Виктория Лазич. За ширмой

Юрий Чурбанов пригласил меня в свою машину и заговорил о любовнике жены...

Юрий Чурбанов пригласил меня в свою машину и заговорил о любовнике жены: «Скажи Буряце, чтобы уезжал за границу и не возвращался, иначе его арестуют. Ты подруга Гали, он откровенничает при тебе. Если понадобится, подпишешь показания против него». От отчаяния и безвыходности положения я расплакалась...

Брежнева пришла к нам в гости в надежде купить мамину старинную брошь — дочь генсека коллекционировала бриллиантовые украшения. Мама раритет продавать отказалась, зато мы с Галиной подружились на несколько лет... Но я по молодости даже не подозревала, в какую ловушку можно попасть, если станешь свидетельницей личных тайн первых лиц государства.

Тогда я устраивала концерты — сначала в ДК «Ленинские горы» при МГУ, потом в московском Доме архитектора, а в нашей квартире на Патриарших прудах было что-то вроде творческой гостиной: там собирались артисты, писатели, композиторы, шахматисты — кого только не было! О незабываемых встречах с этими талантливыми людьми и хочу рассказать.

Я вообще выросла в атмосфере светского салона. Папа Эдвард Георгиевич был голубых кровей и всегда жил по-барски. В доме во Львове стоял вечно накрытый стол, за которым чуть ли не каждый день сидели гости. Отец был известным в городе врачом. Женщины его боготворили, что довольно болезненно воспринимала моя мама Марина Захаровна. О том, что будущий муж будет безумно красив, ей во время войны сообщил сам Вольф Мессинг, который посетил прифронтовой госпиталь, где она работала в регистратуре.

— Ну чего так смотришь? Не такой уж я и страшный! — заметил он ее напряженный взгляд.

— А откуда вы знаете, о чем я думаю? — смутилась мама.

— Я все знаю. Например, что скоро ты выйдешь замуж за ослепительно красивого мужчину и родишь дочку.

Видимо, Мессинг ее тогда закодировал: если ухажеры были недостаточно эффектны, она делала вывод, что пока не встретила того самого. А отца узнала сразу, он полностью подходил под определение экстрасенса. Не предупредил Вольф маму только об одном — как это будет тяжело! Папе было приятно, что женщины перед ним преклоняются, и я с детства уяснила, что мужская красота — зло. В какой-то момент мама сказала: «Не могу больше на это смотреть», — взяла меня, двенадцатилетнюю, и уехала в Киев, где жила бабушка. На нервной почве у нее начались проблемы с позвоночником, поэтому папины родственники из Тбилиси, с которыми мы продолжали общаться, пригласили маму в гости и посоветовали пройти курс знаменитых серных ванн.

Мне же подошло время поступать. Я мечтала стать актрисой и сначала поехала в Москву во ВГИК, но именно в тот год набора не было. В коридоре встретила Бориса Бабочкина, и он сказал: «Обязательно приезжай в следующем году». Однако в грузинском университете как раз открыли экспериментальный факультет кинотеледраматургии, которым заведовал Резо Чхеидзе. В результате я поступила на курс к режиссеру Отару Иоселиани. Его лекции были настолько интересными, что мы не могли пробиться в аудиторию через толпу студентов. Иоселиани преподавал на русском. Параллельно я поступила на актерский факультет в Тбилисский театральный институт имени Шоты Руставели. Меня приглашали сниматься на «Грузию-фильм», но вместе с ролями обычно предлагали и ужин с завтраком... Тогда сделала вывод, что не смогу стать артисткой, ведь большинство режиссеров считают их своей собственностью.

Кроме того, я постоянно наблюдала великую грузинскую актрису Лейлу Абашидзе — с ней были близко знакомы наши тбилисские родственники, и с мамой она подружилась. Бурная личная жизнь этой женщины меня завораживала, но больше пугала. Лейла славилась невероятной красотой — один поклонник даже покончил с собой из-за неразделенной любви к ней. Супруг Абашидзе сказал на это: «Ну и что, пусть из-за моей жены хоть все повесятся!» Он был бразованным человеком, профессором, у них был общий сын... Однажды Лейла нагрянула к нам среди ночи: «Все, ухожу от мужа!» Оказалось, влюбилась в коллегу по сцене. Зная импульсивность подруги, мама старалась удержать ее от резких движений. Не помогло, Абашидзе поступила по-своему. А новый избранник так ревновал, что даже запрещал пользоваться косметикой, делать модные прически и уж тем более сниматься в кино. С ним тоже жизни не получилось. Мы потеряли связь с Лейлой, когда переехали в Ленинград.

