать; в парашюте они толком и сопротивляться не могли. Допросили.
А потом, переодевшись, я пришел к главарю банды. Он расспросил меня, а затем налил пятидесятиградусную кукурузную водку. Я, конечно, предполагал, что так может быть, и заранее принял специальные «антиалкогольные» таблетки. Пью, притворяюсь пьяным и на все вопросы отвечаю слаженно, используя сведения, выпытанные у пойманного диверсанта. Так я стал «своим» среди врагов.
Внедрившись в эту банду, мы смогли разоблачить около 200 бандеровцев, в том числе высших чинов. Их потом арестовали.
Погребенный под землей
— На Украине мы жили с моими разведчицами на двух соседних хуторах. На одном они, на другом я. И если меня принимали за обычного военного и не знали, что я разведчик, то тетя Дарья и ее дочь Марина были вообще вне подозрений. Одевались как все местные, доили коров, возили продавать молоко. Они обо мне заботились по указанию руководства и выполняли мелкие поручения.
А потом они спасли мне жизнь. Местные нацисты решили меня убить и поставили мину, пока я был в части. Но не рассчитали какие-то мелочи, и я не пострадал, но на меня обрушилась земля, поднятая взрывом. Меня нашли мои разведчицы, услышавшие шум. Раскопали, хотели забрать к себе.
— Нет, — говорю, — тащите на мой чердак.
Почему? Ну, опасно было для них. Меня очень сильно контузило. Это были просто адские головные боли. Я все время лежал с автоматом. И иногда было так невыносимо, что хотелось развернуть его в свою сторону. Двадцать дней тетя Дарья и Марина приходили ко мне с едой и караулили по несколько часов у постели, чтобы я мог поспать. Когда открывалась дверца чердака, сначала появлялась палочка с платком, а я давал команду: «Заходи». Больше всего боялся, что забудет одна из них как-нибудь об этой палочке, и пристрелю на автомате, приняв за врага.
Когда о случившемся узнали в главке, решили демобилизовать меня. Я подписал все документы о неразглашении, собрал вещи. «Сынок, оставайся на Украине. Все равно этот бардак закончится, женишься на Маринке, будем жить одной семьёй», — уговаривала тетя Дарья. «Не могу, — отводил я взгляд. — У меня там семья, родина».
И не любил я Марину. А та, о которой думал все эти годы, наверняка уже была замужем и мамой. Только верить хотелось в другое…
«Я почувствовал себя сиротой»
— Когда приехал в Дагестан, долго надышаться не мог. Ходил и дышал, ходил и дышал. И все поверить не мог, что дома я — живой, целый. Позади все. Но это счастье вскоре заменила такая депрессия, какой у меня не было ни на войне, ни после. Потому что там я был нужен. Полезен. И несмотря на все тяготы, чувствовал себя настоящим мужчиной. А в опустевшем доме я ощутил себя сиротой. Потерянным, одиноким, готовым отдать все за то, чтобы один раз обнять маму, которая умерла такой молодой, в 46. Я часто лежал и представлял себе, как бы она меня встретила, будь жива. Как захожу с вещами, возмужавший, повзрослевший, а она стоит, готовит что-то, а потом роняет половник там или салфетку и бросается обнимать сына…
Потом пошел к заведующей детским садом в своем селе Ахты — просить взять меня воспитателем. Объясняю ей, что еще с войны мечтал о высшем образовании, а теперь мне этот шанс выпал, но нужен педагогический стаж. Любой, говорю, стаж — хотя бы месяц. Что и денег не надо, и умею многое. А она и слышать не хочет. У нее дела, а тут пришел какой-то контуженный со своими мечтами и мешает. В общем, отправила она меня.
Можно было, конечно, настоять, постараться взять обаянием, но я устал. Взял и устал. Вот прямо в эту минуту спустя столько лет испытаний, потерь, борьбы. Встал и молча вышел. А во дворе сидел старик и без большой охоты мучил мандалину.
— Можно, — говорю, — поиграю немного?
— Сигареты есть?
Протянул ему пачку, а сам сел рядом и взял инструмент. Уже и не помню, с чего начал. Что-то спокойное, лиричное. Мелодию за мелодией — будто не музыку играл, а рассказывал всю свою жизнь.
— Дядя, а детские знаете? — окружила толпа ребятишек. Теперь играю для них. Первую, вторую, пятую.
— Вы не могли бы вернуться ко мне в кабинет? — заведующая стоит, взгляд отводит. — Вы нам нужны, Абдулла.