Поскольку дворянские корни были не только у папы, но и у мамы, от дедушки ей досталось много уникальных фамильных драгоценностей. Часть из них продали, чтобы приобрести кооперативную квартиру. Маме предложили работу в финансовом отделе на Ленинградском телевидении. Меня же взяли актрисой пантомимы в местную филармонию, и я участвовала в спектаклях и ездила на гастроли по всему Союзу. Там я подружилась со многими артистами.

Однажды после сборного концерта в «Октябрьском» зале муж Эдиты Пьехи Александр Броневицкий пригласил артистов в гости. Я тоже поехала. Вошли в подъезд — на каждой ступеньке сидели девочки-фанатки и не пропускали нас в квартиру, целовали подол платья Эдиты. Она проходила сквозь строй обожания. Наконец прорвались, только сели за стол — начались звонки в дверь. Поклонницы требуют:

— Эдита, выйди к нам!

Илья Резник решил принять удар на себя:

— Девочки, имейте совесть, дайте певице отдохнуть!

— Замолчи, а то мы завтра к тебе придем! — пригрозили ему.

Резник реально испугался, и пришлось Пьехе опять к ним выйти. Я была удивлена, насколько радушно она относится и к гостям, и к этим девочкам. В домашней обстановке налет звездности с Эдиты слетел — по-моему, она даже смущалась, когда за накрытым столом собравшиеся поэты, композиторы и артисты говорили ей комплименты. Еще мне показалось, что Броневицкий относится к такому вниманию несколько ревниво, потому что Эдита постоянно переводила разговор на него: «Это все благодаря Саше!»

Поскольку я работала актрисой в филармонии, меня поставили на учет в актерском отделе «Ленфильма». В 1975 году в Ленинграде снимали советско-американскую сказку «Синяя птица» по пьесе Метерлинка. В проекте принимали участие звезды Голливуда — Элизабет Тейлор сыграла Колдунью и Мать, Ава Гарднер — Удовольствие, Джейн Фонда — Ночь. С нашей стороны были заняты Олег Попов, Георгий Вицин и Маргарита Терехова. Меня пригласили быть дублершей самой Элизабет Тейлор — увидели фото на киностудии и утвердили. Тейлор часто приходила на площадку подшофе, из-за чего режиссер Джордж Кьюкор очень сердился. Тогда старались отснять те сцены, где Элизабет видно издалека или со спины — на самом деле это я! В первый же день Тейлор отравилась, как утверждала, блинами с красной икрой (хотя ела-то их, опять же, с водкой), и с тех пор еду ей доставляли на самолете из Америки и Европы. В период съемок она закатила день рождения, куда пригласила актеров, и мы попали на этот «импортный» банкет.

Тейлор не ожидала, насколько красивым окажется Ленинград. «У вас шикарные дворцы!» — говорила она мне. На пальце у актрисы сверкал перстень с огромным камнем, однажды кто-то из группы предположил:

— Не может быть бриллиант — наверняка стекляшка!

Тут американский охранник Тейлор поворачивается и сообщает по-русски:

— Ошибаешься, — после чего опять делает вид, что не знает нашего языка.

Было странно видеть, что голливудским небожительницам ничто человеческое не чуждо... Ава Гарднер тоже часто прикладывалась к бутылочке с портвейном, и Маргарите Тереховой, когда у них были общие сцены, приходилось ждать, пока протрезвеют партнерши по площадке. Я поражалась, насколько скромнее ведет себя наша актриса по сравнению с голливудскими: те общались свысока, как бы сейчас сказали — звездили. Хотя на съемочной площадке ведь все были коллегами...

Элизабет Тейлор, Ава Гарднер и Джейн Фонда даже друг с другом почти не контактировали после съемок, не говоря уж о дистанции, которую держали с нашей группой. Впрочем, за тем, чтобы мы не слишком близко сходились с иностранцами, следили специальные люди. Однажды подошел переводчик и загадочно произнес: «Думайте, как будете отказываться». Я открыла рот, чтобы спросить, о чем это он, но тут ко мне обратился продюсер, друг Джорджа Кьюкора, и пригласил пообедать в ресторане. Под строгим взглядом стоявшего неподалеку человека в штатском говорю: «Я бы с радостью, но муж будет недоволен». За спиной огорченного ухажера гэбэшник поднял вверх большой палец: молодец, мол!

Актриса Людмила Петровна Ксенофонтова, снимавшаяся в картине, возмутилась:

— Как он смел?! Думал, любая наша женщина побежит с ним только потому, что иностранец?

На что ее пожилая коллега Гликерия Богданова-Чеснокова, она тоже участвовала в «Синей птице», усмехнулась:

— Не завидуйте!

Через какое-то время меня пригласили в Москву на должность инструктора политотдела — организовывать творческие встречи в ДК «Ленинские горы» при МГУ. Мама тоже устроилась на хорошую должность в крупном гостиничном комплексе. Не без помощи связей в артистических кругах мы узнали, что расселяют коммуналку на Патриарших прудах. Они тогда не стоили таких заоблачных денег, как теперь. Опять пошли в ход фамильные драгоценности — путем обмена питерской квартиры и доплаты мы приобрели прекрасную квартиру, которая и стала чем-то вроде салона для московской элиты.

В советскую эпоху нельзя было просто так выпустить на сцену артиста. Каждого утверждали в особом отделе Министерства культуры, и конечно, существовал черный список. В число запрещенных входили Жванецкий, Высоцкий, Вознесенский, Евтушенко, Мориц... Юлий Ким тоже в нем значился, хотя я устраивала вечер композитору Владимиру Дашкевичу, который исполнял песни на его стихи. Тот расстроился: «Как же я без Юлика?» Посадили поэта в зал. Володя за роялем поет, вдруг споткнулся, говорит «Ой, забыл слова, — и обращается к другу в зал: — Юлик, как дальше?» Все зрители смотрят на Кима, аплодируют, он встал... За кулисами подходит ко мне человек и предупреждает: «Если поднимется на сцену, дам занавес». Высунулась и знаками объясняю: нельзя! Ким все понял, с паузой оглядел зал, показал на горло и покачал головой: мол, болит, не могу говорить. Зато Дашкевичу удалось хотя бы привлечь внимание к автору.

В черном списке числился и Василий Аксенов, который часто бывал у нас в гостях. Когда я ему об этом рассказала, заметил: «В Союзе мне нет места». И вскоре эмигрировал, но очень скучал по родине. Вернувшись после перестройки, с гордостью показал российский паспорт: «Вот, получил!»

Уезжали тогда многие. В 1974 году я одной из первых узнала, что Мстислав Ростропович с Галиной Вишневской планируют «долгую командировку» за рубеж. Они потихоньку распродавали свое имущество, в том числе пристраивали собак.

«Ищу хозяина для ньюфаундленда королевских кровей», — сообщил мне Ростропович после творческого вечера. Оказалось, сама королева Елизавета подарила ему двух породистых псов, когда он был на гастролях в Англии. Я купила у музыканта одного из них. В паспорте было записано, что это собака Ростроповича.

Позже, когда перешла работать в Дом архитектора, там возникали свои политические проблемы. Однажды решила устроить вечер людей с уникальными способностями: пригласила Джуну Давиташвили, гипнолога Владимира Райкова, еще был человек, владеющий телекинезом (уже не помню имени). Утром перед концертом меня вызвали к начальству: «Хочешь, чтобы конная милиция охраняла твои вечера? В зале пятьсот мест, билеты распроданы, а нам звонят из ЦК и просят еще пятьдесят пригласительных. Куда мы их посадим?!» А отказать нельзя! В результате объявили сотрудникам ЦК, что концерт отменили, на самом же деле перенесли его на полтора часа (на случай проверки). Все это время экстрасенсы сидели в моем кабинете. Джуна долго на меня смотрела и вдруг говорит: «У тебя сильная энергетика, хочу написать твой портрет». Я была в восторге от предложения, пока не принялся отговаривать Райков: «Она непростой человек и явно несчастливый, при этом пропустит твой образ через себя. Еще неизвестно, какие силы ей помогают и чем это для тебя обернется в будущем».

Я испугалась и сказала Джуне, что позировать некогда. Она обиделась: «Неправда, ты меня боишься. А я твою красоту не украду». Думаю, Райков, конечно, понимал в ее намерениях больше, чем я. Правда, Галя Брежнева мне на это потом сказала: «Ну и дура, что отказалась». Она в мистику не верила.