«Моя Гюльсенем»
— Сестры то и дело намекали, что надо мне жениться. Я поначалу отшучивался, а потом набрался смелости и спросил сестру: «Слушай, а помнишь ту девушку? Ну, которая с тобой тогда приходила к нам один раз, до войны еще? Она замуж вышла, наверное, давно, да?» — «Гюльсенем? Да нет еще, в Баку она, учится на курсах».
И я поехал в Баку.
Нашел я свою Гюльсенем Гамидову. После свадьбы стал уговаривать ее получить высшее образование. Она отнекивалась, но потом все же поступила в институт народного хозяйства. Иногда садилась передо мной и говорила: «Зачем мне эта головная боль? Ты меня убедил туда поступить, а я теперь сиди пиши эти контрольные и доклады». Ну и я, как виноватый, писал их за нее. Так, конечно, делать нельзя, но я ее оберегал очень, поддерживал. А потом она и сама втянулась. А спустя много лет даже стала министром социального обеспечения республики.
В 2011 году Гюльсенем не стало. Мы завтракали с ней, а когда она встала, чтобы унести тарелки, упала. Сломала шейку бедра и слегла. После этого совсем сдала, сколько я ни старался, вылечить ее уже было невозможно.
Детей у нас нет. После смерти моей Гульсенем за мной ухаживает племянница Майя. Благодаря ее заботе я чувствую себя отцом.
Кому нужен бывший солдат?
— Как-то я приехал в Москву по работе и встретил у метро мужчину. Его лицо мне показалось знакомым. А он как улыбнется: «Здравствуй, брат!» Сослуживец. Пошли выпить по 100 грамм. Сидим, рассказываю, мол, отучился, преподаю, женат. А он все отмалчивается. А потом:
— Какая жизнь после войны? Кому я нужен, бывший солдат? Не дают работу никакую, а ту, что дают, взять не могу — здоровья нет. Сопьюсь я к матери чертовой.
— Ты в своем уме? Ты чего к Гречке не пойдешь? Ты знаешь, что он теперь министр обороны? Нет? Ну, брат, ты можешь! Он своему адъютанту не откажет, даст письмо какое-нибудь с рекомендациями.
Он задумался, потом нет, говорит, неудобно, вдруг скажет, чего приперся…
Поуговаривал я его, посидели еще, адресами обменялись и разошлись. А спустя два месяца приходит письмо. И в нем мой друг рассказал, как пришел к Гречко на прием, а тот бросился его обнимать. Послушал про проблемы и назначил главным по всем гостиницам Советского Союза. Точную должность его, я сейчас, хоть убей, не вспомню, но с тем, чтобы снять хороший номер, у меня потом много лет проблем не было.
После долгих лет молчания
— Многие годы, я, как и было велено, молчал. А потом пришел в военкомат и говорю, подайте, мол, запрос в архив о моем участии в войне. А там сидит полковник, и мне грубо так: «Где воевал? С кем? А?» Я начинаю говорить, а он меня то перебьет, то опять: «Что? А?» Товарищ полковник, говорю, я не милостыню просить пришел. Давайте по-человечески.
Прихожу спустя время, спрашиваю, есть ли новости. Ухмыляется: «Есть. Весьма нелестный ответ пришел. Буду вас арестовывать», — и как расхохотался. Стою, недоумеваю. Письмо протягивает. А в нем сообщение, что, мол, против наших воевал Мурсалов, требуем арестовать…
— Капита-а-анишка, ха-ха-ха, давай иди отсюда!
Поругались мы. Вышел, хлопнув дверью.
Потом на свадьбе в Ахтах встретил знакомого из военкомата и попросил его написать в центральный архив. Указали в письме номера воинских частей и стали ждать ответа. И он пришел. С печатью, штампом, и в самом — вся информация о моей службе вплоть до того, сколько суток я находился в бою.
А спустя годы, в университет, где я преподавал, пришел работать тот самый полковник. И я ему это письмо принес. Он его открыл, прочел. Вижу, неудобно ему стало, стыдно. Ну и он не нашел что сказать, кроме:
— А оригинал где?
— Слушай, не дури. Тебе какого цвета оригинал нужен?
Мы оба рассмеялись. А спустя время даже стали дружить. Он потом объяснял всё, что уставший был от самозванцев. Я его хлопал по плечу: «Да бывает, брось».
Кира Машрикова
Источник