В Москву часто приезжали грузинские актеры, с которыми подружилась еще в Тбилиси, и мы всегда встречались. Вахтанг Кикабидзе после операции вообще несколько месяцев жил в гостинице «Россия». Ему было очень плохо, и я настаивала: «Звони в любое время, если хочешь поговорить». Поэтому звонок иногда раздавался у меня дома в семь утра:

— Не спишь?

— Уже нет.

— Я такой сюжет для кино придумал, всю ночь не спал, ждал, пока можно будет рассказать, — и в деталях начинал излагать какую-нибудь очередную задумку. Но спросонья трудно было уследить за полетом его творческой мысли.

Однажды у Кикабидзе в номере собралась теплая компания: певица Нани Брегвадзе и ее аккомпаниатор Медея Гонглиашвили. Вахтанг звонит: «Приезжай». А у меня дел полно — вечером в ДК МГУ должен выступать Андрей Миронов. Надо зал, сцену, микрофоны проверить, чтобы накладок не случилось. Стала отказываться, Кикабидзе спрашивает:

— Слушай, там у вас перед МГУ какой памятник стоит?

— Ну как — Ломоносову...

— Дорогая, если не приедешь, его снимут — тебя поставят!

Но несмотря на шутливую угрозу, в тот вечер я так и не смогла вырваться.

С земляком Вахтанга Арчилом Гомиашвили тоже была знакома еще по Тбилиси. Он дружил с моей мамой и Лейлой Абашидзе. Со временем, как и мы, перебрался в Москву. Приобрел квартиру в Доме на набережной — ему хотелось жить напротив Кремля. А потом вдруг почувствовал, что стены, в которых произошло столько трагедий, на него давят. Ему нравилась наша квартира на Патриарших, и Арчил то и дело заикался: «Давайте меняться — вы на набережную, а я сюда!» Но мы с мамой ни в какую не соглашались перебираться в страшный серый дом.

Однажды на Новый год часа в три ночи у нас раздался звонок — на пороге Гомиашвили с бутылкой шампанского.

— Дорогой, заходи!

— Я только поздравить — и дальше, надо ко всем успеть до утра!

Оказалось, у него в машине несколько ящиков шампанского — и он развозил его, поздравлял любимых людей. Добрейшей души был человек и очень щедрый. Когда открыл ресторан «Золотой Остап», в лихие девяностые бесплатно кормил друзей-актеров, которые приезжали из тбилисских театров в Москву за каким-то заработком. В бизнес-зале для своих круглосуточно стоял накрытый стол. Когда я спрашивала, на какие деньги Арчил живет, он отвечал: «Остап» совсем себя не окупает, только общественная столовая «12 стульев» помогает свести концы с концами». Но это был образ жизни — постоянно собирать друзей за столом!

Гомиашвили оказался гениальным предпринимателем — настоящий Остап Бендер и в жизни, и в кино. Придумывал хитрые бизнес-схемы — и со временем стал жить в достатке. Однажды выиграл в рулетку большую сумму и говорил по этому поводу: «Никто не может мне предъявить, откуда деньги, — я их выиграл. Казино подтвердит».

На наших встречах он рассказывал кучу смешных историй. Например как увлекся пантомимой и хотел создать собственный театр, в процессе чего и познакомился со своей женой Танюшей (она танцевала у него в спектакле). Поехал на гастроли в Сибирь — выступал в том числе перед заключенными. В одной колонии вышел с номером Марселя Марсо, а зэки были уверены, что это глухонемой актер. Во время выступления дулись в карты и кричали ведущей: «Стерва, хоть ты спой что-нибудь!»

В перерыве администратор просит Арчила:

— Расскажите им что-нибудь смешное!

— Но это же будет смешение жанров!

— Скорее уж перелом со смещением! Бить будут!

В зале, уставшем от беззвучных этюдов, действительно начинался бунт, так что администратор даже пригрозил: «Если не успокоитесь, то не увидите ни клоунов, ни лилипутов!» Зэки сразу присмирели.

Арчил понял общий интеллектуальный уровень аудитории и травил анекдоты до конца вечера. Администратор за кулисами плакал от смеха, а потом сказал: «Вы такой большой артист, ну зачем вам эта пантомима?» «И я понял, что нужно завязывать. Прощай, Марсо!» — со смехом говорил мне Арчил.

Аллочка Смехова, мама всем известной Алики, познакомила меня с Людой Абрамовой. Мы часто виделись с ней в гостях у Аллы. А в день, когда умер Высоцкий, они приехали ко мне на Патриаршие — мы гуляли и до утра Люся рассказывала об их отношениях... Это был нескончаемый поток любви и горя. Она смирилась с другими женщинами, но у меня создалось впечатление, что именно Люда была главной в его жизни. Я тихо спросила Аллу:

— Как ей помочь, когда она потеряла такого человека?

А Смехова ответила:

— Мне кажется, сегодня он к ней вернулся. Теперь их с Володей никто не разлучит.

Смерть примиряет все обиды. В какой-то момент я увидела, что облака над Патриаршими приняли форму гитары... Кто знает, возможно, Высоцкий нас слышал.

Через мою гостиную и творческие вечера проходило столько интересных людей, что, конечно, не могло совсем не возникать симпатий. Многие пытались ухаживать, среди них — Михаил Козаков. У него как раз было «окно» между браками, и артист решил приударить за мной: приезжал в МГУ с букетами цветов. Конечно, это льстило.

Козаков бесконечно читал стихи Пастернака — был уверен, что это завораживает женщину, а заодно и репетировал. Помню, спрашивал:

— Тебе какой мой фильм больше нравится?

— «Убийство на улице Данте».

— Это потому, что я там еще молодой!

Мама волновалась, когда я подолгу гуляла с Козаковым. Поскольку у нас дома часто собирались артисты, она, естественно, многих знала. Быстро нашла общий язык с близкими по возрасту людьми, в частности подружилась с Зиновием Гердтом. Его-то и попросила поговорить со мной насчет Козакова.

«Ну что, Миша тебя, как кот, водит по всем крышам? — начал Гердт. — Пастернаком очаровывает? Он никогда не меняет свою тактику, но ведь работает!.. Только знаешь, вряд ли ты с Козаковым будешь счастлива. Он быстро на тебе женится и еще быстрее влюбится в другую».

Я убедила Зиновия Ефимовича, что прекрасно вижу: чувство Козакова ко мне — всего лишь яркая вспышка, которая скоро погаснет. Уже насмотрелась на творческих людей и знала, что это «самый ненадежный вклад в банк». И хотя Михаил действительно умолял меня выйти за него замуж, думаю, по-настоящему влюблен он был только в себя и хотел, чтобы я просто присоединилась к этому обожанию. Поэтому когда начал давить и выспрашивать, чем он меня не устраивает, ответила: «Так расстраиваюсь, что не могу в тебя влюбиться!»

Конечно, Козаковочень обиделся. Последней каплей стал его звонок, когда Миша хотел пригласить куда-то, а я ждала Олега Видова — пообещала ему билеты на творческий вечер Булата Окуджавы. «Ах, Видова ждешь?! Все ясно!» — Козаков в сердцах бросил трубку.

Это было незадолго до отъезда Олега за границу. Я Видова отговаривала, но он был в унынии из-за конфликтов с бывшей женой Наташей Федотовой, дочкой генерала КГБ и подругой Гали Брежневой: «Не могу больше, она перекрывает мне кислород, в кино звать перестали. Мне этот цирк надоел — уеду отсюда через фиктивный брак с иностранкой».

А Зяма Гердт вообще был настоящим психологом по семейным вопросам: однажды сохранил семью подруги моей мамы — польки пани Терезы, устроив ей забавный розыгрыш. Та позвонила и, рыдая, сообщила, что разводится. Тогда Гердт попросил передать трубку ему: «Дорогая, я красив как Дин Рид и с удовольствием с вами встречусь! Приходите к нам на чай с тортом!» Остановилась пани Тереза неподалеку от Патриарших и уже через десять минут звонила в дверь. Зиновий Ефимович лично пошел открывать. Поскольку пани Тереза жила в Польше и знаменитого советского актера попросту не знала, на скромного Зяму в прихожей она не обратила никакого внимания — сразу прошла в гостиную и начала стрелять глазами по углам в поисках обещанного Дина Рида.

— Вам мой голос незнаком? — спрашивает Гердт. — Мы с вами только что говорили по телефону.

— Так вы меня разыграли!

— Почему, разве я вам не подхожу — недостаточно красив? А у вас есть с собой фото мужа?

Пани Тереза достает карточку из кошелька. Гердт:

— Ух ты, какой красивый мужчина! Ну, если он вам больше не нужен, я выдам за него свою дочку!

— Подождите, мы, может, еще не разведемся! — всполошилась гостья.

Ушла пани Тереза в более веселом расположении духа. А Гердт, закрыв за ней дверь, развел руками: «Сегодня я спас одну семью».

Певица Жанна Бичевская, которой я тоже устраивала концерты, однажды пригласила меня в гости: «Приходи, тебя ждет сюрприз, о котором нельзя рассказать по телефону». Заинтригованная, еду. Дома они с мужем Валентином говорят:

— Идем в ванную!

В недоумении следую за Жанной и вижу удивительного зверька с огромными глазами.

— Что за прелесть?! — умиляюсь я.

— Лемурчик, мы его спасли. Это страшная история!

Оказалось, Жанна с мужем только что вернулись с гастролей на Мадагаскаре. Там посетили рынок, где лемуров продавали для местных ресторанов — живьем. Они скинулись, чтобы избавить от гибели хотя бы одного из них. Купили, но что делать дальше? Не бросать же! А провоз через границу — контрабанда! В результате дали зверьку снотворное и примотали его к животу Валентина, прикрыв сверху рубашкой. Весь перелет муж Жанны боялся шелохнуться, чтобы не разбудить лемура. Так он и жил у них потом.

Однажды я поздно возвращалась после концерта в ДК — вышла из метро «Маяковская», а на улице метель... И тут рядом останавливается «мерседес», а в нем интеллигентный мужчина: «Давайте я вас подвезу». Долго отказывалась, мол, к незнакомцам не сажусь, но потом услышала: «Представьте, что я таксист, хоть и отвезу бесплатно». В результате села, у дома выбегаю из машины, оставив на сиденье рубль.

— Девушка, заберите деньги! — кричит он.

— Я бесплатно не езжу! — отвечаю и скрываюсь в подъезде.

Через неделю на вечеринке в гостях у журналиста Александра Рошаля вижу снимок этого человека в фотоальбоме. Спрашиваю, кто он.

— Космонавт Виталий Севастьянов.

— Ой, а я ему рубль оставила! — рассмеялась я.

Рошаль набирает его номер:

— Ты что, по ночам бомбишь?

— Сейчас приеду и рубль девушке верну! — отвечает Виталий.

Так что случайных встреч в моей жизни просто не было!

С актрисой Зоей Федоровой меня познакомила Галя Брежнева. Мы подружились. Незадолго до гибели Зоя позвонила: «Знаю, Хачатурян собирается в Америку, можешь попросить Арама Ильича провезти туда письмо и бросить в ящик, чтобы здесь его никто не прочитал?» Хачатуряну просьба совсем не понравилась, но он ее выполнил. А вскоре актрису убили...

Галю Брежневу к нам в гости привела Нонна Щелокова, невестка министра внутренних дел СССР, — они с мамой познакомились на приеме в Доме архитектора и стали приятельствовать. С Галей, несмотря на почти двадцатилетнюю разницу, у нас обнаружилось много общего: она тоже мечтала стать актрисой, но ее отец позвонил в приемную комиссию, чтобы дочку не брали. Как и я, Галя обожала талантливых людей, окружала себя ими.

Вспоминала, что в юности была настоящей диссиденткой. В школе вела антисоветские разговоры, за которые ее чуть не исключили. «Объяснила всем, что Роза Люксембург обыкновенная шлюха и что Восьмое марта очень странный праздник», — смеялась Галя. Отец возмущался:

— Ты соображаешь, что несешь?

— Но это же правда! — парировала дочь.

Известно, что Леонида Ильича даже вызывали в обком партии и отчитывали — его тогда еще не избрали генсеком.

Комсомолкой Галя не была и в партию вступать не собиралась. Читала самиздат, как-то мне подарила «Архипелаг ГУЛАГ», потом «Мастера и Маргариту». Ее возлюбленный Боря Буряце говорил: «Галя, тебя в психушку посадят!» Шутил, конечно, но в результате его слова оказались пророческими.

На момент нашей встречи Брежнева с Чурбановым абсолютно потеряли интерес друг к другу. Впрочем, они изначально были совершенно разными людьми. «Он милиционер, с ним тоска!» — жаловалась Галя. У него милицейские сводки, а у нее — спектакли и концерты, не жизнь, а праздник.

И увлекалась она все больше творческими людьми — например Марисом Лиепой, который так и не ушел к ней от жены, из-за чего Галя очень переживала. Я же стала свидетельницей ее безумно эмоционального романа с цыганским артистом Буряце. Мы с Борей были примерно одного возраста — около тридцати, а Гале — уже под пятьдесят, и собираясь на свидание, она говорила мужу: «Пошла общаться с молодежью!»

Мы везде появлялись втроем, Галя использовала меня как ширму, говорила: «Пусть все думают, что Боря влюблен в тебя!» Обычно Буряце звонил мне под конец их встречи на Садовом кольце — Брежнева купила ему там кооперативную квартиру: «Приезжай!» Выходили из дома мы уже втроем — и ехали куда-нибудь веселиться. Боря меня приобнимал, сажал в свой «мерседес» — этот спектакль разыгрывался для наблюдателей, которых приставил к жене Чурбанов. «Эти шпики повсюду, неужели Юра думает, что я не замечаю?» — удивлялась Галя.

Отношения с Буряце у нее были очень игривыми. «Он мамонтенок — маму ищет, — шутила. — Посмотри, какая у него волосатая грудь! Настоящий плейбой!» Боря обычно ходил в распахнутой рубашке, чтобы все видели огромный бриллиантовый крест у него на шее. Их общение часто превращалось в мини-спектакль. Они обожали разыгрывать сцены.

— Ты посмотрел на эту девочку! — ревновала в ресторане Брежнева.

— Галя, это официантка, прислуга, «кушать подано»... А ты царица! — уверял ее Буряце.

Брежнева была веселой, красивой, сексуальной. Могла в ресторане деньги в оркестр метать — женщина-праздник. Любила шампанское, но я никогда не видела, чтобы она потеряла лицо. К алкоголю ее пристрастил муж — ему дарили бесчисленное количество бутылок, и Юрий зачастую предлагал Гале «посидеть» с ним. А с Буряце раскрывалась актерская натура Брежневой — они вечно плясали, пели. «Когда-то я мечтала, что стану актрисой и сыграю цыганку Эсмеральду, станцую на площади. Еще не знала, что встречу тебя, цыгана!» — говорила Борису Галя. Кстати, двигалась она с большой грацией и обжигала темпераментом. Мужчины действительно теряли от нее голову, а не только использовали в своих интересах как дочку генсека.

Гале самой всегда хотелось помогать своим возлюбленным и видеть их на вершине олимпа. Уже после расставания с Брежневой Мариса Лиепу выгнали из Большого театра. Галя сказала: «Жаль его...» — и я предложила ему устроить творческий вечер в ДК «Ленинские горы». Спросила разрешения у Гали, она ответила:

— Мне все равно.

— Может, придешь? — поинтересовалась, думая, вдруг захочет вновь с ним сойтись. Подруга отказалась, но потом подробно расспрашивала, как прошел вечер.

Конечно, для Мариса та встреча со зрителями была словно бальзам на душу: народ ломился, артиста засыпали цветами и он хотя бы на час снова почувствовал себя востребованным. Но Лиепа уже не был нужен Брежневой — она увлеклась Буряце. «А я Борюсю в Большой театр устрою!» — говорила с вызовом. Думаю, этим Галя свою власть и Марису показала — ввела довольно посредственного певца в храм искусства, из которого великого танцовщика изгнали. Боря потом приглашал нас обеих на премьеры, при всех обнимал меня и целовал — я по-прежнему исправно выполняла роль ширмы.

Борюсю дважды колотили на улице. Галя интересовалась у мужа:

— Не твоих рук дело?

— С ума сошла? — отвечал Чурбанов. — Я б с первого раза прибил. Он бы на своем драндулете просто попал в аварию.

— Ну да, логично, — соглашалась Галя.

Знаю, у Буряце были долги. Ему постоянно звонили, и он что-то решал. Однажды говорит:

— Там такая лав-стори, что тебе лучше не знать!

— Какая у тебя лав-стори еще? — удивляюсь.

— Лавэ — это деньги по-цыгански!

Скорее всего, и колотили его из-за этих самых лавэ.

Боря совсем потерял страх, чувствуя себя под защитой Брежневой. Втянул ее в спекуляцию бриллиантами: Галя приобретала их для него на заводе под Минском, пользуясь своим положением. Сейчас в этом нет криминала, а по тем временам, конечно, грозила статья. Но Брежнева это преступлением не считала: «Сами виноваты — ничего нет в магазинах, вот люди и вертятся». Она это делала только ради Бори, самой ей абсолютно не было нужно.

Однажды Арчил Гомиашвили надумал подарить жене украшение и встретился по этому поводу с Буряце. Заодно Боря решил посоветоваться с ним по своим делам: ему предложили большие деньги, если привлечет Галины связи и поможет сократить тюремный срок какому-то дельцу-цеховику. Буряце хотел понять, стоит ли ему в это ввязываться.

— Ты хороший парень, но у тебя есть плохая подруга... — начал Арчил.

— Кто, Галя? — удивился Боря.

— Нет, жадность. Ты плохо кончишь... И себя погубишь, и Галю за собой потянешь.

Вскоре после встречи с Арчилом ко мне обратился Галин муж. Юрий Чурбанов пригласил в свою машину и заговорил о любовнике жены:

— Скажи Буряце, чтобы уезжал за границу и не возвращался, иначе его арестуют. — Как лишить Брежневу любимого мужчины? Она ранена столькими разрывами, а в этом я лично должна принять участие! Чурбанов обрисовал и мои безрадостные перспективы: — Ты подруга Гали, он откровенничает при тебе, значит, ты свидетель. И если понадобится, подпишешь любые показания против него, не захочешь — заставят. Так что в твоих интересах, чтобы он из-за границы не возвращался. Моего имени не называй — скажи, что с тобой встретился высокопоставленный человек и рекомендовал уехать.

От отчаяния и безвыходности положения я расплакалась.

— А чего ты плачешь? — удивился Чурбанов.

— Ну, мне вас жаль, — брякнула я.

— Ты что, меня оплакиваешь? Я самый счастливый человек на свете — меня любит лучшая женщина!

Так и не поняла, о Гале речь или о другой даме. Брежнева мне говорила, что у него тоже давно на стороне кто-то есть.

Я оказалась в тупиковой ситуации. Мама испугалась пуще моего: «Запрещаю с ними общаться. Не лезь в это — окажешься между молотом и наковальней. Соврешь, что это не Юра, они решат, что Леонид Ильич. А если правду расскажешь — подведешь Чурбанова. Виноватой окажешься в любом случае».

Когда Брежнева в очередной раз позвонила, мама взяла трубку: «Галечка, Вика больна, тяжелый грипп». Подруга прислала с водителем корзину фруктов, отчего стало ужасно стыдно. Потом до нас стали доходить слухи об арестах за контрабанду драгоценностей. Мама предупреждала: «Если продолжишь с ними общаться, у меня будет инфаркт».

Дом архитектора, где я тогда работала, находился как раз через дорогу от Галиного. Через несколько дней она позвонила на работу:

— Приходи в гости.

— У нас политчас, директор будет читать «Малую землю» Брежнева.

— Да брось, я тебе расскажу про эту «Малую землю»! Папа сам ее не читал! — смеется Галя.

— Прости, мне влепят выговор, если прогуляю.

— Ну и слушай свою лекцию! Опять папа вмешался в наши дела! — и бросила трубку.

Через какое-то время зашла в гости, и мама сказала: «Галя, у Виктории роман с серьезным человеком, ей не стоит больше появляться с Борей в обществе». Подруга поняла, что по каким-то причинам не хочу общаться. Потом я узнала, что Буряце арестовали. Когда к нему пришли с обыском и изымали предметы старины, Борис кричал: «Это не мое, это Галино!» В общем, я вовремя выбралась из этой запутанной истории.

В тот период я на полтора года «сходила» замуж за известного барда Александра Суханова. Все началось с его концерта в ДК «Ленинские горы», после которого он часто заглядывал ко мне на работу — поболтать, показать новые песни. Потом провожал до дома. Окончательно я была покорена, когда Саша подарил свои стихи на огромной открытке — «Романс о женщине Грузии», посвященный мне, — я по отцу на четверть грузинка. Вскоре последовало предложение руки и сердца.

Искренне восхищаясь Сашиным талантом, пока он сочинял, ходила на цыпочках — ему мешали посторонние звуки. Но при моей профессии домой постоянно звонили. Однажды муж схватил трубку и крикнул: «Не звоните сюда больше!» Позже выяснила, что на другом конце провода был Аксенов. «Мне запретили тебе звонить», — сказал Василий Павлович при встрече.

Я же должна была принимать мужа вместе со свитой поклонниц, которые не оставляли нас в покое — и звонили, и на концерты приходили стайкой. В основном взрослые образованные дамы, не слишком уважавшие наше семейное пространство. В общем, я жила жизнью Саши, заглушив в себе даже материнский инстинкт: у Суханова уже имелись две дочери и больше детей он пока не планировал. Через полтора года накопилась огромная усталость — она и стала причиной расставания. Хотя брак вспоминаю со светлым чувством — просто мы не совпали характерами